С мистикой там вообще было густо. В доме в каждом углу там что-то кряхтело, ныло, шепталось или издавались вовсе непонятные звуки: не знаешь, что и подумать.
Человек, что привел меня в этот дом, сказал, что старики – жильцы бывшие – совсем недавно умерли, причем почти вместе. По углам валялось еще мелкое барахло. «О, сберкнижка, – поднял он замусоленную складную картонку. – Так, поглядим, были ли сбережения… Остаток один рэ. 78 коп. А вложение последнее? 64 рэ. Небогато»… И брезгливо бросил откуда взял.
Говорят, души умерших долго еще остаются на прежнем месте. Я в привидения не очень-то верю, но раз мне тут с ними вместе жить, решил не обращать ни на что внимания. Была, правда, раз ситуация, без внимания которую оставить не получилось.
Я стоял у окна и тупо смотрел в сумерки, не на дом напротив (до него метров десять), а именно в сумерки, то есть в никуда. А потом вдруг сознание включилось, и мне показалось, что в окне напротив я вижу человека (дом давно выселен и двери забиты гвоздями) вроде как стоящим на столе или стуле и вворачивающим лампочку. Впрочем, видна была только его нижняя часть – ноги, и ступни, я заметил, странно вывернуты. «Да он же висит?! Ну да, точно висит». Я отошел от окна, подумал, показалось, конечно, темно ведь. Опять вернулся – висит. И снова отошел.
В явлениях непонятных я не люблю искать ответа и, как герой Хармса, предпочитаю считать их оптическим обманом. Выбросил из головы, занялся своим делом. Но шум с улицы вернул обратно. Глянул в окно – там соседка, в накинутом на плечи пальто, в домашних тапочках, и два мента кряхтят, взламывают дверь…
Иногда заходил художник Калугин Саша. Он жил на соседней улице в двухстах метрах от меня в таком же доме, определенном на снос.
«О, как раз вовремя, у меня борщ чудо!» – всякий раз я безуспешно пытался усадить его за стол.
– Не, не, я неголодный.
– Ну давай, тарелочку…
– Нет, ну ты же знаешь, у меня две жены и каждая готовит.
Шли они раз по улице: Саша с коляской, рядом жена Тамара с животом, на приличном уже сроке. Навстречу Лида – первая Сашина жена, от которой он сбежал лет шесть назад. Услышав, как они с ребенком толкутся в одной квартире с тещей, сестрой жены, да прибавления ожидаючи… Лида потащила их к себе.
– Ребята, да ко мне давайте. Соседи за стенкой уехали, комната освободилась, все поместимся.
Так Калугин стал многосемейным и многодетным отцом.
Вечерами садились у телевизора: по центру Саша, по бокам располагались жены и дальше по сторонам дети. По праздникам: 8 марта, Новый год – женщины трогательно дарили друг другу подарки.
Калугин удивительно цельный человек. Целеустремленность его, как ни странно, граничит даже с безразличием. То есть в достижении цели не бьется в истерике, а идет, как дышит, к цели. Вот если вокруг будет гореть земля, он спокойно будет сидеть и работать. Может заниматься своим делом не просто в любых условиях, но и тогда, когда никаких условий уж и вовсе нет. Саша человек витиеватой судьбы. С ранней молодости по тюрьмам и дурдомам. И все эти выверты судьбы он воспринимал не больше чем перемену погоды. И везде продолжались у него трудовые будни.
В очередную посадку досталось просидеть много месяцев в Бутырке, в общей камере, но и там он спокойно трудился. Одна работа (по уговору) досталась в подарок начальнику тюрьмы.
Странное дело: в целом Саша тихий, даже, можно сказать, кроткий человек, но при определенных обстоятельствах вдруг вспыхивала авантюрная искорка и Саша сотворял чудеса, подвиги. «Бедовый!» – говорили про таких в прежние времена. Однажды оказался он запертым на своем балконе (седьмой этаж) в голом виде. А когда уже ночью открыли балкон – балкон был пуст. Кинулись вниз, во двор и не обнаружили «ТЕЛА», все успокоились, зная, что герой в воде не горит, в огне не тонет. И верно, через месяц Саша спокойно пришел домой, выпил чаю и сел за работу.
А что той ночью произошло? Так очень просто. Саша перелез на соседний балкон, влез в открытую форточку, угодив в спальню своих соседей, думая незаметно проскользнуть к входной двери.
Тут надо сказать, что соседи смотрели на него крайне отрицательно и даже боялись. В их глазах он был, конечно, разбойником.
– Аааааа! – заорали две перепуганные туши в постели, увидев голого мужика в своей комнате.
– Тшшшшш, – Саша примирительно прижал палец к губам. – Это я.
– Ааааааааа! – еще громче вскрикнула толстуха.
Саша молча взял со стула брюки и рубашку соседа и вышел в дверь.
Затем прямиком отправился в Ферапонтово. Всякий раз, как надо было подумать, он отправлялся по святым местам; Ферапонтово любимое место.
Однажды я побывал в Ферапонтове: крошечный монастырь, венчающий небольшой холмик у тихого озера – действительно место, где благость входит в душу.
Другой раз он появился в Нью-Йорке. Бывшая табачная фабрика была перестроена в просторные лофты и превращена в интернациональную колонию художников. Кроме меня был там еще один русский (общий наш знакомый), вот к нему и приехали в гости Саша с Тамарой.
Приезд, как водится, отметили (впрочем, по московским понятиям скромно), а на следующее утро Саша исчез. Мы с Серегой (друга нашего звали Серегой) забеспокоились: языка он не знает, знакомых кроме нас – никаких, из аэропорта их привезли и дорогу он, конечно, не знает. Кроме того, попасть в здание «фабрики» можно, лишь имея ключ, плюс при входе строгий привратник, не пускающий никаких посторонних. И телефона Сереги у него точно не было.
Появился Саша спокойно на третий день: оказывается, он осматривал город…
А вот еще случай. На берегу красивейшей речки Унжи, что входит в Волгу, купили они дом. С весны и до поздней осени жили в тиши на природе. Про спиртное – так как и пахнет – Саша забыл. Ловил рыбу, собирал ягоды и рисовал. А в деревню в то время после освобождения, вроде как на побывку между посадками явился местный уркаган и затерроризировал всю округу. В тот день жарко – Саша работал в саду. Духота, все окна в доме настежь. Местный этот упырь влез в окно, взял со стены ружье охотничье (заряженное) и ходу.
Но Калугин заметил, кинулся за ним, догнал, крепко крутанул для памяти и отнял ружье. Тип этот в бешенстве, брызжа слюной орал, что деревню спалит, всех перебьет-перережет и лично Калугину набор самых свирепых проклятий и угроз.
Что угрозы – его выдернули из блаженного состояния! Саша пальнул из двух стволов сразу и поставил врага на колени. Одного повезли в больницу, другого в «участок». Менты жали Калугину руки, замечая с сожалением, что стрелять-то надо было не в ноги, а между глаз. Но сделать при этом ничего не могут – Калугин рецидивист.
После появления второго ребенка Саша стал работать по ночам с настольной лампой, рядом в полумраке спали жена, дети. Непростая обстановка. И стали мы работать вместе, у меня.
Заходил еще и другой художник, Сергей Бордачев. Он был не только художник, но и коллекционер, что нечасто бывает среди художников. Имея материальный достаток более чем скромный, умудрялся выкраивать кое-какие деньги на покупку картин. Помню, раздобыл он некую сумму, решил заказать Звереву несколько портретов. Приготовил холсты хорошего размера, краски самые лучшие и отправился на квартиру, где обитал в тот момент АЗ. (У мастера не было не только своего угла, но и никаких рабочих материалов: писал тем, что дадут или попадет под руку.)
После сеанса тут же принялись отмечать новое приобретение. Отметили крепко, так, что до дома пришлось брать такси. А наутро обнаружилось, что картины во вчерашнем такси укатили дальше.
Со второго захода он уже к себе привез Зверева, и на стенах у него поселились-таки четыре замечательных портрета: самого Сережи, жены и два портрета мамы.
Случилось и еще одно приобретение на моих глазах.
Позвонил Губанов. С Сережей мы сидели мирно, пили чай у него дома. А на улице выла вьюга. Губанов заявил, что собирается сейчас повеситься и потому хочет передать в дар свои рисунки. Приезжать надо срочно, если хотим успеть…
– Ты думаешь, это серьезно? – спрашиваю Серегу.
– Надо ехать, он может.
Губанов поэт-СМОГист и как и Пушкин (возможно, специально подражая в этом классику) иной раз ради развлечения рисует. Главным образом, когда у него нет женщины, на бумаге изображает свои эротические фантазии.
Губанов жил в Филях, от проспекта Мира путь неблизкий, да еще на ночь.
Поэт встретил нас голый, жарко было ему в лютый мороз. И сразу к делу: достал толстую пачку рисунков (листов двести) и заявил, что за это ему срочно нужно три бутылки портвейна.
– Как? – просто заревел Сережа. – Губанов, ты же сказал, что повесишься, а оказывается, три бутылки портвейна… Как же можно так поступать с друзьями.
– Ну что ж, я люблю портвейн.
– Нет, ну как же так, Губанов, мы ехали, надеялись, а ты – три бутылки…
– Так я же не отказываюсь, просто портвейна хочется.
– Но ты же сказал – подаришь, а оказывается, три бутылки. Мы ехали, надеялись…
– Я и дарю, но портвейна хочется.
– Зачем тебе ТЕПЕРЬ портвейн? Мы ехали….
– Но мне надо всего три бутылки.
– Сейчас ночь, мы к тебе на твои зажопинские выселки, а ты три бутылки….
Все это могло продолжаться долго, но тут Губанов вспомнил время.
– Двенадцатый час, ресторан закроют, бегом!
Бежать решили вдвоем, Сережа остался с «подарком».
….Местный ресторан советских времен – бестолково-огромное пространство о двух этажах, весь первый отведен под вестибюль. На втором полумрак, оказывается, ресторан уже закрыли, убирают зал.
Губанов сразу нырнул в темный проем и почти сразу вернулся со стаканами и тремя бутылками портвейна. Сели за стол в освещенном углу, и тут появился человек. Буркнул невнятно приветствие и сел за стол. Человек молчал.
– Ты знаешь, кто это такой? – спросил Губанов и сам ответил: – Это мент, мой участковый мент!
Губанов разлил по стаканам, молча выпили, Губанов налил еще.
– А вы знаете, кто ЭТО такой? – тут уже спрашивал меня незнакомец-мент.