- А можешь ты, брат, мне когти поподстричь немного? Чтоб хоть самый простой кощун для Весны я спел.
- Чего ж не смочь? Сунь лапу вон в забор, между досок. – Сунул, зажал Мал ему лапу покрепче, чтоб не дергалась. И тут уж сам не знаю, не то Чернобог ему очи синие замкнул, не то сам чего плохое удумал, только – хрясь! – он топором прям по лапе чуть пониже локтя и отрубил всю. Вскрикнул Медведь, а вылезти не может – доски не пускают, заревел на всю округу, аж Солнце вздрогнуло. Деревья затрепетали, Ветер Стрибожич завихратился, пыль-листья вскинул до небес. Задрожал Мал, схватил лапу рудяную с земли и бежать к дому.
Вбежал, в сенях закрылся, стоит, трясется, нож из-за пояса вынул. А Весна из избы:
- Не с охоты ль? Уж не могу боле я с твоего молока. Скоро в козу превращусь. Коли любишь меня, так и силу мне давай.
Глядит Мал в щелку: вырвался Медведь и прочь кинулся, только кровью льет во все стороны. Взял он нож покрепче, лапу на стол положил, и говорит Весне:
- Будет тебе сегодня сила, накормлю я тебя мясом свежим. Да еще и шкурку дам – попрядешь хоть на носочки.
- Спаси тебя Род, любимый, подарю и я тебе сегодня такую ночь, что ни в одной песне не слыхивал.
Доскакал Медведь кое-как до дома, чует, руда из него течет, как из земли сырой ручей. Пал наземь да и сунул обрубок свой в угли, зашипело тут, пахнуло, только кровь унялась. Потом кой- как тряпками перемотал, зубами затянул, передохнул. Ну как пару дней прошло, запеклось у него там все, встать попробовал, а не выходит. Вышел он в подлесок, вырвал липку потолще, прямо с корнем, обтесал ее и приладил к культе.
Подошел к Маловой избе, видит – лучина горит. Встал он под окном и тихим рычащим шепотом запел:
- Костыль моя ноженька,
Костыль-колтуношенька,
И Вода-то спит,
И Земля сыра спит,
И по весям спят,
И по деревням спят,
Только Мал с Весной,
С моей женой, не спят,
Мою шерстку прядут,
Мою костку грызут,
Мое мясо едят,
Мою кожу сушат!
Мал, отдай чего взял,
Пока сам не отнял!
Весна-то не услыхала ничего, а у Мала ушки на макушке были, сразу понял, что к чему. Отошел он тихонько в сторону, пока молодуха не видит, и спрятался под корытом. А Медведь вошел в сени и опять:
- Костыль моя ноженька,
Костыль-колтуношенька,
И Вода-то спит,
И Земля сыра спит,
И по весям спят,
И по деревням спят,
Только Мал с Весной,
С моей женой, не спят,
Мою шерстку прядут,
Мою костку грызут,
Мое мясо едят,
Мою кожу сушат!
Мал, отдай чего взял,
Пока сам не отнял!
Тут Весна услышала, веретено бросила, смотрит, а Мала нет нигде. Как догадалась она, что за мясо ела, ее аж мутить начало. Пала она на колени, голову руками закрыла, а тут уж Медведь в светлицу вошел.
- Не губи меня, милый! Что хочешь, для тебя сделаю!
- Ничего ты для меня не сделаешь: охотиться за меня ты не сможешь, а прочее я и сам смогу!
Бросился на нее и задрал. Схватил потом и поковылял домой.
А Мал вылез из-под корыта и сто раз Рода взблагодарил, что жив остался. Только с братом они после того уж больше совсем не общались.
ХОДИТЬ
Идя вверх,
Внимая миганию звездонек,
Братскому охлопыванию по плечам месяца,
Радушной улыбке солнца, перед которым ты еще робеешь,
Глянь вниз.
Аполлон Иванович Вапаев работал старшим экономистом на крупном перерабатывающем предприятии. Так в последнее время начал именоваться мясокомбинат, что стоял на окраине города среди березок, опухших от мерзкого запаха. Котел Лапс работал круглые сутки, а окно Аполлона Ивановича выходило как раз на цех переработки. Летом быстро душнело и приходилось распахивать ставни. Тотчас же кабинет наполнял прогорклый смрад горелых обрезков мяса и костей. Вот, наверное, первый и единственный недостаток Аполлон Иванычевской работы.
Вообще сказать, у нас в городке между уборщиком, шофером, экономистом, старшим экономистом, главным экономистом и финансовым директором лежат денежные пропасти величиной в человеческую жизнь. Нашему же герою зарплату платили исправно, и, отметим, достаточно приличную. Иногда (не так уж часто, скажем в пользу Вапаева) за небольшие приписки либо наоборот, отписки, приносили маленькие подарки. Деньги почетом не пользовались, очень уж это похоже на взятку, но в мясе семья нашего героя недостатка никогда не испытывала.
Иногда в кабинет Аполлон Иваныча забредали заблудившиеся крестьяне или охотники, которые его несказанно раздражали. Как раз сегодня произошел именно такой случай. Из какого-то хозяйства, где кириллицу познали лет десять назад, послали делегацию невменяемых колхозанов. Бессмысленно промотавшись по всем этажам, на табличке ”Старший экономист” они увидели знакомые буквы, вернее, даже ”черты и резы”, и всей ордой влетели внутрь, поднимая пыль до потолка.
- Мясо бериеём?
- Скотину закупаим?
С таким народом невозможно говорить на нормальном языке, и Аполлон Иванович очень долго пытался выставить их за дверь, в отдел снабжения. Пришлось даже употребить лексику, неприемлемую в воспитанном обществе. Под конец пришлось вызвать охрану, которая за шкибот вышвырнула бормочущих поставщиков из мгновенно оскверненной скотьим духом светлицы. Комната и без того неприятно пахла, но к запаху свежей мясо-костной муки Вапаев уже привык, и запах скотины, исходящей от немытых человечьих тел, вконец выбил день из стандартной колеи. Даже хвойный освежитель воздуха только усугубил едкий запах. Сначала песочно защипали глаза, потом и голова стала ныть, как огромная мозоль.
Пришлось звонить по внутреннему главному экономисту.
- Елена Михална, я, наверное, в управление быстренько слетаю.
- Чего там?
- Да, говорят, там разнарядку новую получить надо.
- Ну, давай, раз надо.
- До ЗАВТРА тогда.
- Ну, давай, до завтра.
Разнарядку Вапаев получил уже сегодня по факсу, поэтому вместо управления он помчался домой. И теперь он сидел в кресле, развалившись, как кот-переросток, и лениво смотрел в телевизор. Жена, Зарена Ильинична, обычно являлась домой в шесть, и три лишние часа следовало использовать с максимальной пользой. Аполлон Иванович купил маленькую бутылку коньяку, и сейчас безмятежно поглатывал напиток, пахнущий теплой виноградной бочкой, плавно погружаясь в топкую негу.
Жена явилась вовремя. Вапаев ритуально ее чмокнул, они поужинали и сели перед телевизором. Новости, как обычно, начинались с приключений президента. Все эти журналистские байки огорчали Аполлон Иваныча. Вот Вождь купил на рынке носки – и пожалуйста! – репортаж о нелегкой судьбе того самого продавца носков. В конце ролика торгаш, щерясь во все свое лицо, не отягощенное багажом интеллекта, лопочет:
- Вот, Президент-то, Президент наш денюжку заплатил за носки-та! Во как! Пятнадцать рублей, как и цена им. Я говорю, мол, это, не надо, говорю, денег! А он, нет, заплатил, как положено! – и тычет в камеру грязные пальцы, сжимающие потертые мелочушки.
Аполлон Иванович сначала бесился, но потом привык, отдавая должное работе писак, которым нечем заполнить прайм-тайм. Теперь он лишь тонко улыбался, глядя на щербатый оскал носочника:
- Я думаю, пять рублей-то, дырочку у зятя продырявлю, он на Полетстрое слесарит, веревочку продену и на шапку – и носить буду, мол, Президентова денежка-то!
Скоро должна была придти дочь. Она после института ходила на курсы операторов РС. Сын, Икар, обычно возвращался затемно – он усердно тренировался в воздушно-десантном военном клубе. Важно для парня -- пилотирование, бой в воздухе, прыжки и прочее. Пусть в школе не самый лучший – после армии посмотрим, кто окажется на первом месте. Сам Аполлон Иванович тоже отслужил в свое время в десантуре и нисколько об этом не жалел.
Начались восмичасовые новости и президент жестко охарактеризовал свой новый курс, который ушлые писаки нарекли поэтическим ”Дать права рожденным ползать”. Вапаев недовольно зевал, тыкая кнопкой по другим каналам, жена неторопливо пошла на кухню. Запахло жареным мясом: минут через десять должна явиться Света. Она обычно не опаздывала, знала, что родители будут волноваться. Так случилось и на этот раз – дочка впорхнула скромно, аккуратно затворив за собой дверь.
Поев, Света зашла в залу и села на свободное кресло, отряхнув его от ссохшейся земли с кошкиных лап.
- Мама, папа, мне нужно с вами поговорить.
Фраза о том, что беда не ходит поодиночке, была сказана каким-то внимательным человеком еще очень давно. И по сей день это неоспоримо. Но бедствующий философ, что ходил без штанов, завернутый только в длинную простынную тогу, упустил еще много деталей беды.
Беда дышит.
Она не выныривает из болота нежданно, окатив тебя оплеухами воды и тины. Если вы так думаете, значит, вы просто не знаете, что такое беда. Нет, это не жаба! Она спокойно, уверенно подходит к вам, чтобы слиться с вами, войти в вас.
И вот вы, еще ничего не видя и не зная, начинаете чувствовать дыхание беды. Издалека оно веет восторгом. Но затем непонятное восхищение усиливается, захлебывается – и беда плавно и резко, как опытный любовник, входит в вас, овладевая целиком до последней капли.
И она дышит. Ее дыхание сливается с биением вашего сердца, иссушая и окатывая терпкими режущими вдохами и выдохами. Каждый мигок исторгает из тебя одышку беды, даже рост твоих ногтей и волос переплетается с хрипами в ее груди.
- Ну, чего случилось?
- Мама, папа, вы только не волнуйтесь. Все нормально.