На дворе прозвучали выстрелы. Потом сделалось тихо. Якуб побежал к двери. На половине дороги остановился, поскольку услышал тихий шорох. Что-то медленно сползло по стене. После того шляхтич услышал тихий стук, быстрый и мерный… Стук усиливался, а Кжеш не знал, что могло этот стук вызвать.
Он отбросил разряженную круцицу. С саблей в вытянутой руке выглянул наружу. И никого не увидел. Только тот тихий, уже замирающий стук…
Он высунулся еще сильнее и тогда-то увидел. Зникис лежал поперек подклети… Ноги его дергались в агонии, бились о деревянную стенку корчмы. Жмудин тихо хрипел. Черный, украшенный резьбой кинжал был воткнут в его грудь по самую рукоять. И вот теперь Зникис умирал - неспешно и жестоко. Кжеш присел, осмотрелся по сторонам, но двор был тихим и темным. Он никого не видел. Страх вновь сотряс его телом. Так сильно он еще никогда не боялся.
- Хамшей! – громко крикнул он. Потом прибавил: - Хамшей!
Как можно скорей, он кинулся к конюшне, словно испуганный заяц промчался через заросли крапивы, выглянул за угол. Здесь были тишина и покой. Кжеш заглянул на зады постоялого двора. Пусто. Неужто липек сбежал? Только ведь никаких звуков его побега он не слышал. Запыхавшийся, залитый холодным потом шляхтич постоянно крутился, пытаясь что-либо увидеть или услышать. Так где же мог таиться убийца, где?
Возле самой ограды что-то торчало на высокой палке. Кжеш замер, увидев темную, бесформенную массу, которая поблескивала белыми зубами в раскрытых устах… То была голова Хамшея; голова, воткнутая на палку… Кжеш отступил под деревянную стену корчмы. Конюшня! Там находился его конь. Его последнее спасение!
Он кинулся за угол. Выскочил на двор, запрыгнул в открытую дверь, из-за которой просвечивало желтоватое пятно лампы. В конюшне было пусто. Тела хромого Мирчи и Стефана Клобского все так же валялись в куче навоза посреди помещения. Кжеш направился к своему жеребцу. Не обращая ни на что внимания, он даже саблю бросил на солому. Еще мгновение, и он схватит поводья своего любимца… Еще миг, и он выскочит перед конюшню и понесется к горам с триумфальным криком… Еще миг…
Не дождался. Что-то схватило его за руку, подсекло ноги, бросило на землю. Лицом Кжеш упал прямиком в мокрый конский навоз. Схватился на ноги, но тут же получил удар в лицо: один, другой, третий. Во рту шляхтич почувствовал металлический вкус крови. Один глаз залила темная юшка… Зато вторым он глянул прямо на убийцу своих людей. И вот тут он задрожал, весь затрясся, даже хотел заскулить, словно пес.
Незнакомец поглядел на него странным взглядом. Кжеш почувствовал, что теряет силу воли и всяческое желание сопротивляться; что еще миг, и он сделает все, чего тот пожелает. Ему вспомнилось… Ну да, это был тот самый человек, который выкинул его из корчмы тем памятным вечером три дня назад…
Шляхтич хотел было сорваться, но незнакомец схватил его за жупан под шеей, поднял и бросил на столб. Удар по голове был настолько сильным, что Кжеш застонал, а перед глазами заплясали багровые огоньки.
Незнакомец вытащил из-за пояса длинную веревку с петлей на конце; перебросил ее через потемневшую от старости балку под крышей; конец привязал к деревянной жерди. Конопляная петля заколыхалась над Кжешем. Тот, дрожа, поглядел на нее в испуге, ничего не понимая.
- Вешайся, и побыстрее, - бросил ему незнакомец.
Якуб вздрогнул. Волосы на голове и теле встали дыбом. Все вокруг замерло, потом начало удаляться. Оставалась только лишь эта петля. Только кусок завязанной веревки.
- Вешайся! – грозно повторил неизвестный.
- Я не… - промямлил Кжеш. – Позвольте мне, ваша милость… Как шляхтичу, с саблей…
- Вешайся!
Якуб тихо застонал. Все молитвы, которые он только знал, подвалили ему в голову. Никогда он не проводил много времени в костелах, немного молился, но теперь со всем пылом отдавал себя Богу, который ведь просто не мог бросить его в этот ужасный момент… А взгляд противника палил, словно живой огонь. И он был таким страшным, таким болезненным. Кжеш, стоя на четвереньках, пошевелился, застонал от боли, которая ломила в костях, глубоко въедалась в виски, пробивая тело насквозь, будто зубчатый, проржавевший строительный гвоздь. Багровые пятна заслонили свет.
Уже одна только петля… Уже только ее он видел перед собой. Ну да – усмехнулся он про себя – она была его освобождением, его последней дорогой.
Еще одно только мгновение, еще одно движение. Постанывая, он подполз к седлу, словно пес вытянув голову в сторону веревки. Он чуть ли не плакал из-за того, что не может быстрее. Кровь, текущая с разбитого лба, заливала глаза.
Он встал на цыпочках на седле и тихо заскулил. И уже кричал, когда его руки схватили петлю. Изо всех последних сил Кжеш молился, чтобы сунуть голову в нее. Боль была настолько ужасной, что выдержать ее было невозможно. Остатком сил Якуб просунул голову…
…Тело свалилось вниз с глухим стуком, заколыхалось на веревке, вытянулось. Невяровский тихо рассмеялся, но этот смех разошелся, словно эхо, по всей конюшне. Он глядел на висящего на аркане Кжеша, и смех уходил с его уст. Невяровский склонился – измученный, слабый. Теперь он вслушивался в предсмертный хрип. Все слушал и слушал.
Одним быстрым движением он вытащил саблюиз ножен. Сталь свистнула в полутьме, рассекая веревку. Полуживой Кжеш свалился в навоз, на утоптанную землю, и схватился за шею, хрипло дыша. Невяровский поглядел на него, сплюнул, презрительно усмехнулся. Вся злость, весь гнев, страх и боль полностью ушли из него.
- Бога поблагодари, - сказал он Кжешу. – И молись, чтобы мы вновь не встретились…
Невяровский вышел из конюшни. С обеих сторон зашевелились тени, подскочили поближе. В темноте Ян узнал в них людей Деда Мурашко.
- В Рокитнице все спокойно! – доложил первый из них.- Никто ничего ни слышал, ни видел. Все спят или пьянствуют.
- Вы свободны.
- А тот… - указал слуга в сторону конюшни.
- Тот? Тот уже никому не сделает вреда.
Он слегка усмехнулся и растворился в темноте.
Невяровский пошел к лесу, одним прыжком перескочил кривую ограду. Когда очутился среди деревьев, свистнул. Вскоре уже можно было услышать знакомое фырканье и бряцание удил. Конь Яна не спеша приблизился к хозяину, тихонько заржал. Невяровский вскочил в седло, подогнал жеребца, выехал из леса, после чего галопом направился в сторону венгерской границы.
Прошло какое-то мгновение, прежде чем в лесу, в темноте между древесными стволами нечто зашевелилось. На миг в этом месте проявилась очерченная красноватым светом тень гордой фигуры с высоким, подбритым чубом черных волос. Рогалиньский поглядел на тракт, по которому ускакал Невяровский, и долго глядел в сторону, в которой всадник уже пропал.
Вставал ранний рассвет. Львов пробуждался ото сна. Из закоулков выползали бродяги и нищие. По мостовой со стуком катились груженные купеческие возы. Люди спешили на рынок.
Пан Доминик Вольский своего коня не подгонял. Он не знал точно, где находится дом, в который ему нужно было заехать, но, все же, он надеялся, что найдет его среди остальных. Домик был беленьким, крытым соломой, с маленькой конюшней позади. И действительно, такое жилище он вскоре увидел. Он быстро спрыгнул с коня, подошел к воротам и застучал.
Прошло какое-то время, прежде чем тяжелые ворота немного приоткрылись. В щелку он увидел молодую женщину с темными волосами, глаза которой глядели на гостя печально и внимательно. Гость слегка улыбнулся ей, но ответа не дождался.
- Меня зовут Доминик Вольский. Приехал от пана Невяровского.
Женщина отступила, позволяя пройти. Вольский вступил на двор, коня привязал перед конюшней. Потом пошел за незнакомой ему женщиной. Они вошли в комнату на первом этаже. Анна – вспомнил Доминик, Невяровский называл ее именно так, - с печалью поглядела на гостя. Вольский поднес руку к поясу, достал тяжелый, звенящий мешочек и бросил его на стол. Слабо стянутый ремешок пустил, и из кошеля высыпались на стол золотые монеты: червонцы, дукаты, талеры… Анна ошеломленно глядела на них.
- Пан Невяровский отправился с казаками на войну в Валахию. Мне же приказал заняться опекой вашей милости и стеречь вас, как зеницу ока…
- Уехал, - прошептала та. – В Валахию… - Она закрыла глаза руками. – И уже не вернется.
- Не отчаивайтесь, - тихо произнес Вольский. – Вернется. Когда-нибудь вернется.
Когда Борейко закончил рассказывать, долгое время царила тишина. Все глядели друг на друга без слова, пили то мед, то вино. Боруцкий отозвался первым.
- А интересно, - сказал он, - вернулся ли пан Невяровский из Валахии…
- Вернулся, вернулся, - буркнул Мурашко. – Валахи дерутся слабо, трусом они подшиты. Зато какие же похотливые…А девки у них о-го-го бывают.
- Странно, что Савы до сих пор нет, - буркнул Дыдыньский.
- Эт'точно. Ведь должен был быть еще сегодня.
- А ты, милостивый кавалер, - сказал Боруцкий, - скажи-ка нам, как тебе видятся наши истории. Лучше они, чем ваши немчинские романы?
- Если говорить правду, то скажу, что не видится мне, будто бы были они настоящими. И любовь в них странная. Или же ее там вообще и нет.
-Тогда тебе следует больше выпить, - резюмировал его слова Борейко. – Пей, пей. Нет лучшего лекарства на раздумья, как хорошая выпивка. Черт подери! А налейте-ка ему еще вина.
- Нет, умоляю вс, нет, - отчаянно закричал де Кюсси, после чео зашатался и чуть не свергся с лавки.
- Пей, пей, до дна!
- Это что же, наша компания тебе не по душе?!
Француз схватил кубок с отчаянием. Начал пить, обрызгивая себе кафтан и подбородок. Все это было уже выше его сил.
- Пей до дна!
Кто-то подошел к столу. Де Кюсси снова повезло. Он выпил всего лишь половину содержимого, когда все поглядели на мужчину в зеленом жупане, с глазами, поблескивающими в полумраке тоже зеленовато. У подошедшего к столу незнакомца голова была выбрита, только на темечке он оставил длинную, ниспадающую до самого уха прядь волос. Бертран отставил кубок с венгерским. Он не слишком ориентировался в украинных делах, но узнал в только что прибывшем казака, одного из тех, которые, как говаривали во Франции, ездили верхом на козах, а в бой отправлялись с боевым кличем "ёб твою мать!".