Не дай мне бог сойти с ума,
Нет, лучше посох и сума.
Нет, лучше труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил, не то, чтоб с ним
Расстаться был но рад.
1
— …И вот, говорю я вам, назначают ревизию, приказывают…
— Строжайше пересмотреть?..
— Строжайше, говорю я вам, приказывают пересмотреть отчетность. Я по своей обязанности являюсь к председателю треста, называю себя, и он, говорю я вам, тут же на месте…
— Признае́тся в растрате?..
— Признается в совершенной им грандиозной растрате… «Позвольте, — говорю я ему, — не торопитесь…»
— Имейте в виду, что еще не проверена…
— «Имейте в виду, — говорю я ему, — что еще не проверена ваша отчетность. Позвольте сюда приходо-расходные книги, попросите сюда ваших бухгалтеров…»
— И тогда произведенная вами растрата…
— «И тогда, — говорю я ему, — произведенная вами растрата будет исходить из надлежащих подсчетов». А он…
Чучугин поднял ногу, сдернул носок, не устоял и свалился на скамейку. Хохолок свесился на лоб, бородка растрепалась. Он слушал внимательно.
Солидный краснорожий гражданин с такой же в точности чучугинской бородкой рассказывал историю растраты; сухопарый приятель поддерживал его, приговаривал, охотно чесал тощий волосатый живот.
— «Насчет приходо-расходных книг, — говорит он мне, — можете быть спокойны…»
— У меня бухгалтера один к одному…
— «У меня, — говорит он мне, — бухгалтера один к одному и из кассовых книг, если я им прикажу, хоть «Капитал» Маркса сделают». Ну, тут я развел руками…
— В таком случае…
— «В таком случае», — говорю я ему…
Голый гигант прошел мимо Чучугина, тяжело двигая чугунными ногами монумента; пухлый мальчик шел за ним, заботливо покачивая головой. Чучугин испуганно посторонился и, с сожалением отрываясь от интересного разговора, пошел в уборную.
Накинув крючок и расположившись, он взял в руки порядочный кусок газеты, примерился читать, но внезапно замигал, встревожился, принялся беспомощно шарить по стене руками: в предбаннике не все было благополучно.
Сквозь замочную скважину мельтешила студенческая фуражка с красным крестом на околыше, путалась белокурая бородка, кто-то с горячностью протестовал, отбивался; казалось, фуражка настаивала, бородка протестовала.
Возня прекратилась через две-три минуты, но Чучугин на всякий случай просидел в уборной не менее четверти часа.
За вспотевшей дверью гремели шайками, целое мыльное море билось о деревянные берега.
До этой двери, впрочем, Чучугин добрался не сразу, — новый инцидент перебил ему дорогу.
Инцидент этот в виде исхудалого иностранца сидел за столиком и задумчиво катал пустой стакан вокруг пустого графина.
Голый банщик стоял перед ним и сердито двигал огромными мохнатыми бровями.
— Ты зачем всю воду выпил? — сурово спрашивал банщик.
— А чем мне не выпил воду? — лениво отвечал иностранец. Банщик насупился и с недоумением посмотрел на него, потом потрогал рукой графин. Графин был пуст.
— Это, может быть, для тебя тут воду поставили?
— Вода, природа, повсюду употребляют, — нехотя отвечал иностранец.
Чучугин протискался вперед.
— Что тут, воду выпили? — сказал он неопределенно.
— Да не понимаете вы, гражданин, — строго заявил банщик, — ведь он безбилетный. Прямо с улицы пришел, вот теперь всю воду выпил и айда обратно!
— Что же, баня, нельзя вода, пить? Повсюду пьют, повсеместно употребляют, — ища свою шляпу, сказал иностранец. — Проходил мимо, увидеть баня, зашел вода выпить.
Чучугин с недоумением протер глаза, взглянул на иностранца. Иностранец без всякой причины облизнулся и пошел к выходу.
— Кого тут поволокли, объясните, пожалуйста? — робко спросил у банщика Чучугин.
2
В бане было почти пусто. В глубине, между запачканными ваннами, барахтался чугунный гигант, и заботливый пухлый мальчик смотрел на него, грустно почесывая спину. Горячие клубы пара бились о стену, старческий вогнутый живот мелькал тут и там, пропадал и появлялся снова.
Недоверчиво ступая по раздвинутым половицам, Чучугин подошел к шайкам, царапнул ближайшую пальцем и немедленно направился к окну, разглядывая изумрудный налет.
«Чистота! — неодобрительно подумал он. — Гигиена! Не понимаю, чего губздрав смотрит. Железной метлой гнать негодяев! Без малейшего промедления! Гнать!
Подбегая к крану, он нечаянно толкнул какого-то гражданина; гражданин ёкнул.
Горячая вода упала на Чучугина сверху, он позеленел от неожиданности, вода катилась по его телу вниз, в расщелины половиц. Он налил еще одну шайку, но опрокинуть ее на себя не успел: чья-то рука легонько коснулась его руки, и строгий голос, похожий несколько на метроном, произнес, останавливаясь после каждого слова:
— Гражданин, хотя по сему поводу не имеется надлежащих инструкций, но тем не менее счел бы с вашей стороны необходимым принести мне, согласно общепринятым правилам, соответствующие извинения.
Чучугин выронил шайку, и она со звоном покатилась под чьи-то ноги, мелькавшие в мыльной волне.
Он оборотился и ахнул — перед ним стоял… Однако ж он и сам, пожалуй, не мог бы объяснить, кто перед ним стоял.
3
Это был самодовольный мохнатый гражданин, крепко скроенный и с головы до ног обросший курчавыми волосами. Во всей его фигуре проглядывала некоторая аккуратная закругленность; он был несколько похож на толстый указательный, тоже мохнатый, палец и точно так же, как палец, стоял, немного наклонившись вперед и брезгливо трогая мокрую чучугинскую руку.
— Извините… — не расслышал, — отрывисто сказал Чучугин.
— Необходимым с вашей стороны счел бы, — охотно повторил гражданин и в значительной степени повысил голос, — согласно общепринятым правилам, извиниться за нахальное поведение.
— Особенное нахальство с гигиеной, — заметил Чучугин, — никто не следит, необходимо обратить внимание.
— Гражданин, проходя мимо, вы толкнули меня вашей шайкой. Вам известно, надо полагать, обязательное постановление, предусматривающее некоторые случаи…
— Как же, известно, — пробормотал Чучугин и осторожно потрогал ногой мохнатого гражданина.
— …общественного спокойствия и караемые соответствующей статьей уголовного кодекса, — аккуратно докончил мохнатый и, поставив шайку, принялся неторопливо натирать мочалку мылом. Сознание собственного достоинства видно было в каждом движении.
Чучугин исподтишка огляделся; почти вся баня чесала спину и не обращала на мохнатого гражданина ни малейшего внимания. Это было так непонятно и даже угрожающе, что Чучугин не выдержал.
Он осторожно поставил шайку и, обходя мыльную лужу, приветственно помахал рукой мохнатому гражданину.
— Безобразие! — крикнул он. — Горячая вода кончилась!
Мохнатый, мыливший под мышками, опустил руку.
— Что безобразие?
— Я говорю, безобразие, что вас пускают в баню без всякого прикрытия.
Мохнатый обиделся и, не окатившись, намыленный и нахохлившийся, подошел к Чучугину.
— Действительно, в бане находятся граждане, пользующиеся в огромном большинстве избирательным правом. Даже если и так, что же из этого следует?
— Вы, должно быть, от хозяина отбились? — дерзко хохоча, крикнул Чучугин.
Мохнатый побагровел, но сдержался.
— Вы, без сомнения, шутите, — не спеша и с достоинством сказал он, — за последнее время на меня возложены обязанности государственного характера. Советую ознакомиться хотя бы с последним декретом о брачном праве.
Чучугин вдруг испугался: именно это полнейшее спокойствие его поразило. Он отступил немного, тряхнул головой, хохолок упал на лоб, бородка скосилась.
— Да-с, я не спорю, — пробормотал он, — мне только показалось, так сказать, странным… Ведь, если я не ошибаюсь, вам, как таковому, не предоставлены в полной мере права гражданства… Вы все-таки находитесь, так сказать, в зависимости…
— Мы все находимся в зависимости от обстоятельств, — с глубоким уважением к самому себе сказал мохнатый, — но это тем не менее не лишает меня прав, которыми пользуется каждый гражданин СССР, достигший шестнадцатилетнего возраста.
— Не спорю. Я о правах не спорю. Мне только показалось, не произошло ли тут какого-то инцидента. Вы, как явление, так сказать, из ряда вон выходящее, не будете в обиде… Живу затворником, вероятны ошибки. Кроме того, зная, что вы, так скать, по месту действия происходите из…
— Я происхожу из Голландии, — не спеша ответил мохнатый, — впрочем, космополит с самого рождения.
Чучугин внезапно почувствовал восторг.
— Этого… здорово, — сказал он и сделал попытку похлопать своего собеседника по плечу, — вот и я тоже… тоже, так скать, из Голландии. Имя — Дмитрий, отчество — Иванович, фамилия — Чучугин…
Он вытер мокрую руку и взмахнул ею по направлению к новому знакомому. но мохнатый встретил этот жест холодно до крайности.
— Нет-с, извините, — сказал он, недружелюбно глядя на протянутую руку, — рукопожатия…
— Что-с?
— Отменены, — прогремел как в рупор мохнатый, — последними распоряжениями отменены окончательно и бесповоротно.
Чучугин обиделся, отдернул руку, принялся старательно счищать с груди мыло. Руку немного погодя он заложил под мышку.
— Упустил из виду, — нехотя сознался он, — я, впрочем, не специально для рукопожатия, я главным образом для того, чтобы узнать ваше, извините за выражение, употребительное наименование.
— На этот счет также нет инструкций. Кроме того, — мохнатый солидно поперхнулся, — употребительное наименование вам, без сомнения, известно.
— Как? — упавшим голосом спросил Чучугин. —Так, значит, вы и вообще… и на деловых бумагах этим употребительным…
— Заметьте, гражданин, — мохнатый отошел в сторону и с фырканьем опрокинул на себя таз с водой, — я работаю под соответственным псевдонимом.
Чучугин захрипел и упал на лавку.
— А в трудовой книжке, — закричал он, — позвольте, гражданин, нельзя же морочить трудовую интеллигенцию, а в трудовой книжке что же у вас стоит?..
— Не все ли вам равно, что у меня стоит в трудовой книжке? — равнодушно заметил мохнатый.
— Крайне важно, — с отчаянием сказал Чучугин. — Позвольте, гражданин, именно этого я не могу допустить! Документ с таким наименованием…
Он взглянул на самодовольного гражданина и открыл рот: мохнатый закинул голову, прищурил глаз, слегка улыбался.
— Документ? — произнес мохнатый наконец чуть-чуть приглушенным, но тем не менее страстным голосом. — Да знаете ли вы, гражданин, что такое документ? Документ есть удостоверение личности, а личность к этому документу прилагается, гражданин!
— Документ есть… — растерянно повторил Чучугин.
— Документ существует, — с удовлетворением подхватил мохнатый, — он существует вообще, и он же существует в частности. И личность при нем не обязательна. Вы при вашем документе не обязательны, гражданин!
— Скабрезник, безответственное выражение, — пробормотал Чучугин.
— Ага, безответственное! А вы думаете, что вы существуете просто так себе, родились без разрешения и существуете? Отнюдь! Вы существуете документально, гражданин! Что касается меня, то я…
Он вытянулся, побагровел, отставил ногу и взглянул на Чучугина с величественной осанкой.
— Я член многих комиссий и лицо, на которое возложены заботы до некоторой степени государственного характера.
Чучугин присел, втянул голову в плечи, собеседник его внушительно шевельнул губами и, надуваясь, отошел в сторону.
«Ну, погоди же ты, голландец, — распрямляясь, подумал Чучугин и легонько плюнул, — я тебя счас подкачаю, голландец! Я знаю, что с тобой делать, голландец!»
Скользя по мыльным шелковым доскам, он приблизился к крану и за спиной мохнатого налил полную шайку холодной воды.
Мохнатый, величественно выгибаясь всем корпусом, мылил голову; он слегка покряхтывал, поплевывал.
Чучугин спрятал шайку, — холодная вода плескалась за спиной, — прошелся туда и назад, беззаботно подергивая задом.
— Гражданин, хотя по сему поводу и не имеется… — пробормотал он и, замирая от страха, разом опрокинул на мохнатого шайку.
И тут же он остолбенел от удивления, всплеснул руками, подогнул ноги; и все это было совершенными пустяками в сравнении с несчастным положением пострадавшего гражданина.
Холодная вода вдруг произвела на него ни с чем не сравнимое действие: он сразу весь съежился, потерял величественность и упругость, посинел, даже как будто уменьшился в росте.
Он растерянно махал руками и, жалостно смотря на Чучугина, бормотал что-то.
— Преследуется по закону… — разобрал Чучугин.
— Ага! — прохрипел он с яростью. — Государственного характера? Ка-камиссий? Теперь сидите тихо, гражданин! Внимание! Успокойтесь!
4
Внизу, на скамейках, кряхтели мастеровые и лица, пользующиеся наемным трудом, облака плыли над ними, и здесь, на полке, под облаками, Чучугину стало немного легче.
— Скабрезник, гражданин! — крякнул он еще раз.
Но мохнатый исчез в парах, не отозвался. Худощавый, с поповскими волосами, махнув Чучугину гривой, негодующе согласился.
— Налезли, действительно, — сказал он сурово, — места им мало, еще с той стороны полок есть.
— Скабрезник, я сказал, скабрезник!
— На Пресне? — удивился длинноволосый. — Как на Пресне? На Пресне сейчас черт-те что делают! Богохульство на Пресне!
— Скабрезник! — яростно заорал Чучугин и с размаха хлопнул себя ладонью в грудь.
Длинноволосый помрачнел и уселся, свесив длинные кукольные ноги.
— То есть как это скабрезник? — не спеша спросил он, и, два синеватых желвака вскочили у него на скулах. — Вы как смеете обзывать таким словом лицо священной профессии? Хамовато, гражданин!
— Священная профессия? — жалостливо переспросил Чучугин. — Ну что, каково живется, батя?
Длинноволосый крякнул с презрением и отвернулся.
— Напрасно, батя, — весело заметил Чучугин, — сожалею, честное слово, сожалею; что делать, вопрос государственного значения, никак нельзя было поступить иначе.
Густейшие облака ринулись на него, он разрезал их руками, оборотился на спину и, скользя по мокрым доскам, подобрал под себя ноги.
Холодные капли падали на него с потолка. Чугунный гигант полез на полок, доски сгибались под его ногами; и пухлый мальчик по-прежнему шел за ним, грустно почесывая спину.
— Поддай-ка, Александр Федорович! — крикнул гигант.
Сухощавый банщик с ежиком провалился в дыру за полок и принялся возиться там, с шипеньем отбрасывая от себя воду.
«Керенский, — опасливо подумал Чучугин, — до чего довели все-таки! На советскую службу пошел».
— Сегодня он банщик, — крикнул он гиганту (гигант в изнеможении лежал на лестнице), — а завтра он, может быть, черт его знает, член ка-камиссий, а там, смотришь, опять в министры шагнет! Нет, вы как хотите, а я таких личностей ни в коем случае не принимал бы на советскую службу.
Гигант мутно посмотрел на него и беспомощно шлепнул губами.
Чучугин почувствовал дурноту.
5
Дурнота эта началась с полнейшего ощущения беременности. Легкая тошнота подкатилась под сердце, язык напружинился, под рукой, упавшей на живот, он явственно почувствовал барахтанье.
«Хм, вот так штука, где же я это подхватил?» — смутно подумал Чучугин.
— Дорогая, я беременный, — сказал он вслух и на самую краткую секундочку увидел рядом с собой рослую женщину с приветливым русским лицом. — Нет, не желаю никаких операций, — торопливо пробормотал он и вытянулся перед женщиной в струнку, — разрешите доносить, ваше благородие, вам же, так скать, наследничек будет.
— Что ж наследничек, — нахмурясь сказала женщина, — ты мне дочку, уж ты мне дочку рожай, Чучугин!
— Хороша как, ах, как хороша, — вдруг спохватился Чучугин, — да ведь это ж как будто жена моя? Жена, что ли? Да как же зовут ее? Не припомню, нет, не могу припомнить.
И тут же, на поперечной балке он увидел востренького человека, который одной рукой мылил между ног, другой писал что-то и беспрестанно подмигивал, посмеивался, подмигивал.
Чучугин вскочил на скамейку и, прыгая через веники, тела, шайки, побежал к нему.
— Позвольте узнать у вас…
Человечек бросил перо и принялся с неприятной быстротой намыливать мочалку.
— Имя, ради бога, скажите имя, молодой человек!
— Не в мой отдел, — сурово пробормотал человечек, — не в мой отдел. Обратитесь в отдел записи актов гражданского состояния. Что касается до меня, то я… — Он вскочил и, капая мылом, побежал, как муха, по потолку.
— Что касается до меня, то я… записываю мертвых.
«Ну, конечно, все погибло, — обливаясь потом, подумал Чучугин, — окружены с трех сторон, имя неизвестно, республика в опасности!»
Он схватился рукой за сердце, упал на полок; горячая вода брызнула на пего, он испуганно вскрикнул, открыл глаза: пухлый мальчик заботливо мылил гиганта, гигант кряхтел и невнятно приговаривал что-то; за его спиной старательно полоскал свою гриву длинноволосый.
Чучугин глубоко вздохнул и высунул горячий сухой язык.
«Нет, погоди, — подумал он, от кого-то отбиваясь, — этого не было, нет, не беременный, пустяки. И женщины не было, и канцеляриста, — это угар, дурнота».
— Угорел, угорел на полке, — пробормотал он и, хватаясь руками за грудь, горло, покатился по лестнице на пол.
6
Сквозь прищуренные веки перед ним мелькнули испуганные банные голыши. Незнакомый коренастый человек, несомненно футболист по профессии, стремительно протащил его в предбанник и бросил на мокрую скамью. Чьи-то ноги в сиреневых подштанниках ходуном ходили перед Чучугиным.
Он шевельнул бровями, попытался сказать, чтобы убрали эти ноги, чтобы не болтались они у него перед глазами, что он даже цвета этого не переносит, но челюсти его бессильно разжались, и он не сказал ни слова.
Футболист стоял над ним, выгнув грудь, тяжело дыша и как бы сожалея о том, что не может снова схватить Чучугина и затащить его куда-нибудь подальше.
Сиреневые ноги наконец утомили его, он закрыл глаза, полетел в пропасть; впрочем, из пропасти этой он был тотчас же возвращен: два голоса барахтались над ним.
— Да не понимаете вы, гражданин, — услышал он отдаленное и невнятное бормотание, — ни при чем тут, гражданин, угар, разве не видите вы…
«Гражданин Угар», — смутно подумал Чучугин.
— Разве не видите вы, — буйствовал над ним банщик, — что это падучая. Приходят такие граждане прямо с улицы, падают с полка́ и айда обратно на улицу.
— Врет, что падучая, — тяжело дыша, говорил футболист, — у меня брат падучий, я эту болезнь минута в минуту знаю. Надо, однако, человека домой отвезти. Человек бессознательный, надо домой отвезти! Где его одежда лежит? Я помылся, я могу отвезти!
— Угар, угар, — хмуро бормотал, копаясь в чьей-то одежде, банщик, — в нашей бане это невиданное, гражданин, дело, потому что у нас печи литые, без прокладки, это в лапинских семейных угар, а это падучая, а не угар, и не в том дело, что угар, и тогда вся баня угорит, а это не от печи, а пар, и вовсе ничего не угар…
Он вытащил наконец из ящика одежду и положил ее рядом с Чучугиным.
— Надевай! — скомандовал футболист.
Чучугин явственно понимал, что это чужая одежда, — и брюки не те, и пиджак; этот пиджак, например, был серого цвета с каким-то затейливым знаком в петлице.
«Ага, воздухфлот, химтрест», — подумал он и с усилием подобрал челюсть.
Футболист натянул на него чужой пиджак, залез в боковой карман, вытащил документы.
— Галаев Георгий Павлович, — сказал он и почтительно остолбенел.
И весь предбанник почтительно остолбенел, имя это (Чучугин слышал его впервые) прокатилось из угла в угол; ему послышалось, что даже сиреневые ноги произнесли это имя с особенным выражением.
— Какой Галаев, путаница, пустяки, — хотел сказать он, но футболист, заметно волнуясь, подступил к нему, приподнял и, сдерживая дыхание, потащил к выходу.
Розовое, белое, сиреневое мелькнуло в последний раз и скрылось.
7
На этот раз сознание вернулось к нему не сразу. Тоскливый скрипичный звук скользил над ним, когда он очнулся.
Он попробовал шевельнуть веками — веки были плотно прижаты; он приподнял брови — лоб был плотно перевязан жесткой холодноватой лентой.
Скрипичный звук пропал и мгновенье спустя превратился в бабий голос; невнятные слова донеслись до Чучугина.
«Отпевают, за мертвого сочли! — подумал он и ужаснулся. — Медяки на глазах, кончено дело! А может быть, и в самом деле… Может быть, я тут мертвый лежу? Умер в бане, а теперь сюда приволокли и отпевают?»
Настойчиво моргая веками, он сдвинул один из медяков в сторону: розоватый потолок плавал высоко над ним, электрическая лампочка мелькала и, как уличный фонарь на ветру, раскачивалась направо и налево.
«Голова кружится, — с усилием подумал Чучугин, — лампа на месте висит, а голова кружится».
Он пошевелил пальцами и вдруг обиделся, даже слезы на глазах проступили:
«Господи, отпевают меня, до чего довели, сукины дети! Хорошо-с, отпевайте, посмотрим еще, кто кого отпоет!»
Скосив глаза и сдвинув второй медяк, он увидел бабу. Нет, никто не собирался его отпевать, баба смотрела в окно, подпершись локтями и раскачиваясь; она пела, как скрипка, и по временам почесывала спину линейкой.
Чучугин выпростал руку, бесшумно снял медяки и внезапно почувствовал злорадство.
«Сторожишь? — подумал он и сощурил на бабу освобожденные глаза, — ну, ну, сторожи, сторожи, гражданка! Вот ты думаешь: мертвеца сторожу, а я сейчас встану и чай пить пойду!»
Баба оживилась, вскочила, приветливо помахала кому-то линейкой.
— Сюда, сюда, — услышал Чучугин, — если к покойнику, так сюда пожалуйте.
Дверь приотворилась, гладко выбритый гражданин в коверкотовом пальто вошел в комнату, уронил шляпу.
— Пожалуйте, — приветливо пробормотала баба.
Коверкот покачнулся, стремительно бросился к Чучугину и, раскинув руки, упал на него лицом и грудью.
«Гробовщик, что ли, — с неудовольствием подумал Чучугин и шевельнул ноздрями: от посетителя пахло водкой, — беспокойно относится, однако! Мерку, что ли, снимает?»
— Мерочку снимаете? — с сожалением подтвердила баба и поднесла краешек кофты к глазам.
— Прощай, Жорж, — закричал коверкот и всхлипнул; баба испуганно шарахнулась, — прощай, милый, нет, я ни в коем случае тебя не забуду.
«Ах ты, боже мой, — хлопотливо подумал Чучугин, — он меня за другого принимает. Обознался, что ли? Разве это я помер, разве меня Жоржем зовут?»
Оп мысленно заполнил свою анкету:
«Имя: Дмитрий. Отчество: Иванович. Фамилия: Чучугин».
«Стало быть, не помер, другой гражданин помер, а меня, самое большее, заместителем назначили».
— Я знаю, отчего ты умер, — кричал коверкот и трогал лицо Чучугина, руками, — нет, ты умер не от угара, не от удара, это Авербах вбил тебя в могилу. Он один, я ручаюсь за это!
«Сволочь этот Авербах, по-видимому», — недоброжелательно подумал Чучугин.
— Но это еще не кончилось, — продолжал коверкот, — ты умер, это факт, но я еще жив, и я еще покажу этому слепачу, где зимуют раки. Он еще запоет, запоет контрабасом, Жорж!
— Извиняюсь, вы кто такой будете?.. Меня тут сторожить поставили… Извиняюсь, господин, нечего кричать, он покойник, он говорить не может, — беспокойно бормотала баба.
— Ты умер, это факт, — в самозабвении, но уже с некоторым удовольствием повторял коверкот, — я не могу, заметь, возвратить тебя обратно. Но имей в виду, что с твоей смертью ничего не изменилось, что все осталось по-прежнему, Жорж!
— Гробовщик пришел, — радостно сообщила баба.
Коверкот удивился, закруглил рот и вдруг оглушительно икнул.
Чучугин вздрогнул.
— Этого… а где остальные? — утирая губы, спросил коверкот, — тут и нет никого. Почему не хлопают… этого, почему не плачут?
Новый посетитель, подняв плечи, размахивая обезьяньими руками, входил в комнату.
«Вот ты какой, — с озлоблением подумал Чучугин и ехидно прищурил глаз, — социальное положение — мещанин, профессия — гробовщик? Чем занимался до двадцать шестого года?»
Гробовщик кивнул головой и, подпрыгивая, направился к покойнику.
— Так, сейчас посмотрим, — бормотал он обещающе и шарил в карманах пиджака, — сейчас выясним, в чем тут дело. Какого размера гроб, гробец, гробчик придется сделать!
Он повертел в руках круглую никелированную коробочку и с треском потащил из нее стальной сантиметр.
— Ну, ушли, так и я уйду, — заметил коверкот спокойно и, шатаясь, пошел к двери, — мне тут, заметь, тоже делать нечего.
Гробовщик, мурлыча одобрительно, снимал мерку (сантиметр трещал в его руках, как ярмарочный змей), он щекотал Чучугину живот, сгибал без всякой цели ноги. Баба глядела на него с любопытством. Чмокнув языком, он пощупал чучугинские брюки и, оборотившись к бабе спиной, залез обеими руками сразу в боковой карман пиджака. Чучугин раздражительно сморщился, схватился за карман и сел.
— Позвольте, на каком основании…
Медяки покатились по полу, баба опрокинулась, визжа поползла к двери и тут же спрятала медяки под юбку.
— Лежи, лежи, понимаешь ты этого… — растерянно пробормотал гробовщик.
— Позвольте, гражданин! Почему лежать? А если я не хочу лежать? Меня сторожат, меня отпевают, на меня плачут. На каком основании на меня плачут, гражданин?
— Если ты мертвый, так уж ты лежи, лежи, пожалуйста, — с озлоблением уговаривал гробовщик.
— Позвольте, меня грабят! — кричал Чучугин. — Мертвеца грабят! На каком основании мертвеца грабят, гражданин? Как мне понять это нахальство?
— Ага, вот как, нахальство! — возмущенно сказал гробовщик. — Человека отрывают от дела, заказывают приличный гроб, тащат через весь город, и в результате клиент живой, как курица. Вот именно, на каком основании… Если вы покойник…
Чучугин вдруг испугался, оторопел. Он подпрыгнул и примирительно схватил гробовщика за пуговицу.
— То есть, в каком смысле живой?.. Нельзя сказать, нет, не то что живой, — сказал он, — тут просто недоразумение…
— Да позвольте, как же не живой, — кричал гробовщик, — совершенно живой, безобразие! Живой! Хамство какое, живой!
— Из… извините, — пробормотал Чучугин.
Гробовщик брезгливо толкнул его в плечо указательным пальцем.
— Я не посмотрю, что вы инспектор, я этого так не оставлю, шантаж! — угрожающе закричал он и, подпрыгивая, выбежал из комнаты.
Чучугин сделал несколько шагов вслед за ним и остановился.
В этой комнате он был впервые — вдоль стен шла дубовая панель, нежно-розовый потолок восхищал его.
«Хм, инспектор! Что ж это за должность такая — инспектор? Инспектор труда или, может быть, инспектор нравов? Инспектор нравов — это очень почтенно. Да ведь это же не я инспектор, инспектор, по-видимому, в бане помер, а меня вместо него сюда приволокли… Нет, что-то не то, не может быть, чтобы такое перепутали!»
С усилием напрягая память, он попытался вспомнить, что произошло с ним в бане, но все какие-то березовые листочки лезли в голову, и мохнатый гражданин мелькал между ними, намыливая под мышками, выгибая корпус.
Блуждая глазами по стенам, он наткнулся на черную кнопку, вокруг нее сияла медная надпись. Он прищурился, покружил указательным пальцем. «А ну нажать?»
Палец потрогал гладкую поверхность, кнопка бесшумно поддалась. Чучугин отскочил, беспокойно поглядывая на дверь.
Тотчас же в коридоре послышались шаги — шли четверо или трое; шаги были въедливые, настойчивые. Чучугин подобрал отвисшую челюсть, втянул голову в плечи, отошел к окну. Хохолок свесился на лоб, бородка растрепалась…
Коренастый человек в штатском перешагнул через порог; за его спиной шатались и плыли в чучугинские глаза красные лацканы милиционеров.
— Вы будете Галаев? — спросил штатский.
— Нет… нет… не Галаев, — глядя на него через плечо, отвечал Чучугин, — нет, не Галаев, моя фамилия Чу… Чучугин! Галаев помер, по-видимому.
Штатский сделал два шага вперед и, отогнув чучугинский пиджак, вытащил из бокового кармана пачку документов.
— Как же не Галаев, — сказал он скучным голосом, — что вы смеетесь, гражданин! Галаев и есть Галаев! Арестую вас, как говорится, именем закона.
— Позвольте, меня нельзя арестовать, — с отчаянием сказал Чучугин, — я мертвый, на меня плакали сейчас, отпевали, честное слово. Еще тряпка на лбу, взгляните, покойник, как есть покойник. Я в бане от угара помер, меня сюда приволокли по ошибке!
— Ладно, на месте выясним, — согласился штатский, — а покамест не задерживайте, гражданин, наденьте пальто. Ну, арестовали и арестовали. Я тут, как говорится, ни при чем. Я человек служащий.
8
«Гадят мне… вот в чем дело. Гадят и гадят».
На запотевшем стекле среди множества добродушных рисунков бесстыдно торчал кукиш. Чучугин плюнул на него, стер рукавом и тут же нарисовал новый.
«Интрига, черт побери! Но кто гадит?»
Он, нахмурясь, посмотрел на свою руку и загнул большой палец.
«Во-первых, мог повредить иностранец. «Вода, природа, повсюду пьют, повсеместно употребляют». Мог повредить, подсмотреть, сообщить куда следует. Мог, конечно, во навряд ли успел! Нет, не он! Тут нужна власть, смелость… Во-вторых…»
Чучугин яростно прихлопнул указательный палец, но тут же освободил его и оставил на некоторое время в полусогнутом состоянии. И вдруг его осенило:
«Вот кто мне гадит! Космополит, член комиссий! Он, он, больше некому. Он на меня и угар напустил, и с полка скинул! Он на меня в предбаннике чужой пиджак натянул, он подменил…»
Чучугин стукнул себя кулаком по лбу и заплакал.
«Подменил документ…»
Он поплакал немного, отер глаза, прошелся по комнате.
«Да ведь он же мне давеча намекал, а я, сукин сын, не догадался. «Документ существует вообще…» Понимаю, теперь все понимаю. «Личность не обязательна, она при вашем документе не обязательна, гражданин». Ясное дело, никто не смотрит в лицо, всякий норовит заглянуть в документ. А документ не тот! А документ чужой! Чей документ?»
Кукиш торчал на стекле, по потолку ходили, на койке серела и скучала больничная подушка.
Чучугин примерился, подскочил к двери, с размаху ударил ногой, потом двинул задом.
В окошечко просунулся нос, глаза.
— Подайте сюда чего-нибудь… Инструкцию подайте, — повелительно сказал Чучугин.
— Насчет чего инструкции?
— Насчет самоубийц, например. Или насчет лиц, обвиняемых… — он споткнулся, проглотил слюну, пожевал губами, — …обвиняемых в душевной болезни.
Ответ пропал в каком-то бормотании, нос смотрел на Чучугина сочувственно. Вместо инструкции в окошечко пролетела газета.
Газета состояла в значительной части из литературной дискуссии между двумя группами писателей и журналистов, причем первая группа доказывала второй, что эта вторая действует не соответственно, проблему брака не разрешила и по многим вопросам сомневается; что она, первая, наоборот, действует вполне соответственно и поэтому ее обижают, а ее нужно не обижать, а поддержать государственной субсидией.
Тут же сообщалось, что президент Португалии Хомец подал в отставку, бешенство усиливается, погода плохая.
Все это Чучугин прочел, но ничему не придал особенного значения; он заинтересовался было хозорганами, рыбтрестом, но вскоре отбросил газету в сторону, даже хозорганы как будто готовили ему какую-то гадость.
Несколько погодя он снова взялся за газету, уткнулся в петит и тут обомлел, схватился за голову, упал на стул…
Мелкий петит в рубрике «Что случилось?» сообщал о том, что сегодня утром из изолятора для душевнобольных имени товарища Кузьмина бежал сумасшедший гражданин, что, проникнув в баню имени Льва Толстого, находящуюся рядом с изолятором, больной вошел в комнату для раздевания, но…
Дальше газета была оборвана, измята. Но Чучугин и не читал дальше.
Всхлипывая и шатаясь, он поднялся со стула, снова позвал сторожа.
— Все понимаю, — сказал он ему рыхлым голосом. — Они обмишулились, другого забрали. Допросите меня, желаю дать показание.
9
Следователь оказался мальчиком не более как лет двадцати, с круглым, розовым лицом, желтоватый пух покрывал щеки. Он встретил Чучугина сурово, молча подвинул к нему открытый портсигар, головой указал на стул.
— Тут меня арестовали, знаете, — пробормотал Чучугин и, покачнувшись, сел на стул, — но это пустяки какие-то, имею доказательства, документы.
— Дальше, — сердито предложил мальчик.
— Нет, не виновен, ничего не предполагал, все произошло случайно.
Чучугин дрожащей рукой взял папироску и тут же положил ее обратно.
— Я тут ни при чем совершенно… Я в уборной был, его без меня забрали.
— Дальше!
— Что касается пиджака, то его на меня натянули насильно… Банщик подтвердит, ошиблись, перепутали в суматохе!
Мальчик вытащил из груды бумаг маленькую книжечку небесно-голубого цвета и, перелистав ее, подал через стол Чучугину.
Черные птички, букашки запестрили у него в глазах; по всей странице в каждой строке было напечатано одно и то же слово — «увечье», «увечье». «Пять лет строгого заключения», — прочел наконец Чучугин.
— Помилуйте, какое увечье, — выдавливая дрожащими губами слова, пробормотал он, — это мне нанесли увечье. Я с полка упал, меня отпевали.
— Да! Да! Вас! Отпевали! — досадливо заметил мальчик и почесал желтоватый пух под носом. — Мы все знаем, не старайтесь нас запутать. Говорите прямо; запутаете, вам же хуже будет.
— Угар, тошнота! Допросите банщика, банщик подтвердит, что я находился в бесчувственном состоянии…
— В бесчувственном состоянии, знаете ли, едва ли возможно такую штуку проделать, в гроб человека уложить.
— Кого в гроб? Помилуйте, да это меня в гроб уложили, — прокричал Чучугин, — гробовщик грозил мне судом, но даю вам честное слово, что я ему никогда ничего не заказывал.
Мальчик хмуро оттопырил нижнюю губу, притушил папиросу.
— Признаете вы себя виновным?
— Нет, не признаю, его без меня… Я в это время отсутствовал, находился в уборной.
— Признаете вы себя виновным в нанесении тяжких увечий гражданину Чучугину, Дмитрию Ивановичу, бывшему бухгалтеру, или нет?
Чучугин окаменел, рот его медленно раскрылся, глаза полезли на лоб.
— Чучугину?
— Чучугину.
— Бухгалтеру?
— Бухгалтеру.
Чучугин закрыл рот, подмигнул следователю и неприлично захохотал.
— А позвольте узнать, какого рода телесные повреждения я причинил этому бухгалтеру? — спросил он злорадно. — Может быть, я повредил ему нос или ребра повредил?
Следователь вдруг покраснел, смутился до крайности, он для чего-то передвинул чернильницу, которая очень плотно стояла на своем месте, поковырял на щеке розовый прыщик.
— Вы обвиняетесь в том, — выпалил он сразу, — что в припадке зверской ревности свели гражданина Чучугина с ума!
Чучугин обомлел.
— Свел с ума? Как свел с ума? Да, — сказал он невнятно. — Да разве его с ума свели? Его не свели, он не даст свести! Да разве он даст, он здоровый!
Следователь внимательно посмотрел на него: он был расстроен и обеспокоен, глаза щурились, блуждали, хохолок свалился на лоб.
«Необходимо медицинское, медицинское, медицинское… Необходимо медицинское освидетельствование», — задумчиво написал следователь на листе бумаги.
— Ничего не понимаю, — сказал он вслух, — вот вам перо и бумага, изложите письменно, но имейте в виду, что мы все знаем. Не старайтесь запутать, вам же и т. д.
10
«Нижеподписавшийся есть гражданин… Имя: Дмитрий; отчество: Иванович; фамилия: Чучугин, и никто другой, как Чучугин; бывший бухгалтер, холост, детей, к сожалению, нет, сообщаю кому следует.
Пункт I.
Год тому назад, в мае месяце, я был внезапно сокращен со службы моей в рыбтресте и препровожден в дом для душевнобольных без всяких достаточных оснований.
Дом для душевнобольных без всяких достаточных оснований есть дом для облыжно-сумасшедших. Дом же для облыжно-сумасшедших помещается в улице братьев Гракхов, рядом с баней имени Льва Толстого.
Будучи совершенно здоров как душевно, так и физически, я немедленно написал об этом прискорбном случае в органы центрального управления, но получил совершенно незначительное отношение по поводу лошадей, написанное не по моему адресу и найденное мною в уборной. Этот возмутительный факт, нарушающий права любого гражданина, пользующегося избирательным правом, побудил меня прибегнуть к ловкости рук и хитростью вернуть уворованную врагами свободу.
На этом основании двадцать шестого утром я благополучно ушел из-под надзора и проник в семейные бани имени Льва Толстого, они же, в свою очередь, стена в стену упираются в дом для облыжно-сумасшедших. Будучи отроду чистоплотен и видя граждан в воде, в мыле, я твердо решил помыться сам, с тайной мыслью отряхнуть тем самым от своих ног прах вышеупомянутого дома. И я разделся. Положив на скамью казенное обмундирование, я прошел по личным делам, в уборную.
В то время как, занятый единоличными делами, я отсутствовал из предбанника, появился в предбаннике студент-медик Тарасов с двумя служителями.
Студент-медик бушевал. Схватив неизвестного мне гражданина под мышки, он натянул на него (предположительно, смотрел через замочную скважину) мое казенное обмундирование и с помощью служителей выставил из предбанника на улицу.
Могу представить свидетелей — я в этом ни малейшего участия не принимал.
Наоборот, выйдя из уборной, спросил у банщика, кого это поволокли? Банщик объяснил. Тогда я заметил ему, что бешенство распространяется, и потому сумасшедшим действительно мыться в общей бане нельзя. Имею все основания предполагать, что неизвестный гражданин, вовлеченный студентом-медиком в невыгодную сделку, есть не кто иной, как инспектор-ревизор Георгий Павлов Галаев.
Пункт II.
Исключительно за счет угара, окончившегося полнейшей потерей сознания, должно отнести все, что произошло вслед за тем. Так, за счет угара мною был встречен мохнатый субъект, падшая личность, впрочем, уверявшая меня, что ей предоставлены все права на существование.
По долгу гражданина республики должен предупредить, что этот мохнач замешан в преступлениях государственного характера. Тем не менее он появился в совершенно неприкрытом виде; это убеждает меня, что тут вряд ли учинил насилие и причинил увечье инспектор-ревизор Галаев. Пошлая личность сбежала от своего хозяина единолично.
На всякий случай сообщаю приметы: роста среднего, хамоват, лыс, говорит полным голосом, возраст — лет тридцати пяти—сорока, место рождения — как сам уверяет, космополит; судя по внешности — ответственный работник (положение имущественное или социальное? — социальное), чем занимался до 1926 года?
За счет же угара должно отнести, во-первых, происшедший на полке кошмар с женщиной, которой я должен был отдать отчет о случившейся якобы у меня беременности; во-вторых, банщика, который до странности схож с известным политическим интриганом Керенским.
Угорев, я свалился с полка. Дюжий мужчина принес меня в предбанник. Здесь, в предбаннике, на меня натянули чужую одежду, в том числе серый пиджак со знаком химтреста, впоследствии оказавшийся принадлежностью инспектора-ревизора Галаева, вовлеченного студентом-медиком в дом для облыжно-сумасшедших.
Я же, напротив того, под видом покойного Галаева был принесен в номер гостиницы, где на меня плакал неизвестный мне гражданин с лицом свободной профессии.
Гробовщик, к которому, впрочем, никаких претензий не имею, собирался меня хоронить; баба меня сторожила. И вот ясно, что, будучи бухгалтером Чучугиным, я ничего у бухгалтера Чучугина отрезать не мог и что с инспектором-ревизором Галаевым я ничего общего не имею.
Таким образом, на основании вышеперечисленных доводов, находясь в здравом уме и твердой памяти, кому следует предлагаю:
1) сохранить гражданина Галаева для дома облыжно-сумасшедших и таким образом пополнить комплект;
2) оставить меня, нижеподписавшегося, в покое как человека лояльного, с ясными политическими взглядами и общественной стрункой.
Подписал показание
Имя: Дмитрий
Отчество: Иванович
Фамилия: Чучу…»
11
Впрочем, фамилию он подписать не успел. Дверь треснула, отвалилась в сторону; невысокая, полная женщина перешагнула через порог и, ни на кого не глядя, опустилась в кресло. Кружевной платочек скатился с колен, она подхватила, прижала платочек к лицу и горько заплакала. Чучугин присел, выронил перо, следователь испуганно поглядел на женщину и нахмурился.
— Кончайте, кончайте, мы сейчас выясним, в чем тут дело, — сказал он Чучугину.
Чучугин рассеянно посмотрел на свое показание, сунул ого в карман и направился к женщине.
«Социальное положение — дочь врача, — подумал он мельком, — образование среднее, брови превосходные, цыганские брови».
— Извиняюсь, не могу терпеть, вынести не могу, когда женщина плачет, — пробормотал он в сторону и осторожно потрогал женщину за плечо.
Плечо дрожало.
Чучугин поправил бородку, пригладил волосы.
— Гражданка…
— Мы разошлись, как в море корабли. Жорж, — сказала сквозь платочек женщина, — я дала клятву, что больше никогда не вернусь к тебе. И я не пришла бы к тебе, даже если бы ты озолотил меня с головы до ног. Но на этот раз меня послали к тебе наши малютки.
Чучугин бессмысленно икнул, развел руками.
— И эта тоже, господи благослови! И без документа признает! Да что же это, лицо? Они мне в бане лицо подменили? Банщик старое лицо смыл, а парикмахер налепил новое!
Он торопливо пощупал лицо, оглянулся и, не найдя зеркала, побежал к оконному стеклу.
Со стекла на него смотрел немного похудевший, взъерошенный, но все же он, Чучугин, слава богу, не кто иной, как Чучугин, имя: Дмитрий, отчество: Иванович, фамилия: Чучу…
— Позвольте, позвольте, — сказал он, оборотившись, и начал подходить к женщине сбоку, — на каком, собственно говоря, основании вы принимаете меня за своего мужа?
Женщина мгновенно отняла платочек от глаз и поджала губы.
— Ммм, негодяй! — пробурчала она сквозь зубы и совсем разрыдалась. — Я вас ненавижу, ненавижу! Подумайте, как вы обращаетесь с женщиной, которая, несмотря ни на что, продолжает любить вас.
— Но все-таки, какие внешние признаки могли бы вы указать, — отчаиваясь, спросил Чучугин, — ведь ваш муж имел же вероятнейшим образом признаки. Я не сомневаюсь, что мои, так сказать, признаки значительно отличаются от признаков вашего мужа. Присмотритесь, гражданка, поверьте, что это имеет для меня…
Следователь нетерпеливо схватился за телефонную трубку, потом принялся писать отношение. Он в одну минуту запачкал чернилами пальцы. «По моему мнению, — писал он, — необходимо прежде всего подвергнуть гражданина Галаева медицинскому освидетельствованию, главным образом с психиатрической стороны…»
— Десять лет… десять лет, как ты ушел от нас, Жорж, — всхлипывая, говорила женщина, — я все терпела, я не писала тебе, моя жизнь догорала, как камин, Жорж!
«Какамин, какамин, — смутно повторил про себя Чучугин, — десять лет, однако, тогда все понятно. За десять лет и не такое позабыть можно».
Он посмотрел на нее со стороны: у нее были крепкие сросшиеся брови, красный рот, она была недурна собой.
— Гражданка, что ж мне делать, если…
— Не надо слов, — строго возразила женщина, — ты знал, ты знал, что ты делал, Жорж. Пока ты жил в свое удовольствие, я растила твоих малюток. Чьи эти малютки? Ты, может быть, скажешь, что это не твои малютки, Жорж?
— Малютки, малютки, — досадливо сказал Чучугин, — что же мне делать, что малютки. Я со своей стороны всегда готов…
Женщина вспыхнула, закусила губу.
— У меня связи, Жорж. Если это так, я возьму тебя на поруки, — пробормотала она и внезапно похорошела до того, что у Чучугина голова закружилась.
«Хороша как… Ах, как хороша!» — невнятно вспомнил он и твердыми шагами направился к следователю.
Подойдя к нему поближе, он вытащил из кармана свое показание и раскрошил его тут же на столе.
— Как вы говорите? — спросил он весело и смахнул рукавом обрывки. — Ах, да, Галаев. Как же, Галаев, Георгий Павлович, инспектор-ревизор. Это я.
Он оперся обеими руками о стол, потянулся к следователю: розовое, мальчишеское ухо торчало из-под черных волос. Он наклонился к этом уху и пробормотал:
— А что касается лица, так лицо большого значения не имеет. Главное — документ. А документ — вот он. Не следует смотреть в лицо, извольте посмотреть в документ.
12
Он проснулся на следующий день от престранного ощущения: полная женщина с крепкой открытой грудью целовала его. Он приподнялся, протянул руку; женщина запахнула капот и, негромко взвизгивая, побежала к двери. «Отвыкла от мужчины, еще стесняется, — подумал Чучугин и потянулся, — еще бы, десять лет все-таки. Забыла, поди, как что, заржавела совершенно».
Он спустил ноги на ковер, протер глаза и разом опомнился; крайне важно, нельзя забывать: бывший бухгалтер, сбежавший накануне из сумасшедшего дома, умер в бане от угара; взамен него родился и вступил в существование главный ревизор-инспектор, лицо заметное, обремененное государственными делами и семейными («малютки») заботами. Чучугин встал на ноги и огляделся: перед ним была мягкая жилая комната с ковриками, диванчиками, подушечками, семейными фотографиями, капельная лампада светилась в углу, пахло нафталином…
— Хм, лампада, дурман, опиум, отменено декретом, — пробормотал он.
Прекрасные фильдекосовые кальсоны висели на спинке стула, тут же были сложены носки, подвязки.
Это его восхитило.
«Женат, женат, совсем иное дело», — подумал он и надел кальсоны.
Но носки и подвязки он надеть не успел.
Грузный старик влез в комнату и, мельком взглянув на Чучугина, прошел мимо, как будто Чучугина здесь и не было. Усевшись на кровать, он расставил ноги, понюхал воздух и, опершись о полку, закрыл глаза.
«Спать собирается», — пугливо подумал Чучугин.
— Н-ну, поздравляю, этого… — отдуваясь, сказал старик, — с возвращением в этого… в лоно. Что, брат, наблудился за десять лет так, что и узнать никак невозможно.
Чучугин обиделся, недовольно пожал плечами.
— Вот уж не знаю, кто из нас больше блудил… папаша, — промычал он наугад, — я тоже кое-что о вас слышал.
Старик побагровел, однако сдержался и только понюхал воздух. Седые волосы показались у него из ноздрей и ушли обратно.
— Что это в газетах пишут, — сказал он миролюбиво, — Хомец, этого, кажется, в отставку подал; ты, Георгий Павлович, в этого… в сферах. Объясни, в чем дело. Почему все-таки взял и подал?
— Да что ж, Хомец действительно подал, не захотел служить, — небрежно сказал Чучугин, — он, кажется, голландский президент. Президенты время от времени, как правило, подают. Это все англичане путают. Колонии и колонии. С разрешения правительства нам на колонии начхать.
Старик помолчал, поежился.
— Сволочь ты, — сказал он наконец задумчиво, — до того погряз, что ближайших родственников не узнаешь. Ну какой я, этого, тебе папаша?
Чучугин тревожно моргнул, шлепнул губами.
— Так ведь я близорук, — поспешно объяснил он, — я хотел сказать…
Старик поднял на него грузное лицо и переставил палку.
— Что сказать?..
— Насчет колоний, — робко пролепетал Чучугин и в отчаянии занялся носками: подвязки щелкали и вырывались у него из рук, он не осмеливался взглянуть на своего посетителя. Зато старик внимательнейшим образом рассматривал Чучугина, и бородку, и ноги, и кальсоны, и выражение лица.
— Тут что-то не то, — решил он наконец, — тут какая-то путаница.
Чучугин застегнул подвязки, надел брюки; в брюках он почувствовал себя солиднее, бодрее.
— Никакой путаницы, — возразил он решительно, — папаша, я по чистой случайности сразу не узнал вас.
Старик отставил в сторону палку и сделал из своих кулаков подзорную трубу.
— Вся беда, что я забыл, этого, лицо, — рассуждал он вслух, — забыл, как проклятый.
— Это я тебе, Георгий Павлович, прихожусь папашей? — грозно спросил он.
— Ну, что ж, тестя обыкновенно называют папашей, — не задумываясь пробормотал Чучугин.
Старик взмахнул плечами, выпустил из ноздрей волосы и затрясся и захохотал.
— Хха, хху, хха, — хрипел он, — да ты шутник: как разыграл старика… Актер, актер, Мочалов, разыграл, Качалов.
— Хвв, хвв, — нервно прокричал Чучугин.
Старик хлопал его по животу, валился на сторону, задыхался.
«Ну, сошло, пронесло». Чучугин приятельски потрогал старика за живот.
— Конечно, шутил, — сказал он, успокаиваясь, и махнул рукой. — Неужели вы в самом деле подумали, что я не узнал вас с первого взгляда?
Старик спрятал волосы, перестал смеяться. Он приподнялся и озабоченно задрал вверх полу своего сюртука, клетчатый зад выглянул да свет и спрятался. Бормоча: «Тут, что ли, куда это я его, в которое это место сунул», — он вытащил из заднего кармана платок, какое-то барахло и, наконец, запечатанный конверт с адресом, настуканным на машинке.
— Манечка меня посылала в твою, этого… гостиницу, — пробормотал он, — за письмами, узнать, нет ли писем… Так вот…
Чучугин разорвал конверт, губернская инспекция предлагала главному ревизору в трехдневный срок выяснить состояние денежных сумм, финансовую отчетность и т.д., и т.п. местного отделения Главслепа, помещающегося по улице, и адрес.
— Главслеп? Однако это слепачи, по-видимому; какая же отчетность?.. Понимаю, растраты, железной метлой гнать негодяев. Будет сделано.
Он поспешно натянул пиджак, пригладил волосы, поправил бородку.
— Так что же ты, чаю надо, кофе, этого, пить надо, завтракать, — озабоченно сказал старик.
— Милый, к сожалению, ни минуты. Сами видите, масса работы, рвут на части, рад бы, но никак не могу. Я вечером все сразу выпью. Скажите Ма…
Он не докончил: дверь ахнула, распахнулась, четверо детей, недружелюбно посматривая на Чучугина, вошли в комнату, за ними Чучугин увидел цыганские брови, и красный рот, и крепкую грудь, и другие уже знакомые ему предметы.
— Жорж, я привела тебе…
Чучугин беспомощно екнул, ноги у него подвернулись.
— Ах, это ма… малютки, — пробормотал он.
Коренастый мальчик с вывернутыми мокроватыми ноздрями, хищно оглядываясь, подошел к нему и засунул руки в штаны.
— Алло, папашка? — недоверчиво спросил он.
Трое остальных, как по команде, гулко и откровенно захохотали.
— То есть как это алло? — растерялся Чучугин.
— Что ты, Коля, как ты говоришь с отцом, — строго заметила женщина и, восхищаясь, подтащила к Чучугину маленькую, как гриб, девочку; две косички свисали с ее головы, красный платок болтался на шее.
— А-хии, хи, да-хии, хи, — поддержал Чучугин и осторожно погладил девочку по голове.
Девочка немедленно плюнула в ладонь, отерла ладонью голову и оборотилась к братьям.
— Мама хахаля привела, — хмуро объяснила она.
Самый маленький, похожий более на букашку, едва ли не грудной, стоял в стороне, держась за юбку матери. Чучугин подхватил его, он это с полнейшим хладнокровием встретил.
— Ну, малыш, — опасливо спросил Чучугин, надеясь втайне, что этот малыш совсем говорить не может, — ну, как, скажи, как твоя фамилия?
— Ишь ты, мать твою, фамилию спрашивает, — строго заметил малыш.
Чучугин вздрогнул, поежился и осторожно поставил малыша на старое место.
— Да, конечно… малютки, очень рад познакомиться, — неопределенно пробормотал он, — но это все-таки… совершенно напрасно. Впрочем, надо еще посмотреть, выяснить… А пока что…
Он изящно махнул рукой.
— Извиняюсь, пора идти. Дела, ревизия. А потом, вечером, я все сразу скушаю, и чай, и обед, и ужин.
13
Навстречу, вытянув руку, постукивая палочкой, шел человек. Улица пустовала. Чучугин, размахивая отношением, побежал к нему. Около часа он безуспешно искал учреждение, долженствующее подвергнуться ревизии. Человек остановился не сразу. Он перестал постукивать, прислушался. Чучугин повторил.
— Главслеп, чтоб он сгорел? — Человек закинул голову, молочные белки выкатились наружу. — А вам зачем, вы тоже?.. — Он показал рукой на глаза.
— Приказано обревизовать в трехдневный срок, — твердо сказал Чучугин.
Слепой радостно вскрикнул и схватил его за рукав.
— Обратите внимание на Гольдберга ради бога, — забормотал он. — Гольдберг секретарь, он хам, у него все суммы не в порядке, он устраивает кутежи. Он водит девиц, проверьте его отчетность.
— Понимаю, растраты. Так где, вы говорите?
— Колючий забор, чтоб он сгорел, — пробормотал слепой, — на той стороне, там, за углом, есть калитка. Но не забудьте, ради бога, главный растратчик Гольдберг и еще казначей, пощупайте казначея…
Перед калиткой Чучугин поправил хохолок, едва ли не до самой земли опустил брюки, — так показалось ему официальное, правительственное, строже.
Носатый гражданин в унылом свисшем пенсне сидел за столом и, как больная лошадь, поводил головой туда и обратно.
— Рукопожатия окончательно отменены, — сообщил ему Чучугин.
— Да что вы, — рассеянно заметил носатый и с безнадежным видом принялся читать чучугинское отношение.
— Ревизоры, все ревизуют, что ревизуют, почему ревизуют? — пробормотал он.
Чучугин обиделся.
— Позвольте, как это почему ревизуют? Наоборот-с, еще мало ревизуют. Собственно говоря, ревизовать каждый день после занятий следует… Кругом растраты, бухгалтерия поставлена из рук вон плохо…
Он рассвирепел, повелительно мотнул головой и вдруг ударил ладонью по столу.
— Попрошу секретаря. Тут имеется секретарь Гольдберг, попрошу его сюда. Посмотрим, как у него обстоит…
— Я и есть Гольдберг, — уныло сказал носатый.
Чучугин испугался — новый инцидент, новая путаница ему почудились.
— Видите ли, когда назначают ревизию, — объяснил он миролюбиво, — приказывают… На мне вся ответственность, если, скажем, мошенники или растраты. Я, как главный ревизор-инспектор, обязан пересмотреть.
— Пересматривайте, посматривайте, присматривайте, — бормотал носатый.
— Позвольте, говорю я вам… не торопитесь, — прервал его Чучугин и почувствовал себя превосходно, — имейте в виду, что еще не проверена наша отчетность. Позвольте сюда, говорю я вам, приходо-расходные книги, попросите сюда, говорю я вам, ваших бухгалтеров, и тогда…
— У нас один бухгалтер, и тот в отпуску, — сообщил носатый.
Но Чучугин уже не обращал на него никакого внимания.
— И тогда, — прокричал он, вылупив глаза, — произведенная вами растрата…
— Какая растрата, откуда вы взяли растрату?.. — Носатый нервно снял пенсне, протер и снова повесил на нос.
— …будет исходить из надлежащих подсчетов, — торжественно закричал Чучугин и ткнул пальцем в лежавшую на столе кассовую книгу.
Дебет и кредит, кредит и дебет замельтешили у него в глазах, по каждая цифра сама по себе казалась недостоверной, распухала, превышала норму.
— Позвольте, почему баланс? — пробормотал он и, бросив карандаш, принялся подсчитывать заново.
— Только у нас казначей слепой, — говорил носатый, — а я, как секретарь, за кассу не отвечаю.
Чучугин остолбенел, растерялся.
— Позвольте, как это слепой? — спросил он. — Раз он слепой, так как же он деньги считает?
— Слепой, совершенный слепач, — подтвердил носатый. — Ничего не поделаешь, представитель от слепых в правлении.
— Позвольте, а председатель, — замирающим голосом спросил Чучугин, — а как же председатель, тоже?
— И председатель слепач.
Чучугин схватился за голову, в ужасе упал на стул.
— А члены?
— И члены слепачи. Все слепачи, один я зрячий.
— Созвать комиссию! — задыхаясь, прохрипел Чучугин, — медперсонал сюда! Требую медперсонал, это так оставить невозможно.
Носатый удивился, уронил пенсне, вздернул плечи.
— Комиссию? Какую комиссию, для какой цели?
— Комиссию, комиссию, — орал Чучугин, — правление и медперсонал! Я, как главный ревизор, председательствую. Тут же, немедленно, на месте!
Трое слепых, один почему-то со скрипкой в руках, другой беспрестанно примаргивая, вынырнули откуда-то из стены и, тревожно поводя своими беловатыми шариками, полезли знакомиться с ревизором.
— Граждане правленцы! — Чучугин вдохновенно взмахнул руками. — Граждане обоего пола, пользующиеся в огромном большинстве избирательным правом! Произошло недоразумение. Над вами злостно забавлялись. Прекратить.
— Фактитски, Чарльз Дарвин… — трясущимися губами заявил примаргивавший слепой.
— За отсутствием надлежащих органов вы не можете управлять. Вы думаете, что вы правленцы? Заблуждение! Я должен буду отдать ваш медперсонал под суд. Вы какого комиссариата?
— Собес, — сообщил слепой со скрипкой.
— Ага, собес, и это плохо. Я знаю собес, я ревизовал сумасшедший дом в собесе. Из рук вон плохо: больные бегут через баню, один за другим бегут через баню, и охраны никакой.
— Фактитски, Чарльз Дарвин… — растерянно повторил примаргивавший слепой.
Носатый вдруг поманил кого-то пальцем, дверь за спиной Чучугина приотворилась.
— А вот и наш медперсонал, — грустно заметил Чучугину носатый.
Чучугин обернулся — и осел, искры посыпались у него из глаз, он покачнулся. Знакомое лицо плыло к нему, на прямых плечах через всю комнату двигалась студенческая тужурка.
«Где я видел этого студента? — подумал он и вдруг почувствовал себя голым, совсем голым, вот и волосы на груди, и живот шевелится и дышит… — Видел, не видел, видел, не видел, видел?»
— Тарасов, — внятно произнес студент.
«Ну, крышка, Тарасов, — прокричал в самого себя Чучугин, — сейчас, сию же минуту догадается, что другого взяли, он ко мне ходил, он меня в лицо знает».
— А-хи-хи-хи, да-хи-хи-хи. — Чучугин приятно засмеялся и потрогал студента за рукав. — Вот и медперсонал, очень приятно, рад познакомиться, мы тут на попри… мы тут на поприще…
Студент выжидательно смотрел на него, веки у него щурились и раздвигались.
«Узнал, — похолодев, подумал Чучугин, — догадался, догадался, каналья».
— Безобразие, полнейший развал, — наскоро сказал он слепым.
Слепые, теперь все трое, примаргивали.
— Плохо, плохо, крайне плохо. Принужден поговорить с персоналом наедине… наедине и совершенно секретно…
Слепые остались за дверью и заговорили все разом, музыкант заскрипел на своей скрипке, дарвинист ругал секретаря.
— Я Галаев, Галаев. — Чучугин с горечью произнес это имя. — Вы… вы… не возражаете?
Студент рассмеялся.
— Нет, не возражаю, пожалуйста.
— Вы знаете все, я вижу, что вы все знаете, — пробормотал в отчаянии Чучугин.
— Мне кажется, что состояние здоровья членов правления не входит в обязанности… — начал студент.
Чучугин прервал его, схватил за руку.
— Тройной оклад, — предложил он невнятно, — отопление, освещение, казенная квартира, женщины, все, что угодно, только молчите, ни слова, могила.
— Вы, кажется, ошиблись, не по адресу, знаете ли, за другого приняли, — обидчиво говорил студент.
«Намекает, притворяется, — обливаясь потом, подумал Чучугин, — я знаю, кого это за другого приняли, посмотрим, начнем издалека».
— А вот я вас встречал, — выпалил он сразу, — или нет, не встречал, слышал… Я слышал, вы раньше в изоляторе для душевнобольных служили…
— Нет, не служил, я там больного курировал…
— Ага, вот это очень, ха-ха, любопытно. А что это говорили, у вас там из изолятора больные… бегут больные? Охрана плохая или питание, что так бегут?
— Бегут? Ну, нет, бежать еще никому не удавалось. Кто-то хотел убежать, но ничего не вышло, вернули.
— Вернули? Вот именно вернули! Комплект, так сказать, пополнили, да, да, да.
Студент пошарил в карманах, вытащил кошелек, сунул Чучугину газетную вырезку.
— Вот тут как раз об этом, прочтите, это я его и вернул. В баню залез, забавный случай.
Чучугин ватными глазами бродил по мелкому побледневшему петиту, — это была та самая заметка, которую он давеча не успел дочитать.
«Больной вошел в комнату для раздевания, — негромко хрипел он, — но был через несколько минут задержан студентом-медиком Тарасовым и с помощью служителей водворен обратно в изолятор».
— Ага, водворен. — Он с торжеством бросил заметку на стол, — но кто водворен, вот в чем дело? Водворен! И правильно. И охрану утроить. Помилуйте, да это жуть прямо, сумасшедшие бродят, открыто бродят по городу.
— Мало, что удрал, вы не дочитали, — заметил студент.
— «Любопытно отметить хитрость, которую проявил при этом больной, оказавшийся бывшим бухгалтером Чучугиным. Войдя в баню, он разделся догола, учитывая, что его трудно будет в таком виде отыскать…» — Чучугин облился потом, помертвел, — «…отыскать среди моющихся граждан, и только благодаря осмотрительности студента-медика Тарасова не произошло роковой ошибки».
Заметка, кружась, полетела по воздуху и села на пол. Чучугин задыхался.
— Вот именно ошибка, обмишулились, — пробормотал он, — вот именно другого взяли. Я докажу, что другого, я так не оставлю.
— Да вы с ума сошли, что ли? — спросил студент.
— У меня документы, я докажу!
Дверь распахнулась, трое слепых стояли на пороге; он бросился между ними и, плача и визжа, скатился по лестнице.
14
Одноногая птичка умирала у него на лбу, он сгонял ее, но она снова садилась на лоб и снова умирала, рукава горячечной рубашки резали плечи, и на каждом углу айсор с лицом свободной профессии протягивал ему черные, как солнце, щетки.
Он бормотал, томился, бредил на бегу.
Улица, срезая углы, покатилась наконец в реку, мост пробежал под ним, и он увидел бани. Далекая, как горизонт, вывеска качалась над ними.
А там, за банями…
Он вздернул плечи, надвинул шляпу, ушел в пиджак. Знакомый подъезд вихрем несся к нему, он едва успел подобрать руки. Дверь дернулась на длинном рычаге, он мялся перед швейцаром, пряча лицо, защищаясь пиджаком, плечом, теневой стороной.
— Нужен больной! — прокричал он наконец и тут отдышался, пришел в себя. — Имя: Дмитрий, отчество: Иванович, фамилия: Чучугин. Сейчас же, сию минуту.
Швейцар хмурился, сонно качал головой:
— Нет приема, поздно. Когда проспались, что вы, гражданин?
— Заведующего, директора, — твердо сказал Чучугин.
Седовласый, сушеный старичок выплыл перед ним, целлулоидный воротник спадал с шеи, кадык двигался между лацканов, забрызганных перхотью.
— Главный ревизор-инспектор Галаев, — объяснил Чучугин, — сейчас же, сию минуту еду в долголетнюю командировку, зашел проститься с дядей, с двоюродным братом, некий Чучугин, содержится у вас, прошу нс отказать, больше не надеюсь увидеть.
— А-та-та-та-та-та, — сочувственно пробормотал старичок, — надо-да-да-да-да. Да! Он в тихом, в тихом, та-та-та.
— Он чрезвычайно тихий, ваше превосходительство, — отчетливо сказал Чучугин.
Старичок удивленно поднял бровь, выдвинул ухо.
— А-та-та-та-та, — пробормотал он, успокаиваясь, — проводите в четырнадцатую. Чучугин, как же, помню. На-до-да-да…
Коридор, непохожий на Невский проспект, блистая верхним светом, мелькнул перед Чучугиным, служитель морщился, негодовал, и цифры на выпуклых белых бляхах бежали вдоль дверей.
— Нет ли у вас закурить, гражданин? — попросил служитель. Он шарил за ключом, щупал пальцем замочную скважину.
— Нет, курить мне запрещено, не курю.
Чучугин оборотился спиной и, спрятав голову в пиджак, подбирая вдруг размякшие губы, задом вошел в комнату.
Так он и остался стоять, пугаясь, холодея, покамест чей-то отдаленный смешок не послышался ему. Смешок показался ему знакомым.
— А-хи-хи-хи, да, да, хи-хи-хи, — разобрал он наконец и сразу оборотился.
На кровати в полосатых подштанниках лежал и хихикал немного похудевший, взъерошенный, но все же он, Чучугин, не кто иной, как Чучугин, имя: Дмитрий, отчество: Иванович, фамилия: Чучу…
Чучугин просто, Чучугин в штанах, не сдерживаясь больше, заревел, бросился в угол и присел на корточки, зажмурив глаза, кусая соленый, вязкий, как вар, язык…
Чучугин в подштанниках перестал хихикать, вздохнул, слез с кровати и, жалостливо хмыкая, пошел в угол.
— Мить…
Чучугин в штанах дрожал, плакал.
— Мить, а Мить… — повторил тот, — ты не волнуйся, Мить, не надо, чего там… Ну, не вышло, так и не вышло, ехало — болело. Плюнь, Мить, не плачь, мы еще повоюем.
— Так, значит, и не было ничего, — сквозь слезы пробормотал Чучугин, — и Галаева никакого не было, и документ я не менял, и мохнатого субъекта не встретил?
— Не, куда там, — вздохнув, отвечал тот, — и не было, и не было. И не мудри, Митя. Ничего не было.
— Так, значит, я тут безвыездно сидел, и все то же, все то же?
— Ну, нет, как сидел. — Чучугин в подштанниках грустно покачал головой. —Ты удрал, удрал, Митя. Ты в баню удрал, разделся даже… Да только тут и конец, тут тебя и застукали!
— Да позволь, как застукали? — Чучугин вскочил, выбежал из угла, размахивая руками. — Позволь, да я сам, своими глазами видел, как обмишулились, как другого взяли.
— Хотели взять, могли взять, — вздохнув, поправил тот, — могли, но не взяли. Могли взять, а ты уж бог весть чего наворотил, напридумал…
— Позволь, да ведь я в кутузке сидел, женился, дети ведь, что же, и детей, что ли, не было?
— Эка прицепился, брат, было — не было!
Чучугин в подштанниках махнул рукой и, мягко ступая, пошел к себе, лег на кровать. Бородка торчала вверх, хохолок у него свалился набок.
Чучугин в штанах успокоился и, еще всхлипывая, притулился у окна.
— Было — не было, — услышал он смутно бормотание, — напридумает такого, сатана зубы обломает, и который раз… а после плачется. Жена, дети. Откуда у тебя дети? Ты больной, ты, Митя, детей иметь не можешь. Ушел через клозет, это верно, против этого я не спорю. И заметь, когда ушел? Давным-давно ушел, уж и позабыли все, а он все никак успокоиться не может. Ну, не удалось, ну, приволокли обратно. Так тут не плакать, тут момент нужно ловить, Митя!
Начинало темнеть. Чучугин шагал и шагал, поглядывая на кровать: полосатые подштанники полоса в полосу сходились с больничным одеялом, подушка еще бормотала невнятно, и наконец легкий храп начал пробиваться и поскрипывать. Чучугин остановился и успокоенной рукой привел в порядок растрепанные волосы, одернул пиджак, поправил галстук. Подойдя к дверям, он робко пошевелил ручкой, еще раз вздохнул, дверь не отпиралась.
Храп мотался по серому одеялу, забирая высоту, и с каждым выдохом становилось все сумрачнее, темнее.
Хитро прищурясь, Чучугин расстегнул брюки, приложил ладонь к горячему, сухому животу и, согнувшись под прямым углом, постучал в двери.
— Окружен с трех сторон, — пробормотал он и вылупил глаза на служителя, приотворившего дверь, — имя неизвестно, республика в опасности. В минуту крайней нужды прибегаю к вашему благородию: дозвольте воспользоваться клозетом.
Путаясь, утвердительно мотая головой, он протискался в черную дверь уборной и неслышно накинул крючок. Четыре высокие стены сдвинулись перед ним в одну узкую коробку, и сияющий дальтонваз стоял меж них и шумел повелительно и непреклонно.
Он торопливо открыл окошечко, просунул голову и засмеялся: прекрасное вечернее небо нарисовалось над ним, звезды смотрели умными женскими глазами. Он сузил плечи, вытянулся, выбросил вперед сперва одну, потом другую руку; толстая водосточная труба прилипла к телу и, качаясь, плавно опустила его вниз.
Он ушел в тень, прижимаясь к стене, перебежал через пустой вечерний двор. Все казалось ему чрезвычайно благоустроенным, крайне вежливым и солидным.
Кухонная дверь качалась на петлях, он толкнул ее… Остановился, вытянув шею, прислушиваясь, принюхиваясь: душноватый запах мыла, пара, прелой березы почудился ему; он поспешно прошел под лестницей — гипсовая женщина лила в гипсовый бассейн воображаемую воду, за ней зияло квадратное отверстие кассы.
Он притворил еще одну дверь и протискался в предбанник.
Голый гигант прошел мимо него, тяжело двигая чугунными ногами монумента, пухлый мальчик шел за ним, заботливо покачивая головой.
Он осторожно присел на диван, сбросил пиджак, стянул брюки. За вспотевшей стеной гремели шайками, целое мыльное море билось о деревянные берега.
Солидный краснорожий гражданин сидел напротив него и говорил что-то о злоупотреблениях, о растратах; сухопарый приятель поддерживал его, приговаривал, охотно чесал тощий волосатый живот.
— И вот, говорю я вам, назначают ревизию, приказывают… Строжайше пересмотреть… Строжайше, говорю я вам, приказывают пересмотреть отчетность. Я по своей обязанности…»