- Сейчас разбужу жену.
- Не нужно. – Шляхтич направился к двери. – Бывай здоров.
- Уезжаешь?
Ян повернул голову. Анна вышла из-за его коня, отрицательно покачала головой, когда он вытянул руку к ней. Она не позволила даже подойти к ней.
- Уезжаешь, - прошептала женщина. – Оставляешь меня с ним. Оставляешь одну. И снова все будет таким же, как раньше.
- Он любит тебя…
- А ты думаешь, будто бы я его.
- Я ничего не думаю.
С горечью и злостью женщина глядела, как шляхтич отвязывает коня и выводит егово двор. Как потом, без помощи стремян, он вскочил в седло. Он видел, как худенькая ладонь стискивается на досках ворот. Невяровский повернул коня к выезду. И он уже не увидел, как по лицу Анны скатились две блестящие слезы.
В тот самый день, когда он попрощался с Анной, Невяровский не выехал. Вновь он вернулся в корчму "У Матиаша", сидел в углу и пил пиво. Старый корчмарь ни о чем расспрашивать его не стал. Он прекрасно знал, что ему, старому простолюдину, до дел шляхты ой как далеко, тем более, до дел кого-то такого, как Невяровский. Поэтому он лишь выставлял очередные кружки на стол, а шляхтич пил, пил и не мог напиться. Но и упиться он не мог, так как был для этого слишком твердым.
У Яна Невяровского не было жизни. Она протекла сквозь пальцы будто желе, которое через много лет творится из доброго токайского. Единственное, что от нее несло. Жизнь смердела, словно хамский навоз, в котором валялись селяне, а теперь пристал к пану Яну, словно грязь. Невяровский уже не мог жить, не мог радоваться всему тому, что у него уже имелось. Ведь и умереть он не мог. Нет, он не боялся ожидающей его бездны. Ян чувствовал, что если бы покончил с собой или позволил покончить с собой другим, например, проигрывая поединок или стычку, это означало бы, что до конца лишился бы собственной гордости и чести. Он лишился бы того, кем был, тех остатков чувств, которые колотились на самом дне его души. Вот только что ему оставалось? Он даже не мог быть благодарным за доброту. Даже это у него отобрали.
После восьмой кружки он поднялся и вышел на улицу. Смеркалось. Улочка была почти что пустой, обычные шум и говор стихали по мере того, как на небосклоне всходил бледный лунный серп. От недалекой мечети доносились тоскливые завывания какого-нибудь липка или татарского купца, возносящего молитвы своему бородатому Аллаху, который не позволял пить вина. Невяровский оперся на чекане, поглядел на людей. Потом глянул в бок и увидел нечто такое, от чего сердце превратилось в кусок льда.
Ясько спешил к Анне. Задумчивый, он быстро шел по улице, опустив голову. Барабанщик был уставшим, но и не только. Он размышлял над тем, что же случилось с ним в последние дни. В круге его воспоминаний, в его мыслях постоянно присутствовал таинственный незнакомец. Он видел его – мрачного, задумавшегося, на громадном гнедом коне, с саблей в руке. И кем же, черт подери, мог он быть? Здоровье к нему после такой ужасной раны вернулось с такой скоростью, словно бы во всем были замешаны какие-то чародейские штучки. И так быстро выехал. Впрочем, может и не следовало морочить себе всем этим голову. Явно здесь были замешаны какие-то странные делишки господ. И бло бы лучше в них не вмешиваться. Не теперь, когда он с Анной, а она так нуждается в нем.
Анна… Его лицо осветилось, когда он вспомнил ее фигуру. Ясько любил эту девушку всей своей душой, любил потому, что она была такой преданной ему, такой верной и дарящей всю свою помощь. Когда он брал ее в жены, Анна была обычной, бедной сиротой, которую приютила семья одного чиновника из Высокого Замка; там она была прислугой, которой все помыкали, созданной для того, чтобы выносить помои и чистить горшки, а еще – чтобы раздвигать ноги перед главой семьи, когда он того пожелает. Другое дело, что тогда странные вещи о ней рассказывали, в особенности же: о странных и таинственных глазах девушки. Только Ясько совершенно не верил в бабские сплетни про чары. Сам он был полностью уверен в верности и преданности Анны. Не могла она ему изменять, потому что… она ведь любила его.
Вдруг, из-за поворота, донесся отзвук двух выстрелов. Раздался стук копыт, дикие вопли и свист. Краем глаза Ясько увидел, что люди начали прятаться по подворотням. Голову он поднял, когда увидал перед собой белого жеребца… Из-за угла появилось несколько всадников. Ясько хотел отступить в бок, но не успел, буквально столкнулся с большой группой верховых. И совершенно неожиданно его овеяло холодом.
Очень быстро и умело его окружили со всех сторон. Ясько беспомощно остановился посреди улицы. Вокруг себя он почувствовал конское дыхание, увидел шляхетские жупаны с петлицами, делии, меховые шапки. Глянул на глаза окружающих его людей – мутные от выпивки, удивительно пустые, глядящие на него с презрением. Ближе всего к нему сидел на коне высокий, крепко сложенный шляхтич в ярко-красном жупане и в шапке, украшенной тремя перьями цапли. Ясько видел его буйные, подкрученные вверх усы, густые брови и багровое от пьянки лицо. Лоб и левую бровь всадника пересекала темная полоса – шрам от плохо сросшегося рубящего удара саблей. А за ним и по бокам толпилась шайка негодяев. Какой-то казак с заложенными за уши усами. Расползшийся в седле толстяк с трясущейся, покрытой шрамами рожей. Худой, с оспенными крапинами шляхетка с чеканом в руке. Бывший лисовчик в лисьей шапке, служащий при дворе татарин или липек, поблескивающий из-под шишака прищуренными косыми глазами. Еще какие-то типы в выцветших жупанах, в волчьих капузах54. Боньча узнал шляхтича, сидящего на белом арабском жеребце. То был Якуб Кжеш, известный банита и инфамис, за которым люди старосты охотились уже не раз…
Ясько почувствовал холод. Он хотел вырваться их круга лошадей, отступить, но кто-то из всадников наехал на него своей лошадью, задержал на месте. Теперь его окружили со всех сторон… Сердце барабанщика сильно забилось. Всем телом он чувствовал холод, ледяной, словно лицо самой смерти.
- Пива, кто даст нам пива! – захрипел пузан, напирая конем на Яська.
Тот снял с головы шапку, отдал легкий поклон.
- А ты кто такой? – спросил Кжеш, щуря глаза.
Шляхтич склонился в седле, зашатался, похоже, он был сильно пьян.
- Отвечай пану! – заорал на Яська другой из гуляк, напирая на него конем с другой стороны. – Говори, раз ясновельможный пан тебя спрашивает.
- Так может поучить его? – заржал толстяк. – Или плеточкой погонять?
- Так что ты за мерзавец? – прохрипел Кжеш.
Ясек надел на голову шапку. С испугом поклонился еще раз.
- Не мерзавец, - с достоинством ответил он. – Я барабанщик Его Королевского Величества.
- Ааа… барабанщик… Барабанщик… - Кжеш покивал головой.
Ясько не глядел на шляхтича, но по движению руки почувствовал, что тот вытащил что-то из-за пояса. Нечто длинное, слегка искривленное… Что-то такое, что со свистом прорезало воздух. Дезориентированный Ясько быстро отвернулся… Блеск лезвия сабли ударил в глаза, ослепил. Весь мир неожиданно затанцевал у него перед глазами, как-то так странно и плавно завертелся… Ясько увидел улицу снизу, совершенно, как если бы лежал на боку. Он хотел открыть рот, чтобы крикнуть, но, хоть и сделал это, ни единого звука не прошло сквозь горло. Хотел пошевелить руками – не мог, поскольку их не чувствовал. Он только лишь знал, что ему легко, както так ужасно легко, будто бы у него совершенно не было тела, хотя ведь все он видел, будто на ладони. Он даже чувствовал болезненные уколы песчинок, прижимавшихся к его левой щеке… Ясько не мог сделать ни малейшего движения, мог только лишь мигать. Щуриться… пока все не охватила темнота.
Кто-то проехал верхом мимо отрубленной головы Боньчи. Наклонился над ней, желая ее поднять, но преуспел лишь настолько, что чуть не грохнулся с седла. Дружки приветствовали его деяние залпом смеха.
- Ну что, в корчму! – прорычал Кжеш.
- В корчму ответили воплем остальные.
Все, как один, подогнали лошадей шпорами. Кто-то выстрелил в знак приветствия, чей-то жеребец встал дыбом. Кжеш вытащил круцицу и выпалил в сторону ближайшего окна. Раздался звон разбитого стекла. Кони присели на задах, скакнули и помчались, что твой вихрь.
Прошло долгое время, прежде чем кто-то подошел к месту, в котором лежал убитый. \Потрясенный и перепуганный шляхтич в темном жупане и малиновой делии склонился над телом. Он увидел голову Яська, глядящую на него раскрытыми глазами, наклонился над туловищем, еще сотрясаемом спазмами. Потом выпрямился и усмехнулся, потому чт знал: это именно он должен лежать здесь с кровавой культей вместо шеи.
Невяровский усмехнулся еще шире. Потом повернулся и ушел.
Когда он вошел в часовню, уже царил мрак. Ночь была душной и темной. Где-то над тучами светил узкий серп луны. Невяровский переступил порог, не опускаясь на колено. Не хотел он покоряться перед Богом, которого проклинал уже столько раз. Он шел вперед, мрачный и темный, словно градовая туча, звеня шпорами; в руке он держал извлеченную из ножен саблю. В конце концов, он встал перед небольшим алтарем, засмотрелся на крест, на фигуру распятого Христа. Усмешка искривила его губы.
- Как и всегда, ты молчишь, так? – тихо, злобно прошептал он. – Нет тебя на этом свете. Ты давно уже покинул нас, проклял этот свет… Ну, бляжий сын. А может ответишь мне?! Может, обратишься ко мне, проклятый?!
Потом успокоился. Перед его глазами все еще стояло мертвое лицо Яська, его золотые шелковистые волосы, невинные щеки. Ну почему так должно было произойти? Зачем?
Ты меня даже наказать не можешь, подумал он. Даже убить, отомстить за то, что я тебя откинул. Это я должен был там лежать, это мне должен Полицкий отрубить голову, не ему. Я имел дело с его женой, хотя это он спас меня, а я убивал, насиловал, поджигал. Я тебя покинул, продал душу ради славы. И что ты теперь сделаешь? А ничего не сделаешь, потому что нет в тебе силы!
- А все это, абсолютно все, - тихо прошептал он, - означает лишь одно. Черт сильнее тебя. Мой хозяин здесь