о чары и обман! Деньги — это змей-искуситель, злой дух… Деньги — это кровь человеческая, кровь бедных…
Он слушает, и из глаз его капают слезы.
Удивительная вещь! Он чувствует, что плачет, но что слезы не текут из глаз его наружу, а льются и проникают внутрь, в самое сердце, где, падая, разгораются, точно пылающие искры…
Но вдруг в дом зашли какие-то чужие люди… Кровать его матери стала уходить, колыхаясь, и удаляться от него, и через минуту ему уже показалось, что это не мать, а Мария лежит на этой кровати!
Он цепенеет от ужаса, и мысли его, путаясь и обрываясь, уступают свое место другим, новым мыслям, лезущим упорно и теснящимся в больном мозгу.
Нынешний год неурожайный… да, голодный год!
Если бы не Мария, я бы заработал массу денег! Я закупил много хлеба у помещиков, купцов, факторов… Всех привел-таки под свою власть!
Но она-то, она просит, умоляет за всех! Упадут цены — плати, а поднимутся они — она тут со своими мольбами.
— Ну, не кислятина ли я? не разиня? не баба?..
И все же он исполняет малейшее ее желание, все, что ни вздумает она, — исполняет беспрекословно!
Однако любопытно узнать, сколько он из-за нее теряет!
— А ну-ка, сосчитаю!
Сумма выходит немалая… Он уже насчитал тысячи…
Вот уже пять тысяч; еще несколько сот… еще сорок пять со старика Иекеля — с того, у которого больная жена… и еще, и еще… Еще много сотен…
Воля его слабеет; он не считает больше; но счет составляется сам собою, помимо его воли, без всякой его помощи.
Он уже больше не ищет, не собирает цифр, не думает о них; но они являются сами, не ждут; они сами, без зова, предупредительно устанавливаются в стройные ряды, одна под другой, в образцовом порядке, охотно, добровольно…
Он чувствует, что в его пустом мозгу стоит теперь белый лист и что черные цифры слетаются к нему оо всех сторон, теснясь и толкаясь и напирая с шумом… Они являются и сами записываются на этом листе, или какая-то невидимая рука властно повелевает ими и заносит их, единицы под единицами, десятки под десятками и так далее и так далее. Цифры множатся, растут и, кажется, где им уместиться тут, на этом листе? Но и лист растет и увеличивается вместе с ними… Он поднимается все выше и выше, и все еще не видно черты для подведения под нею окончательного итога.
И вдруг цифры превратились в пестрые, радужные билеты, а лист — в открытый сундук… И летят они, эти пестрые билеты, со всех сторон в мозг, точно птицы в гнездо, и по-прежнему невидимая рука укладывает их в сундук… Но тесно становятся в этом сундуке, и рука жмет их, и немилосердно давит в черепе, который, кажется, вот-вот не выдержит и раздастся.
Все сильнее и сильнее давит в мозгу, все нестерпимее становится тяжесть в голове, но он не может решиться, однако, схватить и выбросить сразу эти билеты из сундука.
А они летят и летят — сперва пестрые, потом красные. Вот они все постепенно стали красными… Вот из многих сочится кровь… На многих изображение пляшущего чудовища, с длинными острыми когтями…
Вдали снова показалась фигура его отца.
— Бери, сынок, бери! — кричит ему видение, — бери… загребай…
Но как страшен, как ужасен вид его отца! Его саван наполовину изорван и истрепан… из-под дырявого савана видно гниющее мясо… из мяса торчат белые, как снег, изъеденные кости, а кругом обвились черви и змеи и, впившись, жадно пожирают его мертвое тело…
— Не бойся, сынок, не бойся! Загребай! Все возьми!
— Нет!.. Не возьму!.. — судорожно вскрикнул господин Финкельман и грохнулся на пол без чувств…
Внезапный стук разбудил спавшую прислугу.
. . . . . . . . . . . . .
Когда господин Финкельман очнулся и пришел немного в себя, он лежал на постели.
Небольшая лампа обливала бледно-матовым светом всю комнату.
Комната вся в черном. Зеркала на стенах завешаны темным флером. Возле кушетки, на полу, низкая, для "траурного сиденья", скамейка, а напротив-пустая кровать Марии.
Зарисовки
Кто?
1915
Перевод с еврейского X. Бейлесон.
Самая красивая фигура в саду — Венера, греческая богиня красоты. Изваянная из белого мрамора, стоит она на блестящем зеленом пьедестале и смотрит своими широко раскрытыми глазами на террасу со свежими розами и лилиями.
По аллее идет девятнадцатилетняя девушка. Ее лицо полно радости, глаза искрятся свежестью и здоровьем. Она подходит к Венере, быстро вскакивает на пьедестал. Она одного роста с богиней.
Это радует ее. Она обнимает своей алебастровой рукой мраморную шею богини, припадает своими свежими, коралловыми губками к ее устам.
Так стоит она о минуту. И проходящие спрашивают себя:
— Кто красивее: та, что из камня, или другая, живая?
За толстым, блестящим стеклом в витрине модного магазина стоит красавица, сделанная из воска, она обвешана предметами моды.
Губы ее неестественно красны, как будто недавно подкрашены, лицо изжелта-матово, широко раскрытые глаза неподвижны, мертвы. Но ужаснее всего брови: ряд жестких волос, отстоящих далеко друг от друга.
Там, внутри, в полутемном магазине дамы покупают всякую всячину.
— Барышня! — обращается толстая дама к приказчице, — снимите с витрины карминовые ленты.
Девушка исполняет приказание.
Походка у нее усталая, нетвердая. С усилием раскрывает она покрасневшие глаза, чтоб не заснуть на ходу. Лицо у нее красивое, но усталое, желтое и изможденное, губы красные, заметно недавно подкрашены.
Она открывает окно, наклоняется над восковой фигурой, разыскивая нужные ленты. Внезапно она, задумавшись, застывает.
Так стоит она с минуту, и все проходящие спрашивают себя:
— Кто ужаснее: та, что из воска, или другая, живая?
Подлец
1915
Перевод с еврейского X. Бейлесон.
Какой-то богач, проезжая по улице, заметил прислонившегося к стене нищего. На дворе было сыро и холодно. Бог знает, сколько времени нищий уже простоял здесь.
У богача появилось чувство сострадания. Он достал из кармана гривенник, бросил его нищему.
Нищий поглядел туда, где упала монета, и не двинулся с места. Богач заметил это.
"Ему мало", — подумал он.
— Подлец!
Экипаж проехал. Нищий со стоном опустился на тротуар.
Сыро, холодно. Кости ноют и ломят, ноги точно окаменели.
Бог знает, как он сегодня доберется домой. Не слушаются его деревянные ноги.
Но и сидя, он никак не может достать монету. Он вытягивается весь, протягивает руку. Насилу, насилу дотянулся.
Он приближает монету к глазам. Фальшивая! И он вскрикивает:
— Подлец!
Дрянь
1915
Перевод с еврейского Л. Гольдберг
На тисненной золотом софе в светлом шелковом платье лежит бледная молодая женщина.
Сквозь тяжелые занавеси на ее болезненно скривившиеся маленькие тонкие губки падает матовый луч света. В больших голубых глазах ее блестят слезы.
Ей тяжело… Не сбылись мечты ее.
Она жаждала любви, искала идеалов… "А он преподносит ей бриллианты, виллы…
Говорит ей о денежных делах… о подрядах…
Никто, никто не понимает ее, ни он — муж, ни его гости, ни ее гости…
А сердце тоскует, щемит! Чужд ему этот мир денег, серебра, золота, бриллиантов… Оно рвется к идеалам, куда-то… в неведомое…
Да, ей тяжело, хоть и не может она найти выражения для своих чувств.
Она протягивает белоснежную руку и притрагивается к звонку на столике у изголовья.
Появляется горничная.
— Чашку кофе, — приказывает молодая женщина.
Девушка исчезает и возвращается, неся на тяжелом серебряном подносе чашечку из китайского фарфора. Тонкий аромат душистого кофе смешивается с легким ароматом гиацинта в комнате.
Приближаясь к софе, горничная спотыкается о загнувшийся край турецкого ковра и падает.
Слышен глухой стук упавшего подноса и дребезжанье разбитой чашки.
— Дрянь! — вскакивая, кричит молодая женщина.
Ведь это не чулки
1915
Перевод с еврейского Л. Гольдберг.
Чулочная фабрика.
Входит девушка с дюжиной готовых шерстяных чулок, подходит к старику-хозяину.
Он мельком взглядывает на товар и еле заметным движением руки отсылает ее к молодому хозяину.
Она идет туда.
Молодой берет в руки чулки — достаточно мягки. Потом кладет их на весы — вес правильный. Затем! берет мерку, измеряет длину, край, ступню — все в порядке.
Девушка облегченно вздыхает, протягивает руку за деньгами.
— Одну минуту! — говорит молодой хозяин. Он берет со стола лупу, вытирает ее и начинает осматривать работу.
Смотрит он долго, а потом говорит равнодушным, но твердым голосом:
— Несколько ниток рваных, три очка спущено. Три процента долой!
— Но… — пытается она защищаться.
— Никаких "но"! — прерывает он ее и дает ордер в кассу.
Открывается дверь, и появляется рыжий человек с ухмыляющимся лицом.
— Доброе утро!
— Здравствуйте, — отвечает старик-хозяин, — пожалуйста!
Рыжий подходит к старику, усаживается у стола.
— Мой сын! — с гордостью показывает старик на молодого. — Купец, — добавляет он, — да еще какой!
— Вот и хорошо! — отвечает рыжий, — купцу-то деньги и нужны.
— Деньги! — пожимает старик плечами.
— Пятнадцать тысяч наличными!
— Но одна нога короче, — вмешивается молодой с печальной улыбкой.
— Еле заметно! — говорит сват. — Но все же короче!
— Ну, — говорит старик, — невеста ведь не чулки! В лупу ее не рассматривают!..
Луна рассказала
1915
Перевод с еврейского Л. Гольдберг
Устав глядеть на белый мрамор, ярко освещенные парадные улицы, я отвернулась и заглянула в один из окраинных переулков.