- Подборский изменник из фальконета6 меня подстрелил! – выкрикнул старик. – Наехал я на того сучьего сына, после того, как он луг дедовский у меня захватил. И подстрелили меня сразу же после того, как я ему амбары и гумна подпалил! Ничего, я ему еще покажу, он меня еще попомнит!
- Присаживайтесь, присаживайтесь, пан Мурашко. – Эй, жид7, - крикнул темноволосый. – Мед неси! И мигом, а не то бороду рвать станем!
Вблизи, при свечах, пан Муращко выглядел гораздо более представительно, чем в скупом свете факела. Пускай и пожилой, но выглядел он свежим и здоровым, на нем был черно-золотой жупан и обшитая мехом делия8. Прихрамывая, он приблизился к столу и вот тут увидел приютившегося на краешке француза.
- А это что еще за чудо! – воскликнул он. – Немчура! Немчура в нашей корчме?!
- Это кавалер де Кюсси. Из Франций сюда приехал, чтобы Речь Посполитую описать.
- Речь Посполитую? Ты только, шот9, хорошо про шляхту пиши. Потому что, ежли чего плохого прочитаю, то, Богом клянусь, отрублю тебе твою башку крашеную, как Мурашко прозываюсь. – Старик приблизился к Бертрану и протянул руку. – А я – Серафин Мурашко, герба Кисель, немчура. Не знаю, правда, дошла ли моя слава до Парижа. А знаешь ли ты, пан-брат, такого толстого маркиза де Монтеспиона? Не знаешь? Ха, и наверняка ведь не знаешь, потому что я, когда в молодости в лисовчиках10 служил, башку ему отрубил под Эппингеном, когда мы Лотарингию занимали. Ну, и чего сидишь так шот? Нашего польского языка не знаешь? Так компаньон мой по кубку, ученый проповедник Войчех Деболенцкий говорил, что даже в небе по-польски говорят, а сам Адам тоже поляком был.
Худой еврей спешно присеменил к столу, неся бутыль золотистого напитка. Разлил мед по стаканчикам. Все чокнулись, выпили. Мед был крепкий, пряный, разогревающий. Ну что же, даже де Кюсси признавал, что различные виды пива и меда были в Речи Посполитой единственной достойной внимания вещью.
Какое-то время все сидели молча. За окнами и в дымоходе выл ветер, метель сыпала снегом в ставни, а от печи расходилось приятное тепло. Мед-липец был крепким, у Бертрана де Кюсси быстро зашумело в голове.
- Твое здоровье, пан Мурашко! – воскликнул высокий шляхтич. Бертран невольно пожелал уклониться от исполнения следующего тоста. Мурашко заметил это.
- Что? Не выпьешь с нами?! – выкрикнул он. – Пей до дна! Пей до дна! Наш мед лучше этих ваших королевских ссак. Здоровье пана Боруцкого!
- Здоровье! Здоровье!
Снова выпили. Де Кюсси почувствовал, что голова быстро кружится. Все уселись.
- Начинай тогда первым, пан Боруцкий,- сказал Мурашко.
Высокий, темноволосый шляхтич подкрутил ус.
- И о чем бы вы хотели услыхать, пан Серафин? О девках? О сражениях? Про оружное исполнение прав?
- Обо всем. А еще про выпивку и шляхетскую честь.
- Про честь. Послушай тогда, пан Мурашко. Другие еще не прибыли, и я тогда расскажу тебе правдивую историю, случившуюся годы и годы тому назад.
Де Кюсси подставил уши. И как раз тогда темноволосый шляхтич начал рассказывать.
рассказ первый
ЧЕРНЫЙ ГЕРБ НОВИНА
Заблудился. В конце концов, пришлось признать это самому себе. Падал дождь, а лес казался повсюду таким же самым – везде мрачные, истекающие каплями воды деревья, и нигде не было видно ему конца. Под спутанными ветвями становилось все темнее, наступали понурые, осенние сумерки; глинистую тропку, по которой он ехал, покрывали желтые листья.
Проклятое невезенье преследовало Куницкого с самого начала путешествия. Поначалу, сразу же за Каменцом, сломались оба колеса повозки, потом пали два коня, и теперь, когда он оставил челядь и нагруженный добычей воз в Баре, просто-напросто заблудился в мрачных лесах над Бугом.
Постепенно дождь перестал падать, сорвался легкий ветер. Он громко шелестел втыями, сотрясая с них тучи серебристых капель. Деревья по обеим сторонам дорожки вдруг расступились, открывая небольшую полянку, поросшую кустами с багряными листьями. Прямо посредине пустого пространства стояла старая хижина – похоже, какая-то разваленная корчма. Много подобных строений осталось в тех сторонах со времен последнего татарского наезда. Привлекательным все это никак не выглядело, но Ян двинулся к развалине. Что ни говори, но дае в такой древней халупе на голову не лило.
Внезапно в одном из оконных проемов мелькнул темный силуэт. Куницкий инстинктивно прижал голову к конской шее. А потом увидел вспышку, услышал грохот выстрела; пуля свистнула высоко над головой. Шляхтич ни на мгновение не стал сомневаться. Если бы просто отскочил, то, прежде чем успел бы добраться до ближайших деревьев, притаившийся в корчме противник имел бы возможность всадить в него, как минимум, одну пулю. Потому, вместо того, чтобы убегать, Куницкий соскочил с коня, припал к стене и вытянул саблю.
Во внутренностях развалины царила абсолютная тишина. Ян придвинулся к двери. Он увидел погруженные в полутьме большие сени с гнилым полом. Медленно, прижав спину к стенке, Куницкий вошел вовнутрь. В помещение он заглянул с левой стороны. Большая комната с печью – похоже, кухня. Он вошел туда и обвел ее внимательным взглядом. Разваленная лавка, остатки волосяных покрытий, несколько старых мисок и щербатый котелок. Печь была еще теплой. Выходит, кто-то здесь находился!
Куницкий повернулся, услышав за собой скрип половых досок. И вот тогда-то из левой двери выскочил высокий, худощавый мужчина в дели и меховой шапке колпаком и рубанул Куницкого саблей. Они сошлись раз, второй, третий, отскочили… Шляхтич пригляделся к лицу нападавшего. Замер. Потом тот поглядел на него. Опустил оружие.
- Куницкий? – спросил он. – Ян Куницкий. И что мил'с'дарь тут делает?
- А что должен был делать? С войны возвратился. Ну а ты, мил'с'дарь, похоже, умом тронулся…
Куницкий без труда узнал стоявшего перед ним мужчину. То был Яцек Остржицкий, сосед из родимых сторон, из-под Брацлава.
- Ты меня не узнал? Да, я не был дома уже два года, но не мог же так сильно измениться:
- Так мил'с'дарь вернулся? Уже вернулся?
- Война закончилась. Не думал я, что на Брацлавщине меня приветствует пуля из бандолета11. Я же, вроде как, на разбойника не похож?
- Да нет… - Остржицкий смешался. – Садись, мил'с'дарь. – Он указал на лавку. – Я тебя не узнал.
- Сейчас поговорим, - буркнул Куницкий. – Но вначале мне надо привести коня.
Он выбрался из дома и отыскал на поляне своего жеребца. Чтобы завести его в полуразваленный сарай и расседлать, понадобилось несколько минут. Когда Куницкий вернулся в помещение, Остржицкий заслонил окно старой, превратившейся в тряпку ферязью12.
- В ваши руки, - сказал он, подавая кожаную баклагу. – Твое здоровье, пан Куницкий.
Шляхтич с удовольствием сделал большой глоток водки. Остржицкий быстро вытащил хлеб и вяленое мясо и положил их на лавке возле Куницкого.
- Все, что имею, - сказал он, садясь напротив. – Знаешь, мил'с'дарь, тяжелые времена настали. Много чего у нас поменялось.
- А как там моя жена?
Остржицкий вздрогнул. Куницкий это заметил. Они сидели молча. Ян подбросил дров в огонь, багряный отсвет несколько осветил помещение.
- Твоя жена здорова, пан Куницкий.
- Это хорошо. Ну а ты, мил'с'дарь, что тут делаешь?
- Да так… как бы живу я тут.
- То есть как это?! – воскликнул Куницкий. – Как это: "как бы живу я тут"? В этой развалине? А твое поместье? Отцовское наследие? Что случилось? Татары спалили? Если так, то моя супруга всегда предоставила бы тебе кров.
- Татары? – бледно усмехнулся Отржицкий – Хуже, чем татары. Говоря проще: нет у меня уже ни поместья, ни состояния. У меня их отобрали, вот и все.
- Да как это: отобрали? По какому праву?
- И по-правому и по-левому, как оно говорится. С саблей в одной и с иском в другой руке.
- Но кто, о Господи? Мил'с'дарь с кем-то судился?
- Суд был, - горько усмехнулся Яцек. – И я его даже выиграл. Тем не менее, сложно устроять перед тремя сотнями казаков, когда у тебя всего лишь дюжина слуг.
- Так что же случилось?
- У нас тут новый староста. У тех мосьцицьких владений, которые когда-то присвоил его милость пан Януш Сененьский, теперь новый хозяин. И поосторожнее, мил'с'дарь, с этим человеком. Да и не тебе одному беречься следует. Наверное, все мы очнулись слишком поздно?…
- Выходит, это мосьцицький староста отобрал у вас отцовское наследие?
- Мы с ним ссорились. Немного судились. Все-таки, осторожней с ним! Может, я и преувеличиваю, но это авантюрист, каких мало…
- Ну, думаю же, что не другой Лащ13 или Стадницкий.
- Стадницкий… Это мил'с'дарь прямо в цель попал. Потому что, он и есть Стадницкий. Сын старого Ланцутского Дьявола14. Того самого, которому слуги лежайского старосты более двадцати лет назад голову отрубили.
- То есть как это? – Куницкий внимательно поглядел на собеседника, - один из Дьяволят? Не может быть…
- А оно так…
Снаружи вновь полил дождь. Куницкий четко слышал, как холодные капли шумят на гнилой крыше. Его охватили недобрые мысли. Если на Брацлавщине устроился сын старого Станислава Стадницкого, это могло обещать только неприятности. Стадницкого, зыгвульского старосту, небез причины называли Дьяволом. Никогда он никого не боялся, ну а к закону вообще никакого уважения не имел. Хотя и проживал он довольно далеко отсюда, в русском воеводстве, даже здесь, на Украине, под Брацлавом повсюду помнили его кровавые расправы, насилия, беззакония и чуть ли не гражданскую войну с лежайским старостой – Лукашем Опалиньским, завершившуюся бесславной смертью негодяя. Никто уже и вспомнить не мог, сколько инфамий и баниций15 ему было присуждено, поскольку все старались о нем поскорее забыть. От старого Стадницкого остались лишь людские слезы, память о закопанных где-то в горах сокровищах и… его собственные сыновья, которых н