3 и т.д.). – После такого слива очень тяжело и вредно убирать уборщицам, портится саноборудование». Чем-то этот призыв его раздражал, может быть, тем, что его, не имеющего хим. реактивов, убедительно просят не выливать их. При этом ему представлялся молодой нахальный химик, пробирающийся в туалет с огромной колбой, доверху заполненной FeCl3. Как выглядит это вещество, Петр Сидорыч не знал, но полагал, что это мерзкая, липкая зеленая жижа, которую невозможно отскоблить от саноборудования.
Тринадцатого марта Петр Сидорыч вдруг разозлился и оторвал эту бумажку от двери. Он принес ее домой и приклеил на внутренней поверхности бачка, под водой, чтобы она не попадалась ему на глаза.
– Марфуша, у тебя есть хим. реактивы? – спросил он Марфу Валентиновну. – FeCl3 и так далее?
– Господь с тобой, Петя, – испуганно ответила Марфа Валентиновна.
– Вот и замечательно, – облегченно вздохнул Петр Сидорыч и отправился на пруд топиться. Отшагав половину расстояния, он вспомнил, что лед с пруда еще не сошел, и свернул в пивную.
1987
Жизнь и смерть реставратора Степы
1. Однажды Степа получил отповедь.
– И ведь совершенно зря и понапрасну пострадал морально, – сказал Степа. А дело было так. Дела даже не было, а так, эпизод. Степа работал реставратором в одной из местных контор, и это, натурально, обязывало его по утрам напяливать комбинезон и каску поверх головы. И каска эта его изрядно смущала и ограничивала полет мысли, натирая до ссадин уши.
– Я не желаю с этим мириться, – заявил Степа и пошел к начальнику участка, но начальник не прочувствовал ситуацию, потому как он не любил Степу за то, что Степа носил на спецовке значок «Отличник спецподготовки», а у начальника в коллекции такого не было. Он сказал довольно резко: «Я, точно, в поте лица и тела добываю вам, Степан Андреевич, стройматериалы и инструмент, чтобы вы имели все условия для производительного труда. Где ваша пролетарская сознательность?»
Степа ушел. Его дух был надломлен.
– Нет у нас боле пролетариев, работники есть, а пролетариев нету, – сказал он за дверью.
2. И Степа решил послушать проповедь.
– Ибо здесь мое спасение, – подумал вслух он и в воскресенье поутру отправился в маленькую аккуратную церковь, совсем недавно им отреставрированную. Благодарный священник подарил ему Евангелие, отпечатанное на тонкой бумаге, а как-то раз пришла делегация старушек в составе трех человек с полиэтиленовым мешочком сочных чебуреков.
– Кушай, сынок, поправляйся, – ласково выступила с краткой речью самая представительная из них. – Любишь бога – и хорошо, живи счастливо, и на суде не погоришь. Приходи на службу, святой отец речь скажет, в программе означено: «Необходимое зло и борьба с ним».
Степа испугался и обрадовался одновременно. С одной стороны, что скажет начальник, если узнает, а с другой – все-таки к богу, если он имеется, чуток ближе. Всегда полезно в случае чего.
– …Истинно вам говорю: истинная истина вдвойне истинна от осознания ее неукоснительной истинности. Не примите за тавтологию, коей здесь и следа не может наблюдать человек безусловно набожный.
Степа, признаться, действительно уже подумал о тавтологии, но последняя реплика святого отца его охладила. Он не хотел обидеть собравшихся, расписываясь в недостаточной набожности.
– …И что по сути есть повседневное, обычное зло, как не добро, дарованное нам господом? Сказки народа нашего учат нас, что добро побеждает зло с необходимостью. Так ли в жизни, спрашиваю я вас? И отвечаю немедля – нет, ибо жизнь наша многообразнее сказок гораздо, поражая вдумчивого исследователя бесконечными разновидностями исходов, в том числе фатальных, зло торжествует вопреки сказкам, ведь на то они и сказки, чтобы уносить отягощенного тяжким бременем человека в светлые дали иллюзии. Зло многообразно в своих проявлениях. Все ли они интересны? Оставим сразу бессмысленное, жестокое зло, совершаемое единственно под гнетом животных инстинктов, вскрытых безумием нашей сумасшедшей эпохи, возрожденных ею с новой силой и в новых, изощренных Формах. Отвлечемся от них с негодованием и отвращением, осудим и проклянем их троекратно и гневно! А что же зло, предназначенное для понимания и не подлежащее безусловному осуждению? Сие зло есть сугубо зло, совершенное по необходимости и содеянное исключительно в борьбе за интересы своего носителя, подчиненное строгой и ясной, достижимой единственно посредством него цели. Никакой самоцели оно, разумеется, не преследует, ибо это есть наше ограничение и условие. Таковое зло есть основа эволюции, как ее понимал Дарвин, вообще и эволюции человеческого общества в частности, ибо человек, хоть и обрел дух и разум, есть продолжение и неортогональное дополнение животного. Посмотрите на наше общество, и вы ясно узрите естественный отбор – сильный наверху, слабый внизу, там его место. А как же добро, это вынужденное качество деяний обитателей низших ступеней иерархической общественной лестницы? Способно ли оно обресть поражающую силу и овладеть благами, кои есть конечная цель существования индивидуума, объявленная нашим идолом, по существу всегда им являвшаяся? Нет, поскольку оружие против зла есть с необходимостью зло. Прояснил ли я вам, дети мои, эту малую часть великой и вечной проблемы, понимание коей близко и недостижимо, что и утверждается марксизмом? Зло как двигатель прогресса – разве не ясна эта мысль, подсказанная нам природой, и разве не верно то, что лишь добро, как противовес злу, обеспечивает миру устойчивость и наделяет зло созидающей силой? Я хотел бы, чтобы вы почувствовали это, и на этом закончу свое выступление. Прошу вопросы.
– На какой ступени общественной лестницы стоите вы, святой отец? – спросил Степа, немного смущаясь. Взгляды присутствующих на мгновение обратились к нему.
– У меня нет своей ступени в указанной лестнице, сын мой. Мой начальник – епископ, вы – моя паства, и лестница наша – изделие господа, а не общества.
– Позвольте, но ведь и общество, и, следовательно, общественная лестница – тоже дело рук бога?
– Это верно лишь отчасти. Ведь мир живой материи со времен появления первой клетки стал замкнутой системой, если понимать под средой всевышнего. Он не принимал участия в эволюции, если отвлечься от спровоцированного им, вполне подготовленного природой акта возникновения качественно нового животного – человека. Законы общества суть следствие естественного развития самого общества, следствие законов – принятая структура общественной лестницы. Разъяснил ли я вам это положение, сын мой?
– Вполне, святой отец.
Садясь, Степа увидел, как во втором ряду немного слева от него поднялась молодая, судя по спине, женщина, облаченная в светлую юбочку и в синюю кофточку с короткими рукавами.
– Святой отец, – сказала она сипло, – зло, по-моему, существует лишь в человеческих отношениях. Имеем ли мы право, обосновывая его необходимость, ссылаться на Дарвина?
– Очень хороший вопрос, дочь моя, – с удовольствием заметил отец Пафнутий. – Видно, что моя проповедь не оставила вас равнодушной. Здесь вот в чем тонкость. Говоря об эволюции, мы подразумеваем вполне осознанно, что естественный отбор обладает качеством, присущим человеческой организации, именно злом. Ведь не станете же вы отрицать, что убийство домашнего скота есть зло. Чем разнится деяние хотя бы волка, убивающего овцу, от нашего осмысленного акта, направленного на удовлетворение нашей потребности в еде? Натурально, животные – носители зла, приписанного им нами исходя из внешнего проявления их инстинктов. Да разве мы сами, люди, не вершим порою зло неосознанно, под влиянием момента, и тем не менее обществом такие эксцессы осуждаются и наказуются. Впрочем, если это вас не убеждает, дочь моя, можете считать, что все это применимо к концепции обобщенного зла и является его логическим обоснованием.
– Хорошо, но не различны ли качественно зло обобщенное и обычное?
– Я отвечу на этот вопрос отрицательно. Высший дух вложен в человека таким образом, что он является порождением движения материи, что соответствует коренному утверждению материализма о ее первичности. Следовательно, обычное зло – форма зла обобщенного, сугубо присущая человеческому обществу, являющемуся его областью проявления.
…Степа вышел из церкви и неспешно двинулся по тихой улочке, залитой солнечным светом. Вдруг его догнала женщина, донимавшая отца Пафнутия.
– Вы размышляете – тварь ли вы ползучая?.. – ее голос внезапно оказался не сиплым. Видимо, в церкви взволновалась.
– Я уже знаю ответ на этот вопрос, – засмеялся Степа.
– Я тоже, Степан Андреевич, – вздохнула она. Степа слегка удивился.
– Ничего странного, – улыбнулось женщина. – Я работаю в отделе кадров нашего треста и видела ваше личное дело. А почему у вас красные уши?
– Мне каска мала, – смутился Степа.
3. И Степа решился на исповедь.
Вечером он явился к отцу Пафнутию. Тот читал какой-то детектив и потягивал из стакана крепкий чай.
– Проходите, проходите, Степан Андреевич, сейчас кино будет, третья серия.
– Я не к тому, святой отец. Я исповедаться пришел.
4. …А когда Степа умер, в последний путь его проводили отец Пафнутий, взявший на себя расходы, несколько старушек и начальник участка.
1988
Имени я не имею
В этот день Прокоп Фомич решил никуда не ходить, а остаться дома, сказавшись больным. Он почти тридцать лет работал на листопрокатном заводе слесарем, все, включая директора, его хорошо и лично знали, и Прокоп Фомич позвонил доктору Местковскому на завод. Доктор сказал, чтобы Прокоп Фомич быстро лечился, и обещал зайти завтра, если все будет как сегодня.
– Я, – сказал доктор, – если не поставлю Вас за два дня на ноги, буду не я, а враг производства и нашего коллектива. Так что поправляйтесь.
Прокоп Фомич пожаловался ему на ломоту в суставах и ноющую ножевую рану, которую он заимел на последней войне с немцами.