е без причины называли Дьяволятами… И вот теперь один из них устроился в округе.
- Быть может, тебя, мил'с'дарь, он оставит в покое, - сказал Остржицкий. – Что ни говори, а воин ты опытный. Извини, что я в тебя стрелял. Думал, что это кто-то из казаков моцицкого старосты. Он мог бы меня здесь искать.
Яцек с беспокойством огляделся. Взгляд его был перепуганный. Когда он так вот беспокойно вертелся, то выглядел как загнанный зверь.
- А чтоб его громом ясным! Ну а протестацию мил'с'дарь на него подавал? Ты же можешь обратиться даже и к Трибуналу в Люблине!
- Прости, Ян, только это уже мое дело… Уж лучше потерять деревню, но сохранить жизнь…
- Да что ты такое говоришь? С ума сошел? Это тебе Украина, а не какое-нибудь Подлясье. Хочешь, соберем казаков и отомстим за все твои обиды. А наши соседи? У знакомых помощи спрашивал?
- Не могу.
- Не можешь… Вижу, что тот Стадницкий по стопам отца пошел. А как его имя?
- Тоже Станислав, как и Дьявол. Он же родной брат Владислава и Зигмунда. Ты ведь прекрасно знаешь, как те кончили… - Остржицкий потянулся к баклаге с водкой. Куницкий заметил на верху его ладони странный знак: полукруглая петля выступом вниз и воткнутый в нее меч. Отметина была черной, словно огнем выжженной. Что-то это ему напомнило. Новина. Герб Новина, выжженный на коже.
- Странно, что ты не желаешь искать справедливости, - буркнул Ян. – Но заставлять я тебя не стану. Быть может, и правда, нет в тебе смелости свое требовать.
- Хватит уже об этом. - Остржицкий отвел руку с баклажкой. – Мне пора ехать. Здоровье вашей милости!
- Ехать? Куда?
- На Буг. Тут оно вроде и безопасно, но все-таки…
- В такую погоду? Ты, мил'с'дарь, умом не тронулся?
- Я правду говорю, и ничто меня не остановит. – Остржицкий поднялся. – Только, мил'с'дарь, никому не говори, что встретился здесь со мной.
- А не было бы лучше, если бы ты поехал со мной?
- Мне бы и хотелось, только не могу. Ну, мил'с'дарь, бывай!
- Так что здесь, собственно, творится?!
Остржицкий направился к двери. Куницкий провел его до самого порога. Пан Яцек быстро оседлал своего коня, затем вскочил в седло и направился прямо перед собой.
- Бывай, мил'с'дарь! – крикнул он. – Завтра утром езжай по этой тропке, пока не выедешь на тракт. И осторожнее!
- Как мне кажется, ты поступаешь очень глупо! – крикнул ему вослед Куницкий.
Тот не ответил, исчез в полумраке. А дождь разошелся не на шутку. Ливень стучал в соломенную крышу хижины. Было почти что темно. Куницкий долго глядел во мак. В конце концов, вернулся в чуть более теплое помещение, подбросил дров в печку и лег поближе к огню. Но уснул только лишь под утро.
Утро следующего дня было туманным. Когда Куницкий отъезжал от старой корчмы, между стволами сосен и елей лениво ползли липкие, сырые испарения. В утренней тишине всадник спустился по узенькой тропке с холма, пока, наконец, не заехал на тракт. А там уже пошел рысью.
Все в его родной округе поменялось к худшему, раз кого-то такого как Остржицкий можно было безнаказанно лишить имущества. Понятное дело, здесь была Украйна, но здесь, в брацлавском повете все знали один другого и, насколько мог вспомнить Куницкий, подобного никогда не бывало. Естественно, и здесь случались ссоры и драки, а шляхта вела споры за луга и леса, но никто и никогда не осмелился бы отобрать у другого пана-брата его наследства. Впрочем, все должны были держаться вместе. Ведь брацлавское воеводство пересекал Черный Тракт, по которому в самое сердце Речи Посполитой хаживало немало турецких чамбулов, а после их прохода оставалась только лишь небо и земля.
Внезапно, когда Куницкий выехал из-за одного из поворотов, он заметил на тракте группу из более, чем десятка всадников. Среди них, прежде всего, были казаки, но и несколько шляхтичей, среди которых ехал высокий дворянин с черными, густыми бровями. Одет он был в богатый, изукрашенный узорами жупан и малиновый кунтуш, перевязанный поясом, стоящий, на первый взгляд, доброй пары сотен злотых.
- А ты кто? – враждебным тоном крикнул Куницкому один из панов-братьев: высокий, смуглый, с лицом, украшенным парой шрамов, оставшихся после сабельных ударов.
Куницкий придержал своего коня.
- Я – Ян Куницкий, - сказал он.
Поглядел на шляхтича в кунтуше, на его лицо – спокойное и красивое, но в то же самое время напряженное, совершенно, словно бы его хозяин мог весьма легко менять настроения: от смеха и до яростной жестокости.
Незнакомец тоже придержал рвущегося вперед коня и внимательно осмотрел Яна, но совершенно так, словно бы шляхтич, глядящий на хама-селюка.
- Ян Куницкий? Тот самый, что служил под Смоленском?
- Тот самый. А кто вы, мил'с'дарь?
Незнакомец не отвечал. Зрачки его были бледными, словно пустыми, глаза совершенно без какого-либо выражения. Ян инстинктивно чувствовал в нем враждебность к собственной особе. А потом тот хлестнул коня арканом и помчался словно ветер, ну а за ним поскакали его сопровождающие. Возле Куницкого остался только лишь тот шляхтич, который и окликнул его издалека.
- А знаешь, мил'с'дарь, с кем имел честь? – спросил он. – А это сам ясновельможный мошцицкий староста Станислав Стадницкий. И он был зол на тебя.
- Зол? Это отчего же?
Но тот не ответил. Издевательски усмехнулся, повернулся и отбыл. Куницкий долго глядел ему вслед. И только потом до него дошло, что староста подъехал со стороны его деревни…
На крыльце дворища никого не было. Когда Ян отметил это, то обеспокоился. Ведь он же писал, когда станет возвращаться. С самого начала, чуть ли не с того момента, когда отправлялся из лагеря под Смоленском, представлял, что Анна встретит его посреди двора.
Только лишь через какое-то время молодой слуга, тот самый которые перед тем отпирал ворота, взял у него поводья коня. Этот слуга своего господина не узнал. Похоже, что при дворе начал служить уже после отъезда Куницкого на войну.
Когда Ян поднялся на крыльцо, ему пришлось долго валить кулаком по знакомым, набитым коваными гвоздями дверям. Наконец те открылись, на пороге встал мощный, высокий слуга в жупане. Выглядел он грозно, но когда Куницкий вгляделся в его лицо, вздрогнул. То было лицо ребенка. Большого ребенка с телом взрослого мужчины. Этого слугу Ян тоже не вспоминал.
- Пани Куницкая дома?
Тот кивнул, отступил в сторону и жестом пригласил шляхтича пройти дальше. Позванивая шпорами, Куницкий прошел в большую, обширную прихожую. И сразу же вспомнил это место. Он помнил его запах, прохладу и полумрак. Ян отметил, что слуга тщательно закрыл двери на засов. Раньше такого не делали. Когда они вошли в комнату, Куницкий сделал глубокий вдох. Он повел взглядом по висящим на стенах обвешанных оружием коврикам и по портретам. Сердце застучало сильнее. Он был дома. Дома. Наконец-то дома. После двух лет…
Слуга жестом указал ему на кресло и вышел. Шляхтич сбросил на софу делию и отстегнутую от портупеи саблю. Осмотрелся по уютному интерьеру. Интересно, где же Анна. Он быстро встал и направился в соседнюю комнату. Нужно было узнать, почему она не вышла к нему.
Соседняя комната была пуста, поэтому Ян направился к двери, ведущей в альков. Та была слегка приоткрыта, и он услышал доносящийся изнутри тихий всхлип. Куницкий глянул в щелку, после чего камень спал у него с сердца.
За небольшим столиком сидела его жена. Он четко видел ее бледное лицо, большие черные и блестящие глаза, огненно-рыжие волосы, спадающие на спину в сплетенных прядях толстой, тяжелой косы. Она была красива. Об этом Ян прекрасно знал. В какой-то степени, это было причиной для гордости. Но сейчас она выглядела еще лучше. Сердце Куницкого забилось сильнее. В ладони Анна держала небольшую миниатюру. Женщина вглядывалась в нее, время от времени из ее губ доносился тихий вздох, а может и всхлипывание. Через какое-то время Анна повернула голову к двери. Куницкий глядел на изображение, и тут до него дошло, что это его собственный портрет. Все сомнения развеялись в тот же самый миг…
Неожиданно кто-то схвати его за горло. Сзади, сильно. Шляхтич отшатнулся, грохнулся спиной в стену. Ян схватил противника за плечо и повернулся. За ним стоял тот самый громадный, недоразвитый вьюнош, который перед тем открывал ему двери…
- А ну-ка отпусти, - прохрипел Ян.
Левой рукой он ухватил плечо противника, подтолкнул, а когда слуга навалился на Куницкого, шляхтич рванул его назад. Оба с шумом упали. Ладонь недоросля стиснулась на горле Яна, сдавила, запихнула назад в горло вырывающийся крик.
- Успокойся, Мыцко! Оставь! – раздался знакомый голос.
Куницкий почувствовал, что пальцы подростка расслабились. Он медленно поднялся на ноги. Мыцко отполз от него.
Анна стояла в дверях и глядела на него пугающим, безумным взглядом. Женщина сделала шаг в сторону Яна, потом другой.
- Ты вернулся, вернулся… - прошептала она и упала в объятия мужа.
Ян крепко обнял ее. Так они стояли довольно долгое время, тесно объединившись, словно бы творя единое тело. Куницкий чувствовал близость ее бархатной кожи, груди, плеч, ее губы рядом со своими. Он уже ничего не подозревал. Знал, попросту знал, что Анна его ждала.
- Почему ты не писал пан муж? – спросила женщина сквозь слезы. – За ти два года я ничего не знала о тебе. Даже, когда вернешься…
- Как это? Я же выслал к тебе трех нарочных с письмами. Ты их не читала?
- До меня никто не добрался.
Шляхтич задумался. Староста, которого встретил на дороге… Подозрения вновь вернулись…
- Прости Мыцко, - сказала Анна. – Здесь он с недавнего времени. Говорить не может. Я забрала его к нам с большой дороги. Он сильно пострадал от черни. У него разум ребенка. Теб он не признал. Мыцко, - произнесла она сквозь слезы. Это твой господин.
Куницкий оглянулся. Подросток съежился в углу, он плакал, закрывая лицо руками. Крупный, крепкий парень выглядел столь жалко, столь отчаянно, что сердце Яна наполнилось жалостью. Он не мог сердиться на него… Шляхтич подошел к слуге, положил ему руку на плече.