Не раз мне приходилось краснеть, как это называется, до корней волос, когда даже за небольшим столом произносился тост: «Выпьем за эту страну, которая дала нам всё это» – и тыкалось пальцем в стол, где лежали иногда даже просто та же колбаса, картошка и огурцы. Это и есть именно то, на что была обменена Родина. Все они так трепетно относятся к своему организму, что даже потенциально ничтожная угроза их благополучию повергает их в ужас и они готовы метаться по всему миру, дабы уберечь СВОЕ ДРАГОЦЕННОЕ. Приличному человеку так дрожать за свою задницу просто стыдно, позор! Могу с полной уверенностью сказать, что это самая примитивная часть населения России.
ПОЗДРАВЛЯЮ ВАС, ВЕЛИКИЕ ГОСУДАРСТВА, С ПРИОБРЕТЕНИЕМ ТАКОГО ДОСТОЯНИЯ – Животный мир.
Один знакомый эмигрант высказал еще и такую мысль: «Советская власть сделала хитрожопый ход – выпустила всех желающих свалить из страны, таким образом избавившись от огромного числа тяжело психбольных».
Так называемая третья волна эмиграции – есть эмиграция КОЛБАСНАЯ. Неудивительно, что те же русские люди, но другой волны, не находят между собой ничего общего. Свежие смотрят на тех, давних, как на аборигенов; «аборигены» на новоявленных – как на диких кочевников. У тех, первых, стоял прямой вопрос жизни и смерти. И жизнь в новой стране давалась им нелегко. Я застал еще этих стариков. Видел, например, сына того самого Столыпина – старика богатырского роста, похожего на портрет своего знаменитого папы. Квартиру в Париже мне нашла вдова русского философа Ильина. Аристократы были извозчиками такси и рабочими заводов, и не потому, что не способны были ни на что другое – был запрет на профессию, государственный закон.
Встретил раз любопытного старика. В царской армии он был командиром подводной лодки. Во время отступления белой армии из Крыма на лодке этой пришел во французский Гавр. Он был талантливым инженером, всю жизнь занимался изобретательской деятельностью и, несмотря на ряд запатентованных изобретений, продолжал работать на заводе рядовым слесарем.
Мотивы колбасников отличаются разительно. Какая-нибудь фифа, глянув в зеркало, впервые обнаруживает вдруг, что у нее длинные ноги и круглый зад, и вот она уже убеждена, что место ее заднице в самой комфортабельной точке планеты. И все эти ссыкухи считают, что этот мир, что вокруг них – просто недостоин их присутствия. А из тех, что в комфорте уже выкупались, есть такие, что за колбасой нацелились в обратном направлении. – Сейчас надо туда, в Рашу, – как они выражаются, – там теперь МУТНАЯ ВОДА – там деньги надо делать.
Российские чиновники – те тоже любят колбасу. Зажившись на западных хлебах, ни в какую не желают расстаться со своим положением. И, как сказано было в увиденном недавно фильме (хоть это и художественное произведение – вполне отвечает действительному положению), перевод на Родину для дальнейшей работы расценивается как разжалование, понижение, унижение – катастрофа! Я вовсе не гребу всех под одну гребенку, но должны ли быть вообще таковые? Я знаю достаточно примеров, когда высокозванный чиновник – дипломат, прослужив якобы своей стране, выходит на пенсию или, просто заканчивая служебный срок, остается жить в стране пребывания. Так кому же он служил?..
В достойные времена (рыцарские) предателей убивали, а если и пользовались ими, презирали. А теперь такой холеный экземпляр, выходя на пенсию, приобретает в Париже, Лондоне, Майами, Монако неслабую квартирку в респектабельном районе (это и есть истинная его цель жизни) и живет, как самодовольный поросенок в благополучном хлеву. А еще вчера он горланил лозунги во славу отечества. Один такой создал даже музей «Русского флага» в посольстве; горделиво выставлял себя как одного из учредителей этого флага. Ну что сказать – государственный муж. Теперь он парижанин, прогуливается в Булонском лесу со своим мопсом, и нет ему дела ни до ТОЙ страны, ни до ТОГО флага – тот же животный мир.
Как клещи вцепившись в свое место, стараются выкачать всё до дна. Деревенские родственники тоже пристроены по лондонам и парижам.
Прихожу в парижское консульство получить бумагу для обмена водительских прав жены (она сидит с ребенком). Подходит ко мне уж и не знаю как назвать – сотрудник, женщина просто, дама ли, баба, затрудняюсь; в возрасте уже низкоросло-широкоплечая – похожая на ящик, косолапо переваливается, будто ступает по кочкам, на затылке ущербный пучок волос.
Обращаюсь с просьбой. Та смотрит, как на новые ворота баран, затем зовет какого-то Диму.
Говорит: Тут вот этому МАСЬЕ нужна справка, как тут что?..
Молодой элегантный уходит, возвращается с бумагой.
– Матрёна Ефимовна, вот по этой форме, напишите…
Матрёна (нет, я не придумал имя из XIX в., я запомнил), Матрёна, разыскивая каждую букву на клавиатуре, печатает документ. Когда, наконец-то бумага была готова, вижу, что документ выдается на имя такого-то… т. е. на мужское имя, хотя ясно было сказано, что справка нужна на имя жены.
Подходит молодой Дима, я ему:
– Простите, но разве я бумагу для мужика спрашиваю?
Дима смотрит на Матрёну… Та: Ну, как на образце написано, так и пишу… Большинство сидящих в окошках, непосредственно работающих с посетителями, не знают языка этой страны. А зачем? – Место свое они получили за особые заслуги или просто как небесный дар; в любом случае заслуженно, и нечего заморачиваться по пустякам.
Попутчик
Поезд вот-вот тронется, а на перроне вовсю гудел праздник. Шампанское вырывалось из стаканов, лилось на платформу. По градусу веселье это походило на проводы молодоженов в свадебное путешествие на экзотические острова. И уже на ходу вторгся и заполнил всё купе праздный дух.
Широко расположившись на банкетке, как это получается у людей солидной комплекции (на лице выражение довольства: собой, миром и всем вокруг), достал коньяк, и праздник тронулся дальше. В купе мы оказались только вдвоем. Весь вечер он наслаждался собой. Рассказывал о всех удачах своей жизни: и о жене (там тоже была удача) – «Высокая такая, в шляпе, видел? – жена!», – и о строящемся загородном доме – «Из лиственницы дом, с Урала заказывал», – о подаренной недавно двуствольной тулке – «Я не охотник и стрелял только по пустым бутылкам, но побродить с ружьецом по морозному воздуху, это, скажу я тебе, вещь». И всё это с шутками-прибаутками, юморком солдатским, в общем, как человек, что живёт, как дышит. В Париже он был работником советского торгпредства. У нас даже оказался общий знакомый, с которым он учился в Академии Внешторга.
Раннее утро застало непогодой – шел дождь, головной болью после вчерашнего и неожиданными хлопотами – всё это о моем попутчике. Ко мне утро оказалось терпимей.
Брест. Граница.
Неожиданно изменился тон, с которым заговорил со мной попутчик:
– Давай, готовься, человек свободного мира. Сейчас тебя будут потрошить, только перья лететь будут. А ты как думал. Меня вот это вообще не касается, меня и смотреть не станут. Я представитель страны, а ты перемещенное лицо: без роду без племени.
При этом он как-то сладко подхихикивал. Обидеться на него у меня и в мыслях не было, т. к. в принципе он был прав.
– Так что готовься, боец, а я на вокзал схожу: надо бы пивком запастись и потом…
– Доброе утро, документы, пожалуйста, приготовьте – в дверях стоял человек в форме – таможенник.
Обратился он сразу к попутчику моему, возможно, как к человеку более солидной наружности.
– Вещей у Вас сколько?
Попутчик сразу взял снисходительный тон. Баулов у него было достаточно.
– Вот этот чемодан, – таможенник указал на самый большой, – вниз спустите, пожалуйста.
– Вы что, смотреть, что ль, собрались, я же сказал, вот мои вещи, что еще надо?
– Пожалуйста, снимите с полки чемодан.
– Вы кого тут досматривать собрались, я вам не турист, я на государственной службе, и нечего совать нос в мои вещи. – Красные, после вчерашнего, глаза вспыхнули, верхние клыки вылезли изо рта, быстро стали расти и опустились ниже нижней челюсти, перегарный дух выскочил серо-зеленым облаком.
– Я вижу, вам нечего делать, лезете не в свои дела своим длинным носом.
Таможенник молча, внимательно посмотрел на Попутчика, затем мне: «А Ваши вещи где?» Я показал на свою сумку. И опять мне: «Пожалуйста, выйдите из купе, и вообще, можете идти на вокзал, отправление поезда в 8.40». Дверь за мной захлопнулась, но было слышно: таможенник спокойно, с ударением на каждое слово: «Сейчас ты снимешь штаны, встанешь на три точки, чтоб не было сомнений, что ты и там не мог ничего скрыть, затем вывалишь свой багаж, и мы внимательно всё посмотрим, в нашем распоряжении два часа».
Когда я вернулся и поезд тронулся, на полу в купе всё еще лежала куча вещей. Весь взмыленный (вид у него… – лучше уж и не описывать), он старался распихать всё по своим тюкам. Когда он наконец справился, я протянул ему бутылку пива, он перевел дух, успокоился. В Бресте появился третий пассажир, Степан Петрович. В возрасте уже, пенсионер, житель маленького германского городка. Не будем путаться, будем называть всех по именам. Валера – главный пассажир – достал бутылку водки и литровую банку красной икры. Оказалось, такой объем икры на вывоз запрещен и таможенник мог бы вообще конфисковать, но (пожалел всё-таки) предложил банку открыть и затем съесть по дороге.
– Вот, Степан Петрович, – подавая большую ложку, – Вы когда-нибудь ложками такое ели?
– Что это?
– Икра, Вы что, не видели никогда?
– Нет.
– Г-г-г-г-ы, – пассажир Валера расхохотался от души. Он уже оправился от наскока темных сил, и опять вернулась к нему прежняя легкость. Теперь нового попутчика Валера избрал объектом своего юмора. Степан Петрович, несуетливый, с тихими умными глазами, из тех, кого война навсегда оставила на чужой земле. Родом с Волги, в белорусской деревне у него племянники и последние годы, четвертый уж раз ездит он навещать родственников. Горячится, негодуя на тамошнюю молодежь.