– Ты ведь художник, так? Мы тут, значит, стенгазету делаем, так, может, подмогнешь, нарисуешь чего-нибудь; тебе тут все равно до завтра париться. – Появился большой лист бумаги, краски. Володя взялся за дело с удовольствием.
И вот пятницкие фантазии заплясали на милицейском листе. В кабинете за столом сидит милиционер с большой звездой на погонах. А с плаката, что на стене, смотрит строгими глазами комсомолка, предупреждая: БУДЬ БДИТЕЛЬНЫМ! Но из-за плеча ее крадучись высунулась другая ехидно-мерзкая физиономия, вроде как из-под маски вылезает и тянется преступной рукой прямо из плаката, и холодное железо пистолета уперлось в висок генерала. И тут с края листа (одна нога осталась за кадром, другая выкинута вперед) наперерез бросается молоденький милиционер, лейтенант, видимо, или даже сержант, и видно, как через мгновение он ловким милицейским приемом сокрушит преступную длань. По середине листа Пятница оставил совсем узкую полоску для заметки, получилось что-то вроде границы, за которой развернулась другая картина – веселая, этакая милицейская пастораль. На парковой лужайке – дивно красивый фонтан с павлинами. Хвосты разукрашены радужными камнями, а головки сияют золотом. Но по центру фонтана плывет безобразное корыто, в нем развалился отвратительный тип. Руки закинул за голову, кепка на лицо и папироска такая, наглая, дымит из-под кепки (вся, наверное, изжеванная), и ноги свои отвратительные босые с суковатыми пальцами выставил напоказ – задрал на борт корыта. Ну, хулиган. И рожа такая мерзкая, пьяная… В общем из тех, кому не место в нашем обществе. Но правоохранители уже тут как тут. Трое милиционеров баграми вцепились в корыто и тащат к барьеру. Сияет и солнце, сияют и лица отдыхающих граждан. Но непонятно даже для самого Пятницы: из кармана одного из милиционеров высунулся и хихикает маленький чертик. Наутро Пятницу допросили и отправили с Богом. А еще через день он опять явился в ментовку и заявил, что должен закончить начатую работу. И просидел там еще целый день. Ну и что – скажут – за достижение такое великое? И всего-то – нормальное проявление для настоящего художника. Так и должно быть. Всегда и со всяким. И часто ли это происходит? К сожалению, наше время все больше изобилует обратным явлением. И сразу вспоминается другая история. Был среди знакомых моих художник… ну, скажем так: особого восторга от его искусства я не испытывал, но был он для меня таким, что ли, примером творческой чистоты, какого-то даже духовного величия и в работе, и в самом образе жизни: нравственным критерием, если хотите. После каждого визита к нему выходил я из дома очищенным, каким выходит верующий из церкви. И вот в очередной такой заезд показывает он мне картину (он любил показывать, показывать все, что у него есть, лишь бы смотрели). На картине десятка два-три заковыристых элементов, но все лишь слегка намечено, чтоб только сюжет уловить было можно. И размер немаленький, в общем работа в самом начале. Сюжет был любопытный, и я сказал, что может получиться интересная вещь. В ответ я услышал следующее:
– Может, конечно (лицо при этом выражало муку), но ты же видишь, сколько тут еще работы… – Он взял холст и поставил лицом к стене.
– Если вот закажет кто, тогда закончу. А так, совершать такие подвиги… это, знаешь, уж слишком – это не для меня.
Больше с этим человеком я никогда не встречался. А про Пятницу… Я думаю, сколько сейчас разных людей хотели бы увидеть его этот «ментовский» шедевр?!
22. Свадьба в Рис Оранжис
«Всё ребята, смерть моя едет – жена», – обреченно вздыхал художник. Без малого двадцать лет Петя живет один. Даже в самых невинных отношениях с дамами замечен не был. Да и вообще, кроме своей работы нет для него ничего. Прозрачная кожа обтянула граненые скулы, и вся фигура, как суковатое дерево, таращится углами. Только в глубоких глазницах живой блеск. И тут точно можно сказать – истинно духом одним живет человек.
В прежней жизни, в Минске, Петя был (трудно даже представить) комсомольским боссом. Обычно на таком месте оказывались либо природные командиры, готовые поучать, вразумлять каждого встречного; хлебом не корми, не пои пивом – дай покомандовать, либо карьеристы, бездари и прочие говнюки. Петю в таких грехах заподозрить трудно, просто он настолько был правильный, ответственный во всем, то есть больше чем педант, что кому же еще и поручить добросовестно везти бессмысленный воз. И вот, как представитель уже молодой партийной номенклатуры по комсомольской путевке оказался Петя в буржуйском Париже. Здесь он вдруг по-настоящему вспомнил, что он художник; каждый камень, казалось ему, кричал тут о подвигах великих творцов, и он решил остаться в этом городе навсегда. И румяную добродушную жену, и роскошную по тем меркам квартиру в центре города, и (странно было потом вспоминать) так ловко начавшуюся было карьеру – всё это он оставил в прежней жизни и зажил жизнью новой, которой недавно совсем не мог даже представить.
Всё имущество его помещалась в небольшом мешке – рабочие материалы, всё остальное на себе (много ли надо человеку, который так много бросил). Поначалу терся по случайным углам, затем приноровился жить по многочисленным скватам – этаким колониям бездомного люда, в основном творческого толка.
Петя сразу вклинился во всю эту круговерть, что представляла жизнь в таких коммунах, да и города в целом: постоянные толпы зевак с улицы, перманентные акции, манифесты, фестивали, аукционы, перформансы – всё кругом вертелось, кричало, вспыхивало, кривлялось, смеялось. О материальных трудностях некогда и подумать было. Откуда брались средства к существованию, неизвестно, да и ему самому задним числом определить это было бы трудно.
Особенно любимы были собрания – réunion. Réunion, в 6 часов сегодня réunion, réunion не забудьте – бегал какой-нибудь зазывала. К шести обитатели выползают из своих нор, располагаются полукругом перед импровизированным столом. За столом инициатор сборища, готовый сразить всех сенсацией – он на пороге открытия нового изма, глаза его горят. Он не успевает до конца изложить свою теорию, рот ему затыкает поток сногсшибательных идей, что сыпятся со всех сторон; все шумят, размахивают руками (иные с банками пива), выбрасывая свой – единственно верный лозунг. Все возбуждены, все довольны. Много слов говорится о свободе выражения (будто кто-то держит ее за горло), о новых формах, о новых средствах выражения, при этом в основном повторяют по десятому разу то, что давно уже пылится в музеях.
Тут выскакивает вперед, как на арену римского амфитеатра, бойкая девица, снимает штаны, приседает и дует огромную лужу, демонстрируя дух свободы. Все аплодируют.
Провозглашение манифеста, воззвание к поколениям будущего откладывается до следующего раза.
Петя захлебывался от восторга такой новой жизни, несмотря ни на какие внештатные обстоятельства. Однажды, отсутствуя полтора дня (случилась подработка, Петя ездил за город), по возвращении застал заколоченные кругом двери и давящую тишину. Подробности он узнал на четвертый день.
Обычно такие вот коммуны случаются по принципу клубов по интересам. В этом же месте толклись люди совершенно разного свойства. К тому же художники появились там не первыми и задавать главный тон было непросто. Назначили сходку, обсудить условия сосуществования.
Неожиданно на САММИТ явились все. Рядом с художниками сидели люди, представлявшие собой непонятно что. Группа чудно разнаряженных девиц: не то сказочные персонажи, не то адепты неведомой секты.
Однажды Петя забрел на (их) верхний этаж, увидел свет в приоткрытой двери, зашел. Просторная комната походила на театральные декорации сказочного мотива. Все стены, пол, матрасы, лежавшие на полу, диван, кресло – всё было покрыто восточными коврами, цветастыми тряпками, как и сами обитательницы.
– Входите, входите, – приглашала лежащая на диване девица, две другие сидели рядом на матрасе, – прошу.
– Да я… тут вот, хотел просто… – стал оправдываться Петя за вторжение.
– Вы, видимо, ищите место, где жить. Можете располагаться у нас, места много, – и обвела рукой ковровое пространство. Две других смотрели молча, сосредоточенно.
– Да нет, есть у меня место, благодарю, да я тут мимо просто… – замямлил Петя и поспешил выйти.
Молча, но шумно явилась компания панков – тех, что когда-то ходили в лохмотьях, увешанные цепями, бритые, либо с гривами оранжевых, фиолетовых, зеленых волос. Тихо уселись в стороне, излучая агрессию и готовые в любую минуту кинуться в бой. А тут еще накануне произошел небольшой инцидент. Петя вставал раньше всех, когда иные еще не ложились. И увидел: во дворе оранжево-зеленые развели костер и пытались поджарить что-то вонючее. Дым шел черный, разлетаясь лохмотьями копоти, похожими на ворон. Дело в том (это он и пытался объяснить «этим»), что на параллельной улице прямо за ними (можно сказать, они терлись спинами) располагался полицейский участок, а с другого угла районная мэрия и не в их интересах палить костры. «Те» не поняли или отказывались понять. Настоящей драки, правда, не произошло; один брито-фиолетовый влез ногой в костер и кинулся заливать дымящиеся штаны, но потасовка создала напряженную ситуацию.
Смешно, что каждая группировка боялась, что на их место претендуют другие, не подозревая, что интересы каждого оказывались как раз на своих местах, с другими не пересекались. В результате все разбрелись по своим углам.
А в ту злополучную ночь на третьем вспыхнул пожар.
Пожарные, полиция явились тут же, быстро всё потушили. Оказалось, был поджог. Пытались сжечь убитую девицу.
Всех без разбора присутствующих замели в полицию и продержали три дня. По освобождении все «пострадавшие» отмечали (не без удовольствия), что кормили их три дня очень прилично. Петя долго еще сожалел, что не попал под замес.
В другой точке неожиданно появилась полиция с рабочими (правда, до этого неоднократно предупреждали, требовали освободить территорию) и на глазах у всех заложили вход кирпичной кладкой, отрубив предварительно и свет и воду. В общем это обычная практика, никто и не рассчитывал жить там вечно; сколько удастся, то и ладно. Обитатели уныло разошлись в разные стороны. Петя же остался. Добыл где-то длинную, крепкую доску, вставил ее в окно второго этажа – получилась лестница, правда, чтоб не грохнуться, лезть по ней надо было на четвереньках. Но не беда; было б куда лезть, правильно? И Петя стал жить, жить и работать (!) при свечах. Без света, отопления и воды прожил он там больше года.