Жду, значит, ко времени, запаздывает. Слышу на лестнице непонятный шум. Открываю дверь, вижу картину. Два мужика, в рабочих телогрейках, сапоги в глине, у одного на плече тяжелый моток ржавеющей стальной проволоки. Другой, с матюгами в помощь, фомкой курочит замок двери напротив. Между ними растерянная, непонимающая ничего та, что я жду. Шуба расстегнута (взмокла), на ней хорошей толщины золотые и еще какие-то цепи.
Тот что с мотком проволоки: «Скажи, где тут вход на чердак, – обращается он к шубе, – на той, видишь, замок, так сюда, что ли? Ты куда на чердак?..»
В другой раз, когда портрет был готов, дама явилась с мужем – солидный такой, с лощеным лицом, обычно несущим на себе одно лишь достоинство – ему самолично надо было убедиться, за что он платит деньги, и теперь вот, добравшись до меня, вид имел такой, будто на площади с него сняли штаны.
Так, дальше – отопления не было. И тем не менее мне тут привелось пережить самую суровую зиму, выдавшуюся в Москве за последние полвека, – 40°. Был у меня электрообогреватель на 127 v вместо 220 v, он был всего лишь слегка тепленьким. Еще три большие, очень специальные лампы, от них почти не было света, а исходило тихое тепло. Не знаю, какую температуру устраивали эти приборы, но стены в комнате покрыты были инеем и спать я ложился в пиковые дни в пальто, в штанах, в шапке и в сапогах на крахмальных простынях (от мамы). Утром вставал в полумраке, т. к. окно зарастало инеем толщиной в два пальца. Сразу принимался выскабливать ножом лунку, чтоб впустить солнечный свет.
Не подумайте, что я тут жалуюсь; все это я вспоминаю с веселой улыбкой, и если бы в последующей жизни Бог послал бы мне только такие вот смешные трудности, был бы я тогда счастливейшим из людей.
И вот я стою в роскошной квартире, от прежней коммуналки с велосипедом на стене ничего не осталось. Хозяйка, немолодая уже дама, но внешность с претензией, смотрю с надеждой… – да, собственно уверился уже, что дама эта (с претензией) не имеет ничего общего с прежними жильцами. Не удержался, спросил:
– Давно ли живете в этой квартире?
– Да, считай, всю жизнь. После, как соседей расселили, выкупила всю площадь, сделала капитальный ремонт, и теперь видите то, что видите.
– Барские хоромы…
– Ну, – скромно замялась хозяйка, – не барские прямо уж, но не жалуемся. А раньше-то что было, вы бы видели – ужас. Ремонт не делали лет пятьдесят, да еще наверху над нами художник жил сумасшедший, такие концерты закатывал. Правда, помог соседей быстрей выселить – бестолковый этот залил водой четыре этажа насквозь.
– Да, бывают умельцы, – вставила племянница.
Тетка:
– Небось и таких для чего-то Бог терпит.
Я молчал, хотя понятно было, что я не узнан.
– Полина Ивановна, а Володя, кстати, тоже художник.
– Ну, – с извиняющейся улыбкой, – не все же они, художники, бродяги.
Эх, Полина Ивановна – чистая душа, в благостном заблуждении пребываете…
Выходил я из дома уже один, зашел в арку во двор, подошел к двери (той самой), ведущей на черный ход, дверь наглухо была забита – по стене мышиного цвета заплатка рыжих кирпичей.
9. Шишкин
Я получил письмо. Пишет незнакомый человек, владелец галереи современного искусства. Ему рекомендовали меня в качестве эксперта по хорошо знакомому мне художнику. К письму были приложены две фотографии картин, что он приобрел за весьма кругленькую, прямо скажем, шокирующую сумму у некоего лица из Милана. И теперь желает удостовериться в правильности выбора.
Вначале я хотел отделаться формальной отпиской из двух фраз. Но меня что-то задело, и вот такой вышел ответ.
Что ж, уважаемый N. N., поздравить мне Вас не с чем. Эксперт – звание официальное, за свои слова эксперт отвечает перед Богом. Поэтому не хочу претендовать на абсолютную истину и высказываю лишь собственное мнение.
Мне странно.
Вы ведь знакомы с творчеством художника, и ведь видно, что ЭТО нечто чумазое не имеет к художнику никакого отношения. И уровень… – это же уровень двоечника из кружка рисования дома пионеров. А то, что Вы называете «автопортретом», срисовано с известной фотографии (художник в майке с засученными рукавами в своей квартире на Покровке), она и в печати появлялась не раз.
На фальшивой подписи нет ни одной буквы, похожей на почерк художника.
Это напоминает мне, как в 80-х гг. один эмигрант-американец просит меня:
– Слушай, ты художник, подрисуй мне паспорт.
Хочу в Советский Союз съездить (иммигрантов тогда в страну не пускали). Я тут приобрел по случаю настоящий советский паспорт на имя, как его… – открывает, заглядывает. – О!
Капитонова Валерия Дмитриевна. Тут и делов-то… Вот это вот все стереть и написать мои данные, фотографию мою вклеить – я уже сфотографировался – и главное, печать нарисовать, акварельными красками. Я сам бы нарисовал, но у меня красок нет. А ты художник, у тебя и кисточки, и акварель…
Я ему – во-первых, я такими вещами не занимаюсь, во-вторых, такие штуки делают мастера своего дела. Каким-то хитроумным способом, специальными химикатами выводят чернила, чтоб не попортить бумагу…
– Ой, я тебя умоляю, какие еще там химикаты, – говорит, – резинкой вот сотрешь, и всё.
– Так видно ж будет. Это ведь не просто бумага: со сложнейшим рисунком, водяными знаками и т. д.
– Ну, тоже акварелью подмажешь. Кто там рассматривать-то будет? Фамилия есть, и порядок.
Обезоруживающая простота.
Я хохотал до упаду.
Или в Москве. Звонок в три ночи. Звонит, как потом уже я вычислил, знакомая моего случайного знакомого. Говорит тоном, будто мы с ней лет двадцать прожили в одном доме. И без всякого вступления.
– Значит, так, в Париже – я буду там уже в сентябре – будешь мне рисовать всякую херню, а я буду это продавать на блошином рынке.
Шедевров мне не надо – просто херню, главное побольше и побыстрей: поток, поток важен.
– Херню я не умею.
– Не понимаю – тебе деньги нужны?
– Деньги всем нужны.
– Так какого ж ты нос воротишь, тебе ж верные деньги предлагают.
– Не справлюсь. То, что ты просишь, – сложная задача.
– Чего ж сложного, ты же поди учился где-то.
– Учился.
– Ну, а простую херню нарисовать не можешь?..
– Вот этому как-то и не учили. Придется искать другого исполнителя.
Через несколько дней опять звонок, и опять среди ночи.
– А тебе в голову, – говорю, – не приходит, что некоторые люди ночью спят.
– Да я это, только предупредить, что днем зайду, дело важное.
Днем притаскивает холст: грязный, засиженный мухами, краска сыпется.
Просит:
– Замажь тут черной краской облупившиеся места. Продавать хочу, так с дырками белыми неаккуратно выглядит.
На картине дилетантская мазня изображает шишкинских медведей в лесу.
– И тут вот подпись красным покрупнее сделай. Картина-то старинная, подпись, видать, стерлась; без подписи никак, сам понимаешь.
Все должно быть профессионально. Зовут художника Шишкин.
Я ей: «Ты знаешь, вообще-то Шишкин знаменитый художник и настоящие такие медведи висят в Третьяковской галерее». А ей (пардон за точное определение) хоть в глаза нассы. Не моргнув глазом (этим самым) она мне: «Да это не тот, это ж другой Шишкин-то».
Тут уж я думал, что от смеха у меня пупок развяжется.
– И сколько ж просишь за красоту?
– Я тут посоветовалась со знающими людьми, думаю, не меньше семнадцати тысяч долларов. А ты сколько бы дал?
– Я бы и на бутылку пива не дал. Впрочем, на всякий товар есть свои покупатели. И всякий заслуживает то, что берет.
Вот и ваше приобретение, уважаемый N. N., такие же медведи. И мастер ваш, откуда он там, из Милана или из Мытищ, – такой же Шишкин.
Уф – целый рассказ сплел, короче объяснить не получилось. Простите за тон, но думаю, что в своем возрасте уже имею право называть вещи своими именами.
А у Вас, дорогой N. N., тяжкий все-таки труд – торговать таким вот гнилым товаром.
Не обижайтесь, если можете, с уважением В. Титов.
10. Встречи
Случайные, нечаянные встречи позволяют как бы очнуться, взглянуть на прошедшее, на себя, в конце концов, со стороны. Встречаешь так человека, не видел его десять лет – господи, ну и ну? что ну, а сам-то на кого похож?!
Moscou – Париж
Шести утра еще не было, вышел, чтоб поспеть на первую электричку до деревни. Безлюдный двор, солнце еще не показалось из-за домов. Из соседнего подъезда вышел Ален Делон, изящный костюм на изящной спортивной фигуре. Откуда тут это чудо? В своей пятиэтажке знал всех жильцов, такому и прийти вроде тут не к кому. Стоп, Люба…
Люба – молодая особа, бывшая жена моего друга. Развестись они еще не успели, но друг мой переехал к родителям, квартиру оставил своей бывшей.
Всего мгновенье красавец мелькнул перед носом и исчез навсегда. Но какие заковыристые выкидывает судьба кренделя. Через десять лет за три тысячи километров, в другой стране я поселился в его доме.
Накануне отъезда позвонил в Париж своей знакомой узнать: можно ли у нее приткнуться на время, пока квартиру найду. «Можно, – сказала подруга, – правда, я сама живу в чужом доме, но хозяин свой парень, думаю, и тебе места хватит».
Небольшой загородный домишко состоял из одинаковых крестом разделенных четырех частей: три комнаты и кухня – и действительно представлял собой коммуну бездомностранствующих. Одну комнату занимал сам хозяин, бывший москвич Андрей. Жена его французская работала в другом городе и появлялась раза два в месяц. Другую занимала упомянутая уже моя знакомая. Туда же она притащила своего ами, и теперь вот я. Мне отвели третью комнату служившей им гостиной: телевизор на полу, у стенки матрас от дивана и где попало брошенный так же на полу на проводе телефон. Никаких денег хозяин конечно же ни с кого не брал.
Пьем на кухне вино. Закуска – сыр, хлеб. Хлеб Андрей выпекает сам, местный не жалует.