Моей матери
Вчера я закончил такого мерзавца из настоящего ливанского кедра. Волосы его — мочало; сердце — тугая пружинка; лицо — соборная роспись; прозвище — Петрушка.
1
К синей реке явилась святая княгиня Ольга и, просвещенная чудесным видением, приказала на том месте построить собор. Это было в X веке, а в XIII из серого камня сложили стену, чтобы защитить собор от ливонских рыцарей. Внизу на песчаных берегах ездили в чешуйчатых панцирях немцы, и псковичи смотрели, щурясь, сквозь дырки бойниц. Потом, освободясь от врагов, обнесли город новой стеною, понастроили дома, проложили вокруг дороги и лет двести, вплоть до своевольства Ивана, князя московского, жили спокойно и счастливо.
Возле собора устроили торговую площадь, на площади вечно толкались и кричали, колокола же в соборе перезванивали с благосклонностью. После Иванова своевольства в огорчении построили каменный собор — на месте прежнего, деревянного, и стали богомольнее.
Так прожили еще триста лет, а от смерти княгини Ольги более восьмисот, когда на берегу реки, недалеко от дегтярных лавок, срубил себе дом Ефим сын Сергея, мастер по столярному делу.
2
Древнейший крестьянский род столяра Ефима восходил к глуби времен. Последние потомки его и доныне живут в городе Ярославле под именем купцов Поздеевых, отличаясь самым приметным образом густейшими золотисто-рыжими волосами на теле, по коему признаку их и узнают бывалые люди. Столяр Ефим, происходя из этого славного рода, носил, однако ж, фамилию Перегноя и, имея в себе означенный признак, был, кроме того, хром и сухощав. Характер угрюмый и нелюдимый заставил его много лет прожить в полном одиночестве. И лишь в поздних годах, уже явственно ощущая близкую старость, он стал задумываться над своею судьбою. И на третий год размышлений пожелал иметь сына.
В тот день никому не известный человек, рано утром спустившись к реке, заметил по дороге дом столяра Ефима и, заметив, решил украсть у него что придется. Но, подойдя к дому, он увидел столяра у окна с трубкой в зубах. Столяр сидел, закинув голову на спинку кресла, и, дымя обгорелой трубкой, говорил задумчиво сам с собою.
— Могу ли я себя назвать человеком благоустроенным? — спрашивал он и тотчас отвечал: — Да, я могу назвать себя человеком благоустроенным. Искусство моей работы вполне соответствует моему одиночеству.
— Сударь, — сказал никому не известный человек, — разрешите мне на короткий срок попросить у вас пять копеек.
— Благодаря старческим годам я не могу уже надеяться на продолжателя рода, — продолжал столяр, и он нахмурил рыжие брови в волненье, — но в соответствии своему ремеслу я намерен создать себе сына.
— Сударь, — сказал никому не известный человек, — поверьте, что только крайне отягченный материальными обстоятельствами, осмеливаюсь утруждать вас своей просьбою.
— Из дубового материала, — продолжал столяр, и он с силой задымил трубкой, — и в совершенстве по своему подобию. Из самого лучшего дуба, зубы из кости, глаза из стекла, по спине фанерой красное дерево.
Никому не известный человек поглядел на него с удивлением и, стащив молоток, что лежал с наружной стороны двери, отошел к реке.
Столяр, прихрамывая, походил по комнате, сел от окна к столу и снова задумался.
Рука его, согнувшись в локте, подпирала голову, дым летел от него клубами и свертывался над головой серой сетью. Так просидел он до ночи, а ночью засветил огарок свечи, вновь разжег потухшую трубку и принялся выбирать дерево. Свет в полутемном сарае долго ломал его тень на досках и бревнах и наконец остановился недвижно на коротком дубовом обрубке. Ефим долго хлопал по нему рукой, прислушиваясь к звуку, и, повернув из стороны в сторону много раз, подтащил к дому и ударил топором. Кусок дерева отлетел с легким звоном, и внутри как будто прозвенело что-то.
— Эге, — сказал Ефим и постоял минуту в спокойствии. Потом подхватил бревно топором и втащил в комнату.
Он плотно закрыл двери на ключ, торопливо походил вокруг обрубка и наконец принялся за работу.
— Ты у меня славный сын будешь, — говорил он, уставая и откидываясь назад, — искусным столяром тебя сделаю, сыне.
Так он проработал всю ночь и дерево рубил с такой осторожностью, что только к утру наметилась шея и мускулистые руки выступили пз-под коры.
Ефим, почесывая спутанные волосы усталой рукою, присел на кровать и через минуту уже спал как мертвый.
Колокола над ним ударили ясным звоном, колокольный язык вплыл в комнату, тяжело качаясь, и сказал ему:
— Вставай, батька.
— Да я не сплю, — отвечал столяр и удивился. Он поднял голову, пососал потухшую трубку и присел на постели. Глаза его тотчас остановились на дубовом обрубке.
Весь он был испещрен плавными выемками по желтовато-серому телу. Ноги явственно выделялись, и широкие молодые ступни обнажались отчетливо. Шея едва выступила из-под плотной древесной массы, а на лице лежала еще не тронутая топором кора. Ефим посмотрел на него с любовью и вновь схватился за топор. Он работал до вечера, и к вечеру под каждым ударом, как бы от боли, завывало горячее древесное тело. Когда он встал, чтобы сменить заплывшую в бутылке свечу, был поздний час. Ефим отер пот со лба, отбросил в сторону топор и нож и остановился неподвижно.
— Сыне! Сыне! Молчишь? Сыне!
Плотный, смоляной, смугло-серый, с закрытыми глазами, с глухим лицом, недвижим как камень лежал на черной земле деревянный человек, сын столяра Ефима.
Ефим, маленький и худой, ходил вокруг него, прихрамывая, и взывал погодя минутку:
— Сыне! Сыне! Молчишь? Сыне!
3
Вечером этого дня Карл Фридрихович Шлиппенбах сдвинул на лоб очки. Это значило, что он находится в сосредоточенном состоянии духа. Он стоял возле стола, усеянного ретортами и трубками, и говорил сам себе в раздумье:
— Карл Фридрихович Шлиппенбах есть человек ученый или, может быть, человек гениальный. Да. Мой замечательный опыт удался как нельзя лучше. И я полагаю, что Herr Лукс ошибся в составе щелочи.
Оп говорил столь громким голосом, что экономка Христиана Люциановна просунула в двери свою желтую голову с розовой наколкой и спросила:
— Was wollen sie, Herr?[11] — на что Карл Фридрихович ответил угрожающим взглядом. И она поспешила закрыть дверь.
Немец согнул сухопарую спину над кипящей ретортой и, схватив одной рукой бакенбарду, другой рукой близко поднес к глазам стеклянную трубочку.
— Если добавить серы, — заговорил он задумчиво, — то серные пары, поднимаясь к крыше цилиндра…
Но тут экономка вновь продвинулась в дверь и сказала:
— Карл Фридрихович, вас спрашивают.
Ефим, обеими руками обхватив своего деревянного сына, вошел в комнату.
— Nun?[12] — сказал Карл Фридрихович.
— Я к вам по серьезному делу, сударь, — сказал Ефим, — относительно продолжения рода…
— Nun? — повторил Карл Фридрихович.
— Одиночество моего характера, — начал Ефим, — утомляет мозги и сушит тело. По этой причине я решил столярным инструментом вырубить себе сына из древесного материала.
Ефим замолчал и, утирая пот, посмотрел на Карла Фридриховича исподлобья.
— Nun? — сказал Карл Фридрихович.
— Встревоженный этой мыслью, — продолжал Ефим, — я сделал себе сына. По причине старческого возраста без участия женского пола и без всяких хлопот.
Карл Фридрихович вытянул губы, наморщил лоб и сказал с негодованием:
— Nun?
— В настоящее же время, — продолжал Ефим, ничего не заметив, — утруждаю вас по причине полного его бесчувствия. Не взирая на все искусное столярное ремесло, лежит, подобный неживому обрубку дерева.
— Ты имеешь безусловное расстройство нервов, — отвечал строго Карл Фридрихович, — и пораженье психической концентрации восприятий.
— И прошу вас, — продолжал Ефим, — сделайте ему мозги и иную внутренность. Вы этому учены, а у меня на мозги и кишки ни топор, ни нож не берет.
Карл Фридрихович обернулся к столу, заставленному стеклом, и, подперев рукой гладко выбритый подбородок, задумался. Очки его на высоком и бледном лбу блеснули против вечернего лунного света.
4
На следующий день Карл Фридрихович не допил своего утреннего кофе. Настолько деревянный сын столяра Ефима отвлек его внимание от дел первостепенной важности.
Надев белый халат и высоко засучив рукава, он склонился над дубовым обрубком, и между взлетевших бровей с точностью пролегли глубокие прорезы. Запылало пламя, ударяя в стеклянное дно реторты, и Карл Фридрихович мешал студенистую жидкость стеклянной палочкой. Он варил эту жидкость до полудня, а после полудня она превратилась в серо-зеленый студень, вздрагивающий от прикосновения.
— Если он будет жить, — говорил Карл Фридрихович, протирая очки и глядя на свою работу со строгостью, — он будет иметь не глупую русскую, а настоящую немецкую голову: я не хочу,-чтобы из-под моих рук вышел человек обыкновенный.
И он посыпал студень порошком неопределенного цвета. К вечеру, проделав дырочку в темени, он долго впускал в деревянную голову студенистую массу и с двенадцатым часом оставил работу и лег спать.
Когда к окнам вплотную приблизился серый утренний свет, сын столяра Ефима привстал на лабораторном столе и с усилием разогнул руки. Зажмурив в зевоте глаза, он потянулся с хрустом, как бы просыпаясь, и, похлопав себя по желобчатому телу, с легкостью спрыгнул на пол. Потом пошел гулять по дому.
Карл Фридрихович проснулся от удара в лоб. Он привскочил на кровати, потирая ушибленное место, и в испуге раскрыл глаза. Перед ним, оттеняясь на светлой стене смугло-серым неподвижным телом, стоял сын столяра Ефима. Карл Фридрихович натянул одеяло до подбородка, почесал ниже спины и сказал в спокойствии:
— Nun?
5
Сын столяра Ефима, названный в крещенье Сергеем, рос, как молодой дуб. Тело его наливалось силой, и сквозь кожу проступал плотный, цвета осеннего листа, сок. Он ел за троих, ругался с грузчиками на баржах и рубил топором так, что щепки летали через крышу дома. И весь день он проводил на реке и в лесу, за рекою, а по вечерам Ефим учил его столярному мастерству.
Он стоял у верстака, раздвинув ноги, и равномерно двигал рубанком по тесно зажатой доске.
— Это работа по ясеню, — говорил он, уча Сергея, — и это я работаю рубанком. Бывает еще работа шерхебелем или фуганком. Когда нужно ровнять дерево комчатое или лубяное, то работают шерхебелем. А фуганком после шерхебеля и рубанка, чтобы стружка шла топкая и змеистая.
Сергей же, не слушая его, вспоминал об Ирише, служанке в доме патера Владислава.
— Пилы тоже бывают разные, — говорил Ефим, — это вот пила лучковая со средним зубом, а это ножовка с мелкими зубьями, с обушком.
— Это коловорот, — продолжал он, — и прочие инструменты: шерхебель, рейсмус и малка. Все это ты, сынок, узнаешь в работе.
— Уж я узнаю, отец, — отвечал Сергей, не слыша.
— Что же до материала, то материал бывает разнообразный: сосна, ель, осина, липа, береза. Еще работают на ольховых, ясеневых, вязовых досках. Ну и на дубовых тоже, — прибавил он и поглядел на сына с осторожностью.
Так он учил его изо дня в день и достиг того, что Сергей овладел столярным ремеслом в совершенстве.
6
Однажды Сергей зашел далеко в лес за рекою. Он бежал, скользя босыми ногами по колкой земле, отдыхая, бросался на землю, и солнце ласково смотрело на него сквозь листву деревьев. Так он дошел до пригородных мест, потому что здесь, за городом, стоял дом патера Владислава. Но, проходя мимо лесной сторожки, он заглянул в окно и остановился в раздумье.
Старик сторож сидел у стола, мастеря какую-то работу, и плавным голосом рассказывал что-то неизвестному человеку.
— …Прислали в Москву множество иностранных мастеров, — говорил старик, — и среди них был из Германии великий мастер по столярному делу по имени Фома Шуц.
Сергей остановился у окна.
— В ту пору полюбилась царю боярышня Шелога. Он призвал к себе деревянных дел мастера Фому Шуца и говорит: «Скажи мне, мастер, какие столярные дела ты можешь делать?» Фома Шуц отвечает, что он искусен во всех столярных делах.
«Можешь ли ты, — говорит царь, — сделать мне такую шкатулку, чтобы дерево на ней было подобно шелку из персидской страны, а изразцы на крышке и по бокам были ни с чем не сравнимой тонкости?»
Немецкий мастер отвечает, что берется сделать, да только пройдет много времени, потому что для этой работы нужны совсем особенные инструменты. Царь его с этим отпустил, и он, придя домой, задумался. И вот говорит самому себе: «При этой работе нужно мне написать самому главному волшебнику во всей Германии». Едва он это сказал, как вбегает к нему в дом паршивая собачка и начинает прыгать между ног. Он ее гонит, а собачка сбросила с себя шкуру, выросла тут же до человеческого роста и говорит, что она и есть самый главный волшебник во всей Германии. Немец всему этому обрадовался и рассказал ему про свои затруднения. Тот отвечает, что дело это пустое, но что для такой работы нужен чудесный рубанок, который дереву придает чрезвычайную гладкость, а по такому дереву и простым ножом можно тончайшие изразцы сделать. Немец ему за такой рубанок дает все, что имеет, а тот отвечает, что ни в чем не нуждается, а нуждается в царской доброте и мягкости. Что сам он человек характера очень сурового и хочет себя преобразовать получением добрых свойств царского характера. Немец ему на это ничего не сказал, получил рубанок, сделал шкатулку и передал ее царю. И только через много лет, когда по всей Руси пошли жестокие казни, догадался он, что в шкатулку ту положил царь Иван свою доброту и сердечность.
— Куда же шкатулка делась? — спросил неизвестный человек.
— Шкатулку раскрыл Иванов сын Феодор, — отвечал старик с охотою.
— Дед, — вскричал Сергей, выступая из тени и с силой сдерживая дрожь, — дед, а рубанок?
— Рубанок, — отвечал старик, нисколько не удивившись внезапному появлению Сергея, — рубанок достался самому лучшему столярных дел мастеру.
— Самому лучшему столяру? — переспросил торопливо Сергей.
— Так немец приказал в своем завещании, — отвечал старик и, повернувшись к неизвестному человеку, продолжал: — Принес он эту шкатулку царю, и царь тотчас зовет боярышню Шелогу…
Сергей повернулся, шатаясь, и быстро пошел в сторону. Когда же он обернулся издалека, огонь в лесной сторожке погас.
7
С той поры Сергей стал задумчив. Щеки его стали еще серее, и сквозь кожу редко пробивался плотный, цвета осеннего листа, сок. Но сила не давала ему покою, и однажды ночью он забрался к Ирише, служанке в доме патера Владислава.
Он приметил окно кухни, которое выходило на двор, и притаился между забором и домом. Из окон до полуночи долетал свет, и тень его выделялась на свету отчетливо. Так он ждал, покамест окна не потемнели. Тогда он обошел вокруг дома, чутко прислушиваясь, и несколько раз постучал в окно кухни. Окно отворилось, и Ириша просунула наружу испуганное лицо. Сергей привстал, держась за подоконник, и поцеловал ее прямо в губы.
— Уходи, уходи, мальчишка, — сказала она, но он не ушел, а впрыгнул в окно кухни и остановился возле нее, обняв ее рукою.
— Ты сюда зачем пришел? — говорила она, сердито отворачиваясь.
— Я по столярному делу, — отвечал он, — забивать гвозди.
И она уже не гнала его обратно.
Поздней же ночью, когда девушка уснула, утомившись, он осторожно поднялся и вышел из кухни. Он прошел коридор, касаясь стен руками и, добравшись до какой-то двери, нажал ручку и отворил ее. Комната, в которую он вошел, была большой белой залой. Ковры заглушали шаги, лунный свет пролег пологом на полу и стенах, а на квадратной мраморной подставке стояла статуя человека.
Он низко склонил тяжелую и упорную голову, схватил кистями локти рук, и упругие и округлые мускулы неподвижно лежали в мощном теле. Сергей подошел ближе и вдруг задрожал. Человек при виде его приподнял веки.
— Ты кто? — сказал Сергей. — Экий чудак, право.
И он почувствовал, что глаза его заволоклись туманом, а грудь сжалась вверху, точно стиснутая обручами. Человек на мраморной подставке поднес руку к глазам и вздохнул утомленно. Но в ту же минуту, тяжело вздрогнув, остался неподвижным.
Сергей отступил в ужасе и ногой опрокинул столик. Раздался сильный шум, и патер Владислав проснулся. Легкие шаги раздались неподалеку. Патер, будучи человеком благочестивым и богобоязненным, принялся искать в памяти подходящие тексты, но, ничего священного не найдя, начал мужественным голосом:
— Asinos non curo[13].
Сергей стоял у двери в молчанье. Что-то равномерно ударяло у него в висках. Он просунул руку за ворот рубахи и вдруг ощутил под холодной рукой твердое и недвижимое деревянное тело.
— Inania verba venti ferunt[14], — говорил патер, уже дрожащим голосом.
Сергей повернулся и, шатаясь, возвратился назад на кухню. Не говоря ни слова испуганной Ирише, он прыгнул в окно и пошел молча по двору. Ветер заметал за ним следы на песке, а луна падала плотным светом на склоненную голову и сжатые руки.
8
— Отец, — сказал Сергей. Они работали в мастерской над резным шкафом. — Отец, ты слышал что-нибудь о волшебном рубанке?
— Пустое, — отвечал столяр, — для настоящего древесного материала нужна только твердая рука и склонность к работе.
— Я о волшебном рубанке, — возразил Сергей.
— Самые лучшие бывают двойные из английской стали, — отвечал снова Ефим.
Сын его смотрел на него исподлобья.
— Ты ничего не понимаешь, старик, — сказал он сердито.
— Это ты меня не понимаешь, мальчишка, — возразил Ефим и принялся ходить по мастерской, прихрамывая. — Немец вложил в твою голову мало мозгу.
— Какой немец? — спросил Сергей, поднимая на него глаза.
Но Ефим не отвечал ни слова.
И Сергей всю зиму проходил задумчивый, а к весне собрал инструменты, простился с отцом и отправился в путь за волшебным рубанком. Солнце падало на деревянную голову, да беспокойный ветер заметал следы.
9
Держи твердый путь за рубанком. Ветер, заметай след, лунный путь на дороге — опрокинулось серебро в пыли. Вокруг шумел лес, и сгибалась под босой ногой выросшая на дороге трава. Он шел версты за верстами, ложилась от полей тень, и сверху падала тень — шел версты за верстами, не глядя на белые дорожные камни. Верста — от камня до камня, а от Сергея до рубанка — много тысяч верст. Попадались навстречу люди — ни о чем не спрашивал их, кружил рукой перед острыми глазами и повторял:
— Держи твердый путь за рубанком.
И через четыре дня пути, пройдя мимо многих деревень, он остановился в деревне Вязовой.
Было раннее утро, когда он вошел в деревню. Петухи перекликались задорно, и баба в повойнике гнала скот на пастбище.
— Баба, — сказал Сергей, — где тут твоя изба?
— А зачем тебе моя изба, парень? — отвечала баба.
— Я человек искусный, — сказал Сергей, — пусти меня ночевать к себе, баба.
— А вон изба, — она оборотилась и подняла руку, — там старуха одна, она тебя пустит.
Сергей подошел к избе и застучал в окно. Чье-то заспанное лицо прижалось к стеклу.
— Отвори, бабушка, — сказал Сергей.
И старуха отворила дверь.
Он вошел в избу, улегся на лавку и заснул мигом. А мешок с инструментами положил под голову, и они всю ночь звенели ему дорожные песни.
Наутро его разбудил рыжий мужик. Мужик стоял над ним, ущемив для чего-то левой рукой бороду, правой он толкал в бок Сергея и приговаривал:
— Проснись, парень, полно тебе спать. Принимайся-ка за работу, парень.
— Что же мне делать, рыжая борода? — спросил Сергей, поднимаясь.
— Сделай мне такую скворечню, чтобы в ней соловьи жили.
— Есть ли в деревне столяр, рыжий? — спросил Сергей.
— Столяр-то есть, — отвечал мужик, почесываясь, — я и сам столяр, да только времени нету.
— А покажи-ка мне инструменты, — сказал Сергей.
И мужик провел его в сарай за домом. Точно: на самодельном маленьком верстаке лежали столярные инструменты.
— Я тебе сделаю скворечню, — сказал Сергей и прикоснулся к двойному рубанку. — Доски есть?
— Есть доски, — отвечал мужик, — сосна да ель.
— Давай осину, — сказал Сергей, — самые лучшие скворечни из осины бывают.
И мужик достал ему осиновых досок.
Сергей работал два дня и на третий принес мужику скворечню. Но дерево на ней не было гладко, как шелк, и на нем нельзя было сделать изразцы ни с чем не сравнимой топкости. Ведь он работал чужим рубанком. И Сергей пошел дальше.
10
Так он блуждал по деревням долгое время и не нашел в деревнях волшебного рубанка. Тогда он пошел к городу Новгороду, где с древних времен были искусные столяры.
Была поздняя ночь, когда он вступил в город. Занавеси на окнах были низко опущены, и новгородцы спали. Сергей свернул от реки, по берегу которой он вошел в город, и, остановившись перед первым же трактиром, постучал в дверь. Ему тотчас же отворили. Большая полутемная комната была почти пустою. Редкими рядами стояли столы, вдоль стены узкой полосою протянулся прилавок, и за прилавком спала, положив голову на руки, молодая служанка.
— Девица, — сказал Сергей, — от кого ты прячешь свои губы? Проснись и помоги мне провести ночь в бессоннице. Я слишком много спал в дороге.
Она проснулась и, подняв голову, смотрела на него с удивлением.
— Я очень голоден, девушка, — сказал снова Сергей. — И если ты меня не накормишь…
— Ты откуда взялся? — говорила она, отталкивая его. — Я тебя здесь раньше не видела.
— Я оттуда, где меня нет, — отвечал Сергей и поглядел на нее лукаво, — а хочу туда, где меня еще не было.
Но она снова оттолкнула его. Однако же напоила чаем, и до утра они не скучали вместе. А утром она показала ему дом, где живет самый лучший столяр в городе, и отпустила с ласкою.
11
Он шел по улице, задумавшись и ничего не видя вокруг. Инструменты в мешке за его спиною побрякивали весело.
— Идем, идем, — говорила пила, и она двигалась равномерно под скрип шагов, — в путь за волшебным рубанком.
— Рубанок — преглупое железо, — отвечала струбцинка, и винт покряхтывал в щелях прорезов, — но дерево, как шелк, и изразцы не увидишь глазом. Поищи его, деревянный человек, поищи.
— Эк завывает ветер! — сказал Сергей и ускорил шаги. Вскоре же он стучался у дверей самого лучшего столяра в городе.
Высокий худощавый человек с острой бородкой отворил двери и спросил:
— Кого нужно, парень?
— Столяра, — отвечал Сергей, — нет лучшего, чем ты, столяра в городе.
— Есть лучше, — отвечал худощавый, и бородка его вздрогнула от злости. — Да он, нехристь, сукин сын, и исповеданья лютеранского.
— Где же он живет?
— За рекой, на торговой стороне, от моста второй дом, в третьей направо улице, — отвечал худощавый и захлопнул дверь так, что стены задрожали.
Сергей отправился дальше. Он перешел реку и нашел от моста второй дом в третьей направо улице. Это был маленький домик с белой крышей; над дверью было мелко написано: «Столярных дел мастер Карлус Фок»; под фамилией был изображен верстак, а на верстаке рыжий парень вертел в руках стулья.
Сергей подошел к окну. В просторной мастерской, сплошь усеянной стружками, низко склонившись над верстаком, стоял, далеко отставив ногу, маленький, очень толстый человек.
— Ты самый лучший столяр в городе? — спросил Сергей.
Человек молчал и только вертел коловоротом.
«Как же он ловко коловорот держит», — удивился Сергей и, приподнявшись на руках, сел на подоконник.
Человек обернулся и пробормотал что-то про себя.
— Карлус Фок, — продолжал Сергей, — я к тебе пришел обучиться столярной науке в полном совершенстве.
— Учиться хочешь, — спросил немец, оборачиваясь, — а давно ли ты работаешь?
— Давно, мастер, — отвечал Сергей.
— Слезь с окна, — строго сказал немец, — и заходи в дверь.
Сергей спрыгнул с окошка и вошел в мастерскую.
— Что умеешь делать? — спросил немец, подходя к нему ближе. — Резную работу делал?
— Делал, — отвечал Сергей и посмотрел на его инструменты. — Могу филенки в резных шкафах, в дверях, двойные и ординарные.
— Возьми материал, — сказал немец.
И Сергей работал у него неделю. А на вторую неделю, вечером, когда немец запирал уже двери мастерской, он притронулся к его плечу и сказал тихо:
— Мастер…
— Говори, — отвечал немец.
— Мастер Карлус Фок, — начал Сергей, — собери мне твоим словом столяров со всего города. Я хочу говорить им о волшебном рубанке.
— Что есть волшебный рубанок? — спросил немец, высоко поднимая брови.
Но Сергей ничего не ответил, и они расстались.
12
Мастерская столяра Карлуса Фока была чисто прибрана. Стружки сметены, верстак отодвинут и стол поставлен посередине комнаты. Сергей стоял у окна в задумчивости, а мастер сидел на верстаке и молча курил трубку. Так было до тех пор, пока не пришел столяр Рогов.
Он вбежал, покачиваясь на кривых ногах, и сказал:
— Зачем звал, мастер?
— Садись, — отвечал немец сердито, — скоро узнаешь.
И теперь они ждали трое.
Минут через десять пришел еще один столяр, по прозвищу Хромой, и он протянул руку Карлусу Фоку молча и молча поздоровался с другими. И вскоре пришли еще Дмитрий Звягин, старинный столяр, что работал рамы для икон, Михайло Петрекин, могучей силы человек, кулаком забивавший гвозди в дубовый материал, и еще Федор Перунский, Тимофей Мякин и другие славные мастера Новгорода.
Карлус Фок уселся за стол, хмуря брови, вынул трубку изо рта и с важностью провозгласил:
— Setzen sie sich, господа столяры, — иными словами, прошу садиться. Говорить будет мой подмастерье.
И Сергей выступил на середину комнаты.
Вечерний свет падал из полуприкрытых окон и легкой стопой убегал по острым плечам Хромого, через золотистую бороду рыжего на трубку, острый нос в дыму и сдвинутые губы мастера Карлуса Фока.
— Разрешите ли говорить, мастера? — сказал Сергей, складывая крепко руки.
— Говори, — прогудели столяры, и Хромой одобрительно повел плечами.
— Столяры, — начал Сергей, и ему показалось, что это не он, а кто-то другой раздвигает губы. — Я Сергей, сын столяра Ефима, столяр не из последних и столярной работе обученный с детства. Отец мой и ныне известный в своем ремесле человек, и живет он в городе Пскове.
— Ты нам человек незнакомый, — сказал Тимофей Мякин, — мы тебя слушаем.
— Слушаем, — сказали мастера.
— Из города моего, — продолжал Сергей, — я ушел тому назад года два и ищу по городам государства нашего волшебный рубанок.
Столяры нахмурились. Хромой прошептал что-то и посмотрел на Сергея с мрачностью. Столяр Карлус Фок курил трубку молча.
— Господа столяры, — продолжал Сергей, — ведомо ли вам, что такое волшебный рубанок?
— Неведомо, — отвечали столяры, и Карлус Фок пробормотал про себя:
— Славный парень, немецкая голова.
— Волшебный рубанок, — говорил Сергей, — есть такой инструмент, что при работе им дерево становится как шелк из персидской страны и по этому дереву можно делать изразцы ни с чем не сравнимой тонкости…
И он рассказал им о немце-столяре и о шкатулке царя Ивана. Столяры слушали молча. Карлус Фок курил трубку, улыбаясь, и дым над рыжей головой взлетал клубами.
Вечерний свет летел из полуприкрытых окон и легкой стопой пробегал по острым плечам Хромого, через золотистую бороду Петрекина, на трубку, нос в дыму и сжатые губы мастера Карлуса Фока.
И когда Сергей кончил, то отвечал ему за всех старик Звягин.
— Парень, — сказал он, — рубанок твой непременно дьявольский, и ты его в святом Новгороде не найдешь.
— Нет ли среди инструментов ваших, — спрашивал Сергей, — рубанка темного дерева с лезвием лучшей английской стали?
И столяры сказали в один голос:
— Нет.
Тогда Сергей взвалил мешок с инструментами на плечи, простился со славным мастером Карлусом Фоком и, обойдя семь озер, пришел к городу Москве. Но был он задумчив и молчалив и до самого города вспоминал белого человека, что некогда видел в доме патера Владислава.
13
От Новгорода вместе с Сергеем прилетел длинноногий ветер. Такого не запомнят москвичи. Он шагал по московским улицам, гремя жестью, рассаживая грудь об углы
проулков и влачась по камням серым плащом. Сергей остановился в подворье и, сбросив мешок с плеч, заснул крепко, а ветер пролетел Москву с разбега, ударившись в реку, разбросал свинец по стремительной водной ряби, прогулял в Марьиной роще целую ночь, вернулся обратно и, хлопнув ставнями, разбудил Сергея. Сергей привстал с лавки и прислушался. Ветер гремел за окном и вдруг упал вниз и ушел глубоко в каменистую землю.
— Нужно идти, — сказал Сергей, и усталость внезапно коснулась его сердца.
Он оделся, закинул на плечи мешок и вышел на улицу. Был еще ранний час, но Москва не спала. Сергей завернул за угол, и тотчас в острые глаза пролетела вширь Театральная площадь. Тонкий человек сдерживал высокими руками взброшенных над колоннами коней. Слева прислонилась к каменным кубам белая церковь, справа стеклянный дом начинал улицу и шум раздвигал уши, как когда-то возле реки, на торговой площади.
Сергей стоял неподвижно. Потом долго бродил по улицам и наконец усталый вышел к храму Христа Спасителя.
На рыжем мраморе в высоком кресле сидел человек со скипетром в руках, держа сильное тело недвижимым. Корона сжимала медную голову, и на широкую грудь, опоясанную лентами, падала медная борода.
Что-то тонко прозвенело у Сергея в груди, и на минуту серый туман прошел перед глазами.
— Ваше величество, — быстро заговорил он, вглядываясь пристально. Сердце у него стучало ужасно и руки дрожали. — Ваше величество, вы человек известный. Обращаюсь к вам с просьбой указать…
Александр молчал. Но в сжатых губах пробежало и тотчас скрылось движенье.
— Скажите, — продолжал Сергей, крепко прижимая лицо к холодной меди, — я столярный подмастерье из городов, ныне вашему величеству неподвластных, и ищу по сим городам…
Но в эту минуту кто-то прикоснулся к его плечу. Он обернулся: возле него, рукой заслоняя глаза от ясного дневного света и далеко вперед выбросив острый подбородок, стоял маленький старичок в черном оборванном пальто и в картузе с козырьком, надвинутым на лоб.
14
— Извините сударь, — начал он, — будучи чрезвычайно заинтересован неожиданной встречей, осмелился обратиться к вам.
Сергей провел рукой по лицу, и в глазах его посветлело.
— Вы про что изволите говорить? — спросил он, отступая несколько от старика.
— Слышал, — продолжал старик, — слышал, как вы в задумчивости говорили с императором Александром, и подивился. Но, будучи человеком, склонным к мистическому истолкованию вещей, придал и сему надлежащее значение.
— Что вам угодно? — спросил Сергей. — В чем дело?
— Уже много лет не веду никаких дел, — отвечал старик, — Будучи занят созерцанием скульптурных изображений, уже давно отрешился от всякой иной деятельности. Живу в Москве со времени появления на свет и пытаюсь не терять окончательной связи с сей жизнью. Вы же, сколько могу судить, занимаетесь столярным ремеслом, сударь?
— Да, — отвечал Сергей. Но перед ним уж не блестела сталь волшебного рубанка.
— Позвольте узнать, издалека ли вы явились сюда, сударь?
— Издалека. Уже давно брожу по городам русским.
— Так… — сказал старик и поглядел на Сергея с вниманием. — Сударь, — начал он опять, — не кажется ли вам странным нынешнее ваше состояние, чувствующее и явственно осязающее этот мир? Иными словами: давно ли вы приняли сей человеческий образ?
— Непонятно, — отвечал Сергей, и он глядел на старика исподлобья.
—. Например, — продолжал старик, впиваясь в его лицо острыми серыми глазами, — например, стоит человек вполне обыкновенного вида, и вот это вовсе не человек, а деревянная статуя, подобная меди, из которой искусною рукой сделан восседающий перед нами. Необходимо проявить суть.
Он поклонился вежливо и протянул Сергею костлявую руку. И он ушел.
Сергей долго глядел ему вслед, недоумевая, и когда тот скрылся за углом, как бы оставив за собою серую полосу на темных стенах, взглянул на руку. Смуглый цвет ее перешел в светло-серый, ладонь вогнулась, пальцы заскорузились, подобно древесным ветвям. Он попытался согнуть ее. Рука не сгибалась.
15
Люди, дома, магазины и каменные пространства — все пролетело мимо него, как дым, и он нагнал старика на поперечной улице.
— Старик, — закричал он, набегая на него вплотную, — старик, рука!
Старик обернулся с довольным видом.
— Ну что ж рука? — проговорил он, высоко закидывая голову и как бы протыкая воздух острой бородкой, — вы, сударь, о руке не заботьтесь. Это только признак, долженствующий уяснить вам вашу подлинную сущность.
— Я столяр, — сказал Сергей, вдруг бледнея и крепко стискивая зубы. — Что же мне теперь с рукой делать?
— Может быть, мы пройдем ко мне, сударь? — предложил старик.
16
Свет от камина падал справа. Слева метались по стене тени. От локтей старика, острыми углами вонзившихся в полосу света, до неподвижной руки столяра ясным пространством пролетала поверхность стола, и жаром камина было охвачено деревянное тело.
— Разнообразные миры существ, — говорил старик, — разноплеменные миры существ населяют землю. Мы видим мир людей, и за сим миром воспламеняется нам неизъяснимая сущность изображений. Потому-то, сударь, будучи любителем и мастером скульптурного дела, я тотчас узнал в вас произведение скульптурного мастера. Вы произошли на свет благодаря невероятной случайности и, видимо, скоро уже должны возвратиться в свое естественное состояние.
Сергей слушал, полузакрыв глаза и опустив руки.
— Ибо вы, сударь, — тут старик с торжественностью поднял руку, — вы, сударь, есть соединение двух существ в одном теле. С одной стороны — древесное изображение человека и с другой — человек живущий и чувствующий. И посему дела высокой важности предстоят вам.
— Какие дела? — сказал столяр и совсем закрыл глаза. Сильный жар ударял в усталое лицо, и тени плясали на стене напротив. — Какие дела, старик?
— Я думаю, — заговорил старик шепотом, дотрагиваясь дрожащей рукой до его плеча, — я думаю, что вам будет понятен язык изображений. Лучшие люди добиваются этого в течение многих веков.
«О чем он говорит?» — подумал Сергей и хотел поднять голову. Но она была крепко сжата руками, и он не поднял ее.
— Но, сударь, — шептал старик, — не будет ли гибельным для человеческого вашего существа услышать?..
Он наклонился к столяру совсем близко и вдруг отдернул руку. Сергей спал, положив голову на руки. Тяжкое дыханье выходило из полусжатого рта, и жаркий свет падал на кудрявую голову.
Старик пригляделся: от руки до самого лба столяра проходила широкая черная трещина и легкий древесный сок выходил из треснувшего дерева. Старик, качая головой и причмокивая губами, в сожалении добрался до постели и лег.
17
Был поздний час, когда Сергей проснулся. Он поднял отяжелевшую голову и взглянул вокруг. Камин погас, и с постели старика слышно было слабое дыханье. Он встал, шатаясь, и тотчас, поднеся руку к лицу, ощутил под холодной рукой широкую трещину. Все замутилось у него в голове, и, собрав последние силы, не двигая лицом и помертвевшей рукой, он отворил двери. Широкая мраморная лестница вела наверх, и каменный холод освежил на миг неподвижное тело. Он сделал шаг вперед и стал подниматься по лестнице, держась за перила и ничего не видя вокруг. Последним усилием пройдя мимо картин на стенах, он остановился, с криком ударил в тяжелые чугунные двери, и свет ослепил его.
Посредине залы, облокотившись на острый посох и белыми глазами глядя в пустоту, сидел слитый с резным по мрамору креслом, под высокою острою шапкой царь Иван. И вокруг него собрались у мраморных стен советники и бояре века его и веков минувших. Вниз, в темноту, опускались тяжелые стены, и над ними стремительно взлетали к плотному стеклянному свету линии лепных углов на потолке и узорных карнизов.
Сергей ступил шаг и тотчас остановился.
— Се убо, — говорил Иван, и желтая кожа на его щеках стягивалась жесткими складками, — се убо явственно есть в ваше изменное умышление от конца и доныне. К сему же и военная брань учинилась вашею изменою, и недоброхотством, и нераденьем бессовестным. Ныне же не ведаю я, к чему сие. Сей камень вкруг меня и еженощная сия недвижимость.
Но бояре молчали, и только дрожь играла в мраморных лицах.
— Я слышу, — сказал Сергей, и в теле его вдруг разбежалась горячая усталость, — я слышу его. Пора вернуться.
— Господи, — говорил Иван, и гнев бил в каменный голос. — Господи, почто наказуешь сим меня еси? Аще верности слуг моих несть царь? — И голос его взлетал к свету, и старческие слезы падали на холодные плиты.
— Пора, — сказал Сергей, и он не узнал своего голоса, — пора, пора вернуться.
И он отворил чугунные двери и, падая по мраморным ступеням, расшиб о камни деревянное тело.
1922