Мнения разделились. Сторонникам традиционного уклада виделось лениво ползущее перед домами деревенское стадо, и пахло от него стариной, теплом и уютом – покоем. Прогрессивное крыло вглядывалось аж в космическую пустоту.
И Валентин уже видел (глазки его как-то сладко затуманились и дыхание стало реже) на краю деревни у старого дуба изящное стеклянное строение с красной эмблемой М. Как ступает он по сверкающей мраморной платформе… А тут к нему: «Do you speak English?» К сожалению, приходится обнаружить, что он ни бум-бум, но те уже на ломаном русском, справились и бумажку с адресом ему подносят.
– Ага, это вам, значит, вверх по эскалатору и сразу налево, а там 3-й Мамоновский переулок (Мамонов – житель нашей деревни, художник) до конца, затем выходите на Зуровскую набережную (Зур – житель деревни, легендарная личность: две трети жизни на ударных комсомольских стройках – по лагерям. В перерывах между посадками, на побывке, в аккурат на сезон – неизменно пастух деревенского стада), потом через Дмитриевский мост (Дмитриевский тоже наш житель, по лагерям пребывал значительно меньше, но тоже могуч: сумел побороть зависимость от тяжелых наркотиков и перешел исключительно на «Матюшинскую» – это деревня наша зовется так – Матюшино; мастерил мостки через многочисленные ручьи и канавы и возил девок на грузовике на гулянки), а там сразу направо, вот и будет вам Аркашин тупик. (Аркаша – тоже наш житель, художник тоже, к нему, видать, и направлялась кучка разноперых иноплеменников.)
Мосты… да, мосты – это песня. Деревня наша располагается двумя параллельными улицами, именующимися просто «сторонами» (одна сторона – другая сторона), по бокам длинного оврага, перегороженного плотинами, образующими каскад прудов. Так вот, старые, заросшие плотины были дублированы мостами на массивных опорах с сетчатыми чугунными кружевами. Ну прямо Нью-Йорк, с цепью мостов через East-River. А чуть поодаль на бугре доминантой высится Государственная библиотека имени главного нашего интеллектуала…
– Да в поле пусть хоть усрется твоя корова, – орет толстуха.
– Она и так весь день в поле.
– Да, а дворец-то ее под носом у нас, а с дождями и в пруд всё течет.
– Так, всё, – треснула Августина Сидорова начальственным кулаком по невидимому столу своего кабинета. – Прекратили…
И тут, черт ее знает, что и сказать. Не очень-то была похожа эта новоявленная госпожа на радетеля крестьянской жизни, но в словах ее звучала простая и ясная мысль. То ли выскочило на миг ее крестьянское происхождение (в совсем недавнем прошлом сама она сидела под коровьим хвостом и дергала за коровьи сиськи и звалась она тогда просто Густей, и торговала молоком), то ли ловко умела развести мосты, избавиться от ненужных конфликтов?..
– Как же это раньше в каждом доме была минимум одна корова, да штук по пять овец, кое у кого еще козы и по два раза в день стадо это прогоняли по деревне, и я что-то не помню, чтоб скотина мешала кому-то жить. Корова пусть сама выбирает, где ей лепешки класть, пока мы еще живем в деревне. А вам, молодые люди, скажу: не с этого вы жить в деревне начинаете.
Через три года.
В деревне не стало последней коровы Милки. Хозяйка ее крепко разболелась ногами, оставила свое хозяйство и перебралась к дочери в город. Дом выставлен на продажу: покинутый с пустыми глазницами, зарос бузиной и крапивой. Талибы внезапно исчезли, как и появились. Комсомольский задор Валентина вопреки законам природы с годами прогрессирует. Деревенская жизнь Татьяниных соседей не получилась, вернулись в город. Но летом они тут. Строительство солидного дома застряло на прежнем месте, и кусок толя, свисавший с одного крыла крыши, как у мертвого рука, упавшая с кровати, так и висит. Правда, успели обнести себя глухим стальным забором, за ним и происходит вся ихняя жизнь. За всё это время я видел их только раз, проходя мимо – вместе стояли они у стальной своей двери, обсуждая устройство нового замка.
Августина Сидорова уволена со своего поста по случаю возбуждения в отношении нее уголовного дела по причине незаконной торговли окрестными землями. Правда, неминуемый (по идее) суд погрозил лишь пальчиком. И по-прежнему самый лучший в поселке дом величественно торчит из-за забора, и по-прежнему подъезжает к воротам роскошное авто.
Остается лишь загадкой – по-прежнему ли возит Августину Сидорову личный шофер или сама выучилась влезать за руль.
21. Пятница
Он явился прямо в окно и, спрыгнув с высокого подоконника на пол, стряхнул с себя порядочный сугроб снега. Маленькая улочка на московской окраине: деревянные домики с бутафорскими башенками, старые липы, подслеповатые фонари, свет на снегу от них загадочно тепло-бурый. Дом обступили березы, корявые – городские. Скрипучая калитка. Дом большой, два этажа, пять-шесть комнат. Две самые большие я снимал под мастерскую, одинокая хозяйка ютилась в одной самой маленькой. Остальное пространство было завалено непонятным хламом. Встретить Новый год я скромно пригласил двух-трех друзей. Но они углядели в этом грандиозное загородное мероприятие (пьянку), растрезвонили налево-направо, и 31-го числа под окнами у меня образовалась стоянка такси. Машины шныряли туда-сюда без перерыва. Гостей набилось полный дом. Появилась даже елка. Сбоку кто-то прицепил кусок цветной бумаги (украсили), а под елку посадили неизвестно откуда взявшуюся куклу – голого пупса с прилепленной ватной бородой. Дом ходил ходуном, имели место и пляски, и даже спортивные состязания. Двое: один маленький, коренастый, другой длинный, худой – решили схватиться в кулачном бою. Раздался круг, и они с удовольствием голыми руками стали лупить друг друга по морде. Но пострадало в этом бою третье лицо. Из соседней комнаты в этот момент вышла мощная дама. Кстати, о даме. Еще в начале вечера, когда она появилась в дверях, стоявший рядом со мной приятель сказал: «А вот эту особу я просто боюсь – это женщина-удав». Она рассекла толпу солидным бюстом и подошла прямо к нам. Кинула привет и сказала, указывая на приятеля: «Вот кого я из всех тут присутствующих хотела бы удавить, так это его». И ткнула ему в живот пальцем. Мы еще с минуту стояли молча, разинув рот; вот уж действительно не в бровь, а в глаз. Так вот, входит она в комнату и видит «безобразную» сцену (она ж не знала, что это спортивное состязание). Сзади схватила длинного, пытаясь его скрутить; кричала при этом, что если он (длинный) немедленно не прекратит свои дикие выходки, она знать его больше не желает. Но тот вырывался, не упуская взгляда с противника. Дама была крепка, но он изловчился, вырвался и при этом наотмашь, не глядя рубанул пустоту. Но удар пришелся ей по руке и сломал указательный палец. Вокруг потерпевшей сгрудилась кучка спасателей.
– Лед, лед – быстро приложить лед.
Льда не было.
– Ну принесите же кто-нибудь снега!
Один какой-то со счастливым лицом притащил ведро снега.
– Куда сыпать?
– Что это? – не поняла спасательница.
– Просили же снега…
– Идиот…
Потом она долго ходила со странным гипсом и с любым встречным проклятьем поминала обидчика. И вот в самый разгар праздника в окно и явился Пятница, так называли мы его между собой. По пьянке можно было подумать, что явился Дед Мороз. Тут кто-то кому-то:
– Знакомьтесь – великий художник Владимир Пятницкий.
Пятница вытянулся струной, манерно задрав длинный прямой нос, отрезал:
– Первый в Москве!
Дом все же не разнесли, устоял. Наутро оставшиеся из гостей топтались по углам, в себя приходили. Один, крупный, богатырского вида, одетый уже – в овчинном тулупе (тулуп ассоциировался с медвежьей шкурой – подходило к его образу), мрачно ходил по комнатам, искал шапку.
Шапки не было. Уставший, грузно опустился на диван, между ног тяжелые руки, голову тоже уронил вниз, горько заключил:
– В твоем доме у меня пропала шапка и жена…
Жена его точно (пышная тоже дама) все хохотала с каким-то субтильным типчиком. А потом основательно кто-то заперся в туалете.
И когда блокаду эту прорвали, мне показалось, что из туалета вылезла пышных форм дама и тот самый хохотун.
– В шкафу посмотри.
– Да разве она в нем поместится?
– Да я про шапку…
– А… – протянул несчастный. Володя Пятницкий был озабочен на свой манер. У него исчезла вена! Я ничего не понимаю в этих делах, но он решал этот вопрос так. Он ходил от одного к другому, спрашивал, какая у кого группа крови. Оказалось, никто ничего не знал про себя в этом плане. В конце концов он остановился на перепуганном парнишке, бледном как молоко и почти такими же белыми, чуть желтоватыми волосами. Он тоже не знал свою группу.
– Да черт с ней, – сказал Пятница. – Давай какая есть. – Дальше он всадил шприц ему в вену и произвел забор крови, затем вылил ее в тарелку. Досмотреть процесс до конца мне не удалось, звонили в дверь. Это были менты. И главное, их было много. Прямо спецоперация какая-то. Не хватало только положить всех на пол. Впрочем, в те хлипкие времена не было еще такой моды. Старший раздавал команды, и те закрутились волчками по дому. Пятница в этот момент производил свою операцию. Медленно, не отрывая глаз, он давил шприц, и казалось, поршень никогда не дойдет до нулевой отметки.
– Колешься, зараза?! – подошел старший и стал наблюдать.
– Колюсь, – безразлично, не отвлекаясь на пустое, ответил Пятница.
Мент терпеливо ждал. Пепел с его сигареты упал в тарелку с кровью. Но вот резиновый жгут отлетел от руки, Володя, довольный, расслабился, и мент скомандовал:
– В машину…
– Там чердак еще, – доложили.
– Осмотреть, быстро!
В доме ничего не нашли, но всех погрузили в машины (машин было аж две, одна многоместная) и повезли в участок. Выходя из дома, столкнулись с входящей хозяйкой. Она гуляла праздник у подруги, и теперь вместе они возвращались домой. Их замели тоже – до кучи.
А там что?.. Опросили всех и выставили за порог. Ментам, конечно, стало ясно, что вперлись они не в те двери, но надо же было сохранять лицо, потому добросовестно опросили всех. Когда же дело дошло до Володи, разглядели, что он уже в другом мире, и решили оставить его до утра. День следующий выдался выходной или еще как-то там, и следователь в тот день отсутствовал. Пришлось дожидаться еще день, до понедельника. И менты решили попользоваться ситуацией с толком.