- Но-но-но, мил'с'дарь, не бросайся словами, нас тут больше! – грозно рыкнул Пакош.
- Вот именно, - присоединился кто-то к нему.
- Да, я один-одинешенек! Но я верю в свою правоту! И имею право встать против вас! Veto!
Лезвия сабель блеснули в слабом свете факелов. Гусары сбились в кучу. Только Вилямовский был не один. Рудзиньский вырвал из ножен свою баторовку и присоединился к нему. Они стояли, плечом к плечу, и молчали. Во взглядах противников Вилямовский чуял смерть.
- Не станем мы до бесконечности убеждать один другого, - сказал Желеньский. Его глаза, практически безумные от голода, даже не глядели на Кшиштофа. – Взять его!
Чудовищный взрыв сотряс все их чувства. Двери, ведущие в соседнее помещение, сорвались с петель, и, пылая, ударились в противоположную стенку; вслед за дверью в комнату проникли языки пламени. Соседнее помещение все было в огне. А затем вновь раздался взрыв, так что стены задрожали, с потолка посыпался мусор. Вместе со вторым взрывом в них ударил жар, словно из открытой печи.
- Пожар! – раздался дикий вопль.
Огонь уже врывался в комнату, в которой ве находились. Иконы и свисающие с потолка фестоны ткани вспыхнули в один миг.
- Спасайся! – взвизгнул Желеньский.
Все разбежались на все четыре стороны. Рудзиньский с Вилямовским метнулись к окну. Удар ногой, и ставни с грохотом распахнулись. Огонь чуть ли не наступал им на пятки. Прыжок – и они были во дворе.
Желеньский за ними не выскочил. Вместе с Крысицким он задержался в адском жаре огня, одним прыжком добрались до изрубленного тела армянина. Третьим к ним присоединился Мелециньский. Они ухватили окровавленные куски человеческого мяса и потащили их через порог. Ими управлял голод.
- Спасибо тебе!
Вилямовский поднял голову. Последние события совершенно спутали его чувства. Он даже не знал, а удастся ли ему вообще прийти в себя. Ужасно хотелось пить, голод рвал кишки…
- За что?
- Если бы не ты, - прошептал Рудзиньский, - даже и не знаю, нашел бы я в себе столько сил, чтобы… - Он не закончил предложения.
Кшиштоф положил ему руку на плечо.
- Это ты глядел на меня. И тогда-то мне все припомнилось.
- Нет. Я знал, что ты так и поступишь. Благодаря тебе, я все еще остаюсь… человеком. Кшиштоф… У меня уже нет сил. Я голоден… хочу есть…
Вилямовский молчал.
- Но когда я вижу тебя, знаю, что не могу умереть. Знаю, что у нас еще есть какая-то надежда… Знаешь ли ты, Кшиштоф, что ты – святой. После того, что ты сделал, я, похоже, я должен целовать твои руки…
- Вы для меня единственная надежда, Самуэль, - прошептал Вилямовский – Ты и женщина, которую я люблю. Если бы не вы, мне давно был бы конец…
Они сидели молча в большой, мрачной комнате, освещенной слабым пламенем масляной лампы. И снова молчали. Здесь собрались все, которые были нужны – гусары из хоругви Кшиштофа Вилямовского, хотя и без своего командира.
- Наверное, я начну, мил'с'дари, - тихо произнес Щавиньский. – Вы прекрасно знаете, что происходит. Ни у кого из нас еды уже нет.
Все молчали, украдкой поглядывая друг на друга. Все прекрасно понимали, что кто-то из них должен быть тем, кто…
- И такие дела должны оговариваться в круге хоругви. Чтобы сильно не тянуть, спрашиваю, как мы должны все решить?
Никто ему не ответил.
- Мне кажется, что лучше всего было бы провести жеребьевку, - сказал Желеньский. – Так будет справедливее всего.
- Действительно.
- Верно говорит, - поддержали его с нескольких сторон.
- Согласен, - сказал Щавиньский. – Устраиваем розыгрыш.
- Да что же это мы – с ума сошли? – тихо прошептал один из гусар. – Неужто у нас уже нет совести, нет страха перед Богом…
- Тогда пускай Бог и пошлет нам еды, - буркнул Крысицкий. – Так нет, он этого не делает. Все мы хотим жить! И будем жить! А этот грех пускай берет на себя Он.
Вновь повисло молчание.
- Я предлагаю другое, - неожиданно отозвался Желеньский. – Не будет жеребьевки.
- Как это?
- Есть кое-кто, кого мы должны… ну, вы знает. Вы хорошо его знаете.
В помещении повеяло ужасом. Исхудавшие, бледные лица застыли.
- Все вы этого человека знаете…
Его понимали и без слов.
- Оно так, - произнес кто-то сзади. Пускай так и будет, только за это – смерть.
- Милостивый государь Струсь пошлет нас на виселицу…
- Его милость Струсь ничего не скажет ничего не скажет, - отозвался Желеньский, - головой ручаюсь. Он сам говорил, что нужно убрать этого крикуна. Так как, согласны?
Все молчали. Но уже знали, что им следует делать. Все думали одно и то же.
- Есть хочу.
Вилямовский молчал. Эти слова просверливали тело хуже, чем голод, которого он, собственно, почти что и не чувствовал. От Кшиштофа осталась одна только тень. Упырь с бледным лицом и горящими бессонницей глазами. Он глядел на то, как Соня склонилась набок, а потом упала. Тело ее сотрясали спазмы. Сам Кшиштоф уже ничего не чувствовал. Только лишь ужасно, даже чудовищно хотелось пить. От голода? Ведь он сегодня уже выпил чуть ли не ведро воды.
- Я голодная, - вновь прошептала женщина. – Ты же знаешь, что я тебя люблю. Я верила в тебя, и верю, что правда на твоей стороне, только у меня уже нет сил. Дай мне чего-нибудь поесть. Умоляю…
Кшиштоф молчал. А что он мог еще сказать?
- Пойду на улицу, - с трудом прошептала она. – Не выдержу. Возможно, кто-нибудь меня еще пожелает. Спасибо тебе за все, что ты сделал… Хоть какое-то время ты позволил мне пожить, как женщина, а не блядь. За это и благодарю… У меня нет к тебе претензий. Знаю, что еды у тебя нет. Я пойду… пойду, - шепнула она и, опираясь о стенку, попробовала подняться.
Кшиштоф припал к ней.
- Дай, дай есть… - прошептала она, и на ее устах появилась отвратительная усмешка. – Мы станем есть, а потом… потом, ты знаешь что мы станем делать, - судорожно шептала она, а потом вдруг сунула руку под его жупан, между ног. – А если нет, то я отправлюсь на улицу, гад…
Соня замерла, когда Вилямовский ударил ее по лицу. Вскрикнула. Второй удар был сильнее. Женщина упала на грязные доски. Кшиштоф даже был изумлен собственной силой. Неужто хоть что-то от нее осталось? Или он и вправду превратился в упыря? Он ухватил Соню за волосы и поволок по полу, потом кинул на лавку.
- Никуда ты не пойдешь, - хрипло выдавил он из себя. – Задушу тебя, сука, задушу!
Его рука сама, совершенно самостоятельно схватила саблю. Он даже не знал, когда вытащил оружие из ножен. Он хотел рубить женщину, которую любил…
Вилямовский отбросил оружие и заплакал, опустившись на колени. Он понимал, что находится чуть ли не на грани безумия. Что он хотел сделать? Кшиштоф не узнавал самого себя. Сейчас он был возле Сони, гладил ее волосы, прижимал к себе…
- Боже мой… - прошептал он. – Что же я хотел сделать… Прости меня, прости…
- Это все я, - прошептала та сквозь слезы. –Это я во всем виновата. Вот только, что дальше? Я уже не выдерживаю. Прости меня, прости…
Внезапно Кшиштоф вздрогнул. Кто-то стучал в дверь. Наместник быстро поднял саблю, вышел в сени и подошел к двери, выходящей на крыльцо.
- Кто там?
- Я к мил'с'дарю Вилямовскому. Ваша милость меня знает…
Кшиштоф с неким колебанием отодвинул запоры. В темноте перед ним замаячил затертый силуэт. Это был Бильский, боевой товарищ из его хоругви. Вилямовский сразу вспомнил его.
- Пан наместник, тут один боярин в Китайгороде продает еду за золото. У мил'с'даря чего-нибудь осталось? Можно было бы купить.
- Боярин? Не может такого быть. А где?
- Около Благовещенского собора.
- Там? Когда можно с ним встретиться?
- А вы хотите? Завтра вечером приду. Туда пойдем лишь вдвоем. Только никому об этом не говорите. – Гусар дрожал, словно бы чего-то опасался. – Ну ладно, завтра свидимся, - буркнул он и расплылся во мраке.
- Это здесь? – Кшиштоф внимательно огляделся по покрытым чужеродностью развалинам.
Место было мрачное и казалось злым. Вся ближайшая округа представляла собой кучу камня. И всю эту пустыню, вплоть до куполов ближайшей церкви, отбеливал холодный, трупный свет Луны.
- Под ноги глядите, мил'с'дарь. – Бильский зажег фонарь. – Здесь, в подземельях.
Кшиштоф услышал, как его проводник сдвигает какие-то доски. В слабом свете стала видна черная дыра в земле и едва видимые, запыленные, ведущие вниз ступени. Вилямовский почувствовал странную дрожь. Что-то во всем этом ему не нравилось. Но ведь здесь он находился только лишь с Бильским.
- Пошли.
Гусар начал спускаться вниз. Кшиштоф направился за ним, но он держал руку на сабле. Спускались долго. Потрескавшиеся каменные ступени вели к какой-то цели, скрытой в подземной бездне. Они все время были такими же самыми – запыленные, все в трещинах. Кшиштоф чувствовал, как с каждым шагом возрастает его беспокойство. Он боялся, и этого нельзя было скрыть, но в подобные мгновения он вспоминал про Соню и шел – дальше, все дальше и дальше…
После длительного времени ступени наконец-то закончились. Бильский прошел в низкий, сводчатый входной портал, а Вилямовский ступал за ним. Они вошли в большой, сводчатый зал. В его стенах открывалось несколько погруженных в темноту проходов. Здесь уже было светлее. Красный свет факела извлекал из мрака белый иней селитры на стенах и полу. На средине помещения виднелось черное, дышащее маком и холодом отверстие колодца, над которым вздымались седые испарения. Рядом стоял палаческий пень с вонзенным в него тесаком. Кшиштоф присмотрелся к нему. Неужели тут что-то должны были рубить? Он не знал почему, но при виде этого огромного, холодного лезвия по спине его поползли ледовые мурашки. Или тому виной был холод подземелий?
Из мрака одного из проходо в быстро вышел низкий, плечистый мужчина в жупане, поздоровавшийся с прибывшими жестом головы. Кшиштоф снова почувствовал себя не в своей тарелке. Он многое дал бы за то, чтобы только получить еду и вновь вернуться на поверхность. Наступила тишина, в которой было слышно лишь капание воды и тихое шипение горящей на факелах смолы.