ывшему офицеру не удалось приобрести гражданского костюма. И этот китель, и пустой рукав, и, шутка ли! – тридцать три девицы, среди которых было немало красивых и даже очень красивых, смутило начинающего учителя, к тому же застенчивого от природы. Смутили нескрываемые плотоядные взгляды некоторых красоток, раздевавших не учителя, а мужчину. Тем приятнее был взгляд одной из самых красивых девушек, Роны. Ободряющий, теплый, успокаивающий. Её большие глаза естественно, спокойно и щедро излучали доброту.
Ровно в три часа он должен встретиться с ней. К благодарным взглядам учеников, и чего греха таить, к тем самым взглядам некоторых девиц, он уже давно привык. Сейчас, торопясь, с улыбкой, иногда с шуткой отвечал на вопросы учеников, извлекаемые из доброго шума. Правой рукой взял классный журнал, той же рукой ловко подхватил портфель и, попрощавшись, пошёл в учительскую.
До встречи с Роной на станции метро ещё пятнадцать минут. Успеет. Он ненавидел неточность. Не все спокойно переносили его педантизм. Но другим он быть не умел. До чего же хочется есть. Хотя бы пирожок купить по пути. Нет, не успеет. Вот и утром не успел позавтракать. Надо полагать, Рона догадается принести какой-нибудь бутерброд.
Рона. Из всех его учениц в том году, а это шесть классов – два восьмых, два девятых и два десятых, около двухсот девочек, по математике и физике Рона была самой сильной. Тогда, начиная примерно с третьей четверти, он за умеренную плату стал давать частные уроки. А способных учеников из несостоятельных семейств вообще репетировал бесплатно. Уже года через два Иосиф Ефимович в городе слыл лучшим репетитором по математике и очень неплохо зарабатывал, хотя гонорар его был ниже, чем принято, и не менее половины его учеников были бесплатными. Все подготовленные им сдавали вступительные экзамены в ВУЗы только на отлично. В Роне он был уверен. Но всё же после окончания ею школы и до самых вступительных экзаменов в политехническом институте продолжал заниматься с нею. Более того, сопровождал семнадцатилетнюю девочку в институт на каждый экзамен. И пришёл с нею посмотреть список принятых абитуриентов. Рона увидела свою фамилию в числе принятых и с радостным возгласом обняла его, прижалась и неумело, но страстно поцеловала в губы. Это был не поцелуй благодарности, а поцелуй женщины. Он был ошеломлён. Он был счастлив.
Он безнадежно мечтал об этом с того самого дня, когда впервые начинающим учителем вошёл в класс. Но как он мог надеяться? Инвалид без руки, На восемь лет старше её, красивейшей девушки в классе. Тут же возле доски объявлений Рона призналась, что полюбила его в ту самую минуту, когда он вошёл в класс. И, хотя ещё не знала, что оно такое, желала его сильнее откровенно болтавших об этом одноклассниц.
Через месяц они поженились. Сразу после замужества дочки Ронина мама, врач-стоматолог, нанялась на работу на Колыме, где вот уже пять лет отбывал наказание Ронин отец, еврей, действительно каким-то чудом выживший в немецком плену.
Это был не медовый месяц, а нечто ещё не сформулированное. Не медовый, не шоколадный, не…, не…, а божественный. Не месяц, а бесконечность. Неистовые, ненасытные, неутомимые, но и неопытные. В конце ноября Рона поняла, что беременна. Немедленно помчалась к гинекологу. Попросила сделать аборт. Настаивала. После длительных объяснений врача о неопределённом будущем, после ещё более длительных увещеваний, превозмогая себя, согласилась сохранить беременность. Во время первых летних каникул родила девочку. Но какую! Весь персонал роддома сбегался посмотреть на необыкновенно красивого ребёнка, на ангелочка. Иосиф попросил Рону назвать дочку Женей. Так звали о его любимую одиннадцатилетнюю сестричку, погибшую в начале оккупации их города летом 1941 года. До чего же она была красивой! Девятилетняя Женечка сейчас такая же, даже немного похожа.
Уже три часа и три минуты. Где же Рона? Она ведь знает, как Иосиф относится к опозданиям. Они должны успеть на вокзал к электричке в три тридцать пять, чтобы в родительский день навестить Женечку в пионерском лагере для малышей.
Женечка перешла в третий класс. Как стройна и красива эта маленькая женщина! Действительно, она напоминает свою погибшую тётю. В их роду все были красивыми. И бабушка, папина мама, и папа, самый лучший хирург в их городе, и любимая Женечка, а о маме и говорить не приходится. Девчонки заглядывались на него. Но, воспитанный в консервативных традициях и почему-то застенчивый, он ни разу не воспользовался представившимися возможностями. Даже с выпускного вечера, на котором о своём желании ему однозначно призналась одноклассница, он ушёл без всяких приключений. А через несколько дней началась война.
Где же Рона? Три часа тридцать минут. Успеть бы на следующую электричку. До чего же он голоден!
А через несколько дней началась война. Отца сразу призвали в армию. Иосиф тоже рвался на фронт. Но в военкомате даже говорить не хотели с парнем 1924 года рождения, которому семнадцать лет исполнится только через два месяца.
Перед уходом отец приказал семье эвакуироваться. Не получилось. А он в день, когда на окраину города уже ворвались немецкие мотоциклисты, сбежал из дома и примкнул к отступавшим красноармейцам. К каким там отступавшим? К убегавшим, к драпавшим. Рослый – сто семьдесят девять сантиметров, широкоплечий, лучший в школе гимнаст – на турнике он неутомимо вертел «солнце», а на брусьях был классным гимнастом, вскоре стал отличным красноармейцем. Во время обороны Москвы его считали лучшим в батальоне. Ранение в начале декабря. В госпитале на его застиранной больничной рубахе блестела медаль «За отвагу». Медаль на рубахе! Смех! Мальчишка. Впрочем, в госпитале на несколько сотен, если не тысячу коек он был единственным с правительственной наградой. Редко награждали в ту пору.
Ну, это уже чёрт те что! Почти четыре. Где же Рона? Так они не попадут к Женечке до окончания родительского дня. А ему так хочется увидеть доченьку! До чего же соскучился за эти четыре дня! Неужели что-то случилось? И не выяснишь. Телефона в относительно новом доме у них ещё не было. Но ведь в таком случае Рона могла позвонить ему в школу. Значит, ничего не случилось. Где же она?
После госпиталя артиллерийское училище. Окончил с отличием. В декабре 1942 года лейтенант Коган с двумя кубиками на петлицах под Сталинградом стал командиром огневого взвода в батарее сорокапятимиллиметровых орудий противотанкового дивизиона. Дивизия наступала уже чуть больше двух недель. Взвод лейтенанта Когана отличился в нескольких боях. Поэтому удивление вызывало то, что лейтенанта Когана награждали всего лишь орденом Красной звезды. Своеобразной компенсацией представилась ему медалью «За оборону Сталинграда», Он считал, что, прибыв в часть уже во время наступления, медали за оборону не заслуживает.
Зато летом, во время обороны на Курской дуге, старший лейтенант Коган с тремя звёздочками на погонах уже командовал батареей. И снова его батарея проявила героизм. А он лично – просто невероятный. Сражаться батарее пришлось с танками, среди которых были и только что появившиеся у немцев – «тигры», «пантеры» и самоходки «Фердинанд». И снова его наградили орденом Красной звезды. Интеллигентный майор, начальник оперативного отдела штаба дивизии по секрету рассказал старшему лейтенанту, что его, разумеется, по-справедливости представили к ордену Красного знамени, но по причине, ничего общего не имевшей с представлением, в политотделе… Ну, ты же понимаешь…
В ту пору он ещё понимал не очень. Понял уже на Днепре, когда ситуация с награждением Звёздочкой за оборону на Курской дуге выглядела пустячком, детской игрушкой в сравнении с тем, что произошло при форсировании Днепра.
Где же Рона? Он уже собирался отправиться на вокзал без неё. Но часовая стрелка подбиралась к пяти. В лагерь он доберётся после окончания родительского дня. Женечку увидеть не сможет. Что же случилось? Надо срочно ехать домой.
Да, на Днепре в конце октября 1943 года он, молодой коммунист, уже понял. Ночью, когда только началась переправа, на одном из плотов рядом с пушчёнкой примостился старший лейтенант Коган. Даже командиры взводов ещё оставались на левом берегу, а командир батареи, вместо того, чтобы отправить подчинённых, сам поспешил на правый берег. Ночь густо прочертили пулемётные трассы. Взлетали и долго не гасли осветительные ракеты. Разрывы мин густо поднимали столбы воды. Лодки, лодочки, плоты вместе с людьми тонули одни за другими. Старший лейтенант Коган не знал, удалось ли кому-нибудь сквозь этот огонь и смерть добраться до правого берега. В первый момент, когда его оглушило, когда сапоги, ставшие свинцовыми, потянули его на дно вслед за орудием, когда адский холод сковал каждую мышцу, он не мог сообразить, куда выбираться. Наконец, увидев, что до левого берега ближе, на пределе сил поплыл и добрался до суши. Старшина содрал с него всё обмундирование. Он не запомнил, кто растирал его спиртом. Но уже перед самым рассветом на плоту с пущёнкой – чудо! – переправился на правый берег. До самого начала наступления с плацдарма два оставшихся орудия его батареи, а затем ещё два, другой батареи, всё, что осталось от дивизиона, командиром которого он был назначен, творили немыслимое. Уже не по секрету, уже вся дивизия официально знала, что старший лейтенант Коган представлен к званию Героя Советского Союза. Уже все представленные к наградам, получили их. А его награда задерживалась. И он уже догадывался, почему. Уже понимал. Так за Днепр он не получил даже самой маленькой медали. Ведь уже был представлен к награде. Как же можно было награждать чем-нибудь другим?
А затем тяжелейшее зимнее наступление. Перед Новым годом дивизия перешла к обороне. В тот страшный день, можно сказать, случилось очередное чудо: снаряд взорвался в нескольких метра впереди его наблюдательного пункта, и ничего. Только снежный ком обрушился и заслепил бинокль, и не дал возможности определить, это «пантера», или только Т-4. Не определил. А во втором взводе на левом фланге дивизиона осталась только одна пушка. Расчёта возле пушки нет. Трёх убитых он увидел. Где остальные? Никого.