Другая дама (позвонила она к ночи, я уж собирался спать), сказав пару слов про комнату, расхваливала уже себя. Сообщала, что замечательно готовит, шьет, любит чистоту, вяжет, и пыталась даже по телефону спеть, демонстрируя вокальный талант.
– Так вы, может, и пляшете?
– А как же, конечно, пляшу. Приезжайте, покажу, кстати, у меня готов ужин.
И опять все предоставлялось бесплатно.
Затем интересовалась моими данными: профессия, возраст и т. д.
– Я летчик, тридцать пять лет, рост 187, брюнет с усами.
В трубке на минуту воцарилось молчание: дух перехватило.
– Приезжайте непременно, я жду.
– Вы знаете, сколько сейчас времени?
– Неважно, возьмите такси, – и сообщался адрес.
Я лег спать, а часа через три настойчивые гудки подняли с постели.
– В чем дело, ведь я жду.
Я-то был уверен, что болтовня вся эта за несостоятельностью предложения приобрела форму шутки.
– Вы что это, серьезно?
– Ну а как вы думали. Я и на стол уже накрыла.
Я долго извинялся, сказал, что я не летчик; маленький, лысый бездельник и без усов, обозвал себя идиотом и, злой, лег спать. Но на этом дело не кончилось. Через пару дней она опять позвонила и стала предлагать свою подругу; сама она, оказывается, не подходила мне по возрасту. Позвонив в третий раз, спрашивала – раз уж и подруга мне не годится, не найдется ли кто из друзей.
Нет, Банный предлагал товар лицом. Тут же на улице происходили смотрины и решалось все мгновенно, но были и свои трудности.
Почему-то сдавали жилье в основном старухи, а снимала, наоборот, молодежь. Старухи были злые и высокомерные. А уж с моей космато-рыжебородой внешностью совсем было непросто. Не успевал я подойти, как они за пять метров отмахивались от меня, как от мух: – не, не, не – только семейным.
И вот ОН. Он вперился в меня взглядом, видимо, с того момента, как мог разглядеть мое лицо. Я стоял в стороне и мог быть вовсе ни к чему не причастен, но он шел прямо на меня. Подойдя, выпалил в упор:
– Вам нужна комната, – это был не вопрос, а утверждение.
– Нужна.
– У меня отличная комната.
Далее обычный набор: площадь, район, цена – и все это звучало неправдоподобно – щедрым подарком судьбы. Хотя с судьбой я нахлебался достаточно. Но ведь когда-то она должна сделать подарок.
В центре, на одной из красивейших улиц Москвы (Кропоткинская), большущая комната и цена, за которую бабки не соглашались сдать «собачью конуру» на далекой окраине, до которой и добраться-то непросто. Везет, ну просто везет!
Условие одно, плата сразу за год. Я писатель, уезжаю на БАМ писать о советской молодежи (БАМ – сибирская стройка, и дабы собрать рабочую силу рекламной кампанией объявлена была молодежной стройкой). Газетная фраза несколько покоробила, от живых людей я их никогда не слышал.
Писатель был в черном костюме, яркие, под золото запонки странно блестели на откровенно замызганных манжетах белой когда-то рубашки. Галстука не было, и воротник, как и манжеты, приближался к цвету затертого асфальта.
– А когда едете?
– Да прямо сейчас; покажу вам свое хозяйство, получу деньги и в аэропорт.
– Тогда едем смотреть, – и я уже рванулся было вперед, но он не двигался и смотрел на меня.
– Двадцать копеек у вас не найдется? – и мотнул головой в сторону бани.
Тут я сообразил, что за 20 копеек в бане автомат наливает кружку пива.
Комната оказалась действительно хороша: с высоким потолком, большое окно заливало комнату светом. Из мебели лишь диван, два стула, табуретка и шкафчик со стеклянными дверцами. Уже позже, заглянув внутрь, обнаружил два пыльных стакана, путеводитель по Рязанской области и замусоленное, давно просроченное удостоверение члена Союза журналистов на имя Шкуднова Леонида Анатольевича.
Нужной суммы с собой не оказалось, за деньгами надо было ехать. Леонид расстроился.
– Мне сегодня позарез нужно вылететь.
– Да я быстро, за час обернусь.
– Ждут меня, ждут, – писатель нервничал.
Когда я вернулся (дверь открыла соседка), писатель сидел на диване согнувшись, глядел в пол. Мне не терпелось заняться делом. Вот сейчас он рванет в аэропорт, и я буду устраивать свое рабочее место, начинать новую жизнь.
Но, получив деньги, он не считая сунул их в карман, как-то сладко потянулся и сказал, что перед дорогой хорошо бы зайти в магазин.
– Пошли.
Одному ему, видимо, было невмоготу.
Я бы хотел, конечно, остаться, но хозяином пока был он, и мне пришлось подчиниться. На улице он стал знакомить меня со своим районом.
– Музей Толстого, – указал он жестом, будто дом этот располагался у него на ладони, – но я тут не был, а он тут не жил, его дом был где-то там, на Пироговке. Булочная вот, будешь за хлебом ходить, кафе – так себе, конечно, но когда магазины уже закрыты, кое-что приобрести можно.
– А молочный магазин где?
– Молочный… я молоко не пью, у меня от него… плохо мне от него.
В магазине он взял две бутылки дешевого портвейна и дома, уютно устроившись на диване перед табуреткой, служившей ему столом, неспешно тянул черное-пречерное вино, садил одну за другой сигареты и рассказывал о своей студенческой молодости. Я уныло ждал, когда он вспомнит про самолет. В какой-то момент слово запуталось у него во рту и закончилось невнятным шипением, он ткнулся носом в диван и тихо засопел. Надежда на сегодняшний его отъезд рухнула, и я отправился на старую квартиру. Да, с писателями, видать, тоже непросто. Отправить его в аэропорт с трудом удалось лишь на третий день.
В квартире жили еще две семьи. Одна старушка, которую видел всего раза два мельком, и пара солидного тоже возраста – муж с женой.
– Надолго ль к нам? – поинтересовалась замужняя старушка.
– На год договорились, а там как у Леонида дела сложатся, может и еще останусь.
– Ну, дай-то Бог, отдохнем хоть немножко. А то и на вовсе оставайтесь, а Левонида-то этого хоть бы черт подальше куда пристроил.
День на второй или третий супруг ее тоже пришел знакомиться. Худой, суетливый, глазки мечутся.
– Нельзя ли посмотреть, что вы рисуете?
– Смотрите, конечно.
– Ага, это дорога у вас тут показана… А что за дорога-то?
– Да так вообще, дорога.
– Ага… А я вот тоже картины представляю всякие. Нет, я не художник, но если б, скажем, взялся нарисовать, то обязательно такую вот сделал. Называется «На троих», – и начинал трепетно описывать любимый сюжет. – …А у второго, значит, котлеты в кармане, он достает и держит уже наготове, пока тот-то пьет.
Я сразу представил жирную котлету, облепленную всяким карманным мусором: табак, сломанные спички, огрызки каких-то ниток, и даже однокопеечная монета с одного бока врезалась в поджаренный кругляк.
– А то вот еще тема. Правда, это я не придумал – это сон такой снится мне без конца, но тоже, думаю, хороша была бы картина.
Значит, так. На большой площади в летний день стоит цистерна, пузатая такая, знаете, какие они бывают. Да, цистерна, значит. И вдруг бах, бах… выстрелы. Кто стрелял, неизвестно, видать, из кустов. Но фонтанчиками тоненькими такими, – тут у него глазки сузились и сладкая улыбка растянулась, – из цистерны прыснул коньяк. Ну, тут началось… А люди-то неподготовленные, врасплох застала-то вся эта карусель.
И ну давай кто во что. Кой у кого, конечно, стаканы оказались, но в основном – кто карман подставляет, кто в кепку, кто в носки. А один снял сандалии, а они ведь с дырками – всё равно подставил, а из них течет, и он пьет тут же – из сандалий. А по асфальту лужа уже разлилась, и кому места под струями не хватило, к луже пристроились. У одной старухи ведро случилось, она давай черпать, а чего там зачерпнешь-то, скребет без толку, лужа-то мелкая, по асфальту все растеклось, матерь божья… А у меня тоже ну как назло ничего нет, куда налить. Но меня не обязательно изображать, рисуй тех, кому удалось. Один даже в кошелек наливал. Ну, у меня-то никогда кошелька не было. А вот другому-то очень повезло: он в сапогах резиновых, видать, с дачи возвращался – полны налил. А баба другая подол подставила, а через подол-то всё ж ка пит, а один сразу пристроился, под подол-то залез, рот подставил и доволен – капит…
– И как часто приходит такой сон?
– Да по-разному. То полгода нет, а то как зарядит, считай, по три дня на неделе. Но такая картина, она большая должна быть, тут сложная организация, это тебе не на троих.
В результате он взял у меня два рубля, я дал с удовольствием, зная, что теперь он явится не скоро.
Где-то на четвертый месяц звонят из милиции, Шкуднова спрашивают.
– Нет его, – отвечаю.
– А когда будет, не знаете?
– Не скоро, думаю, он ведь в Сибирь уехал, в командировку.
– В Сибирь?.. И давно уехал?
– Да месяца три с лишним.
– Интересно… А мы его на прошлой неделе принимали. Значит, так, появится, передайте: у него не заплачено за шесть визитов в вытрезвитель, советуем заплатить.
Меня, конечно, насторожило такое обстоятельство, но ничего дальше не последовало, и я успокоился. Прошло еще месяца два, и вдруг, как гроза в январе, заявился Шкуднов.
– Угадай, – кинул прямо с порога, – откуда я сейчас прибыл?
– Известно, с великой Сибирской стройки.
– Из тюрьмы! – гордо парировал писатель и сунул мне под нос бумагу об освобождении – два месяца в Бутырке пробыл. – Со мной ведь что получилось – катастрофа. Тогда, как расстались мы, приехал я в аэропорт, а там, представь, поскользнулся и палец сломал. Всё, писать не могу. Поездку пришлось отменить.
И затем без пафоса уже рассказывал, что сначала у подруги устроился – расплевались, к другой подался, и там такая же история. Затем по друзьям; один, другой, третий. И вот теперь выставили отовсюду окончательно.
– Я, конечно, понимаю, – говорил он, – ты деньги заплатил, но идти мне больше некуда. Давай вместе жить.
– Ну, это я трудно представляю.
– Слушай, есть один вариант, у меня друг на Арбате, завтра с ним поговорю, есть у него комната.