- Сава! Сава! – закричали сидящие за столом шляхтичи.
- Наконец-то ты появился! – громогласно радовался Боруцкий. – Твое здоровье!
- А мы уже думали, что ты там на Сечи в котле с горилкой утонул!
- Горилки во мне столько, что я сразу же бы наверх выплыл, - рассмеялся Сава. – Но вот наконец-то прибыл к вам. Теперь я расскажу свою историю. Ну, бараны, потише там…
Бертран пошатнулся на лавке. Но пока что он был настолько трезвым, чтобы подставить ухо…
рассказ пятый
ЗАБЫТАЯ ДУМА
Камень покатился с грохотом. Тушиньский замер. Из своего укрытия в развалинах он видел весь казацкий лагерь как на ладони. Он сидел здесь, прямо будто лис в норе, боясь даже пошевелится. И он не знал, что ему делать. Вот же дали черти, что эти остановились аккурат здесь. И одни только черти знали, что это были за казаки: от Брюховецкого55 или от Юрася Хмельницкого.
И все же, шум услышали. Казаки замерли. Их атаман внимательным взглядом осмотрел развалины, затем что-то коротко крикнул, и по этому знаку, без лишних слов, несколько молодцев направились в сторону убежища шляхтича.
Тушиньский не стал ожидать, когда его обнаружат. Из двух зол он предпочитал выступить в открытую. Он выскочил из-за покрытого снегом фрагмента стены и выскочил на каменную россыпь. Шляхтич метался, что твой заяц, но противники были уже слишком близко, мгновение, и его окружили бы с трех сторон, поэтому, вместо того, чтобы бежать дальше, Тушиньский развернулся и скакнул на них с извлеченной из ножен саблей. То есть – хотел скакнуть, потому что в тот же самый момент крупный, присыпанный снегом кусок каменной кладки ушел у него из-под ног. Тушиньский растянулся во весь рост, упав прямо под ноги казаков. Он сочно выругался, но, не успел он схватиться на ноги, как те навалились на него.
- Живьем брать! – крикнул кто-то из них.
Тушиньский выхватил саблю. Он хотел защищаться, но ближайший к нему запорожец отбил удар, другой схватил окруженного за пояс, а все остальные бросились на него, вырвали оружие, выкрутили руки назад. Шляхтич долго не желал признавать свое поражение. Он ударил коленом в лицо одному из казаков, сбил с ног другого. Но конец мог быть только один, тем более, что из лагеря тут же прибежало еще несколько запорожцев. Восемь мужиков крепко схватили Тушиньского. Тогда-то он поддался. Его потащили к костру. В его свете поляк увидел высокого козацкого атамана. Выглядел он молодо, точно так же, как и шляхтич, но похожести закончились, похоже, только на возрасте. Ну еще, у Тушиньского на щеке имелся темный шрам после удара саблей.
- Ты кто? – спросил предводитель по-польски. – Зачем прятался от нас?
Схваченный не отвечал. Даже не пошевелился. Просто стоял, переводя взглядом по лицам казаков. А потом резко напрягся и молниеносно ударил головой в челюсть стоявшего перед ним запорожца. Вновь закипела драка. Молодцы бросились на помощь своему атаману. Шляхтича схватили, придержали. Казак поднялся на ноги, сплюнул кровью, а его трясущаяся рука схватила рукоять кинжала. Широкое, искривленное лезвие блеснуло в слабом свете костра, когда он прижал его к горлу Яна. Тот поглядел ему прямо в глаза, и казак замер. Взгляд шляхтича был словно острие, пронзающее ему голову. В сиянии огня, а может луны, что появилась в просвете туч, он увидел глаза поляка – спокойные, ярко-голубые, горящие словно огонь. Этот взгляд чуть ли не лишил его сил. Но не настолько, чтобы у него пропало желание убить незнакомца.
- Кто ты такой? – спросил он, злясь на собственную слабость. – Как тебя зовут?
- Хочешь знать, кому перерезаешь горло? – спросил тот громким, но спокойным голосом.
- Хочу.
- Так ты его не узнаешь.
- Чего ты здесь искал?
- Падали казацкой.
Атаман прикусил губы до крови. В глубине его души кипел гнев, ярость и заядлая ненависть, но он не вонзил искривленный клинок в шею ляха. По этой причине он был зол на себя, но незнакомец удерживал его взглядом с такой силой, которую дает только лишь чувство огромного перевеса и силы.
- Так чего ты здесь искал?
- Я не ровня тебе, разбойник, что бы ты обращался ко мне на "ты".
- Так как же зовешься?
- Ян Флориан Дрофбыш Тушиньский, - сказал шляхтич. – А вы от Юрашки Хмельницкого?
- Чего ты здесь искал? – вновь спросил казак.
- Встречался. С одним татарином.
- С татарином? Зачем? И где твой конь?
- Спрятан в заломе.
Запорожец что-то сказал одному из своих. Казак исчез в темноте, а серез несколько мгновений вернулся, ведя за собой в поводу жеребца Тушиньского.
- А я, лях, вольный казак. Не держусь ни с вами, ни с Москвой. Сегодня мы убили какого-то татарина. Быть может, твоего, а может и нет. Меньше об этом, - казак спрятал кинжал в ножны. – Не повезло тебе. Ты что предпочитаешь: кол или виселицу?
- Высоко ты меня ценишь. И если кол, то хотел бы быть на одном колу с тобой.
- Тогда готовься.
- Только поставьте мне крест. Зачем мне упырем становиться…
- Поставим. Эй, Пылып, Иван, идите в лес, - крикнул казак своим людям.
Те отреагировали немедленно. На их волчьих лицах появилась радость.
Ветер, до сих пор легкий, несущий с собой мелкий мокрый снег, неожиданно подул с удвоенной силой. Ткань палаток пошла волнами. Вихрь выл в развалинах, свистя, втискивался во все щелки валящихся стенок. А потом произошло что-то еще. Подгоняемые ветром снежинки закружились вокруг собравшихся. Вихрь завыл, и в одно мгновение буквально в шаге от Тушиньского и казаков в бешенном танце закрутился снежный столб высотой в несколько метров. Он остановился, и тогда Тушиньский увидел в нем очертания человеческой фигуры. Все видели ее плохо - потому что она была бледная. То был лирник. Обычный украинский дед-лирник56. Старый, со сморщенным лицом, на котором, однако, можно было прочесть большую гордость. Гордость, которая могла бы удивить у обычного сельского нищего. В руке он держал лиру – большую, светлую, сияющую – словно звезда. Старик ударил по струнам и заиграл.
Ничего подобного Тушиньский никогда ранее не слышал. Эта мелодия просто ударила в его душу. Он хотел что-то сказать или сделать, но не мог. Точно так же и казаки. Дикие, разъяренные лица сделались спокойными, замерли. Эта мелодия, эта дума, хотя старик и не пел, была бальзамом на кровоточащие раны. Вся злость, боль, страх и страдания в один миг улетучились из разума шляхтича. То же самое, похоже, было и с казацким атаманом. Все заслушались, все хотели слушать дальше, но вдруг более сильное дуновение ветра разорвало кружащиеся снежные хлопья. Фигура деда уменьшилась, угасла и развеялась в пустоте.
- Что это было? – спросил поляк. – Снилось мне все это или как?
- Ты видел его? – неожиданно мягко спросил казак. – Ты видел его, как и я. Нет,это же невозможно… Снова появилось… Выходит, я обязан идти дальше…
Он поглядел на казаков. Те стояли, словно бы не зная, что им делать. Атаман дал знак, те подняли Тушиньского, связали ему ноги и уложили потом на шкурах возле костра. Предводитель склонился над своим пленником.
- Не знаю я, что с тобой сделаю, - произнес он. – Пока что полежи. Если… Если все так, как мне кажется… Перед нами дальняя дорога.
Когда таинственный казак снова пришел к Тушиньскому, над развалинами царила ночь. Молча стоял он над шляхтичем, потом перевернул его на спину и присел рядом. Ян задрожал. Он ненавидел этого молодца. Тушиньский издавна, точнее же – с малолетства испытывал глубокую нелюбовь к казакам и Украине. С того самого дня, который он пережил, когда ему было восемь лет… Но сейчас ему было на удивление легко. Возможно… Может тот таинственный голос лиры смягчил злость в его сердце?
- Еще дышишь, лях? – бесстрастным голосом спросил казак. – Я принес тебе саламахи.
Он поставил перед самым лицом Тушиньского глиняную миску.
- Развяжи мне руки. Не стану я есть, словно пес.
Атаман вытащил кинжал. Склонился над поляком и замер, словно бы до него дошло, что он делает. С проклятиями на устах он вскочил на ноги.
- Будешь жрать именно так. Прошли уже те времена, когда вы нас били. Хмельницкий пожалел вас и не взял Варшаву…
- Ага, а потом из страха перед нами продал вас Москве.
Казак вздрогнул и какое-то время молчал. Тушиньский понял, что пересолил.
- Не вспоминай мне об этом, - произнес он таким голосом, что у молодого шляхтича мурашки пошли по коже. – Слышал?
Тушиньский перевернулся, словно молния. Связанными ногами он ударил в миску, ее содержимое полетело на жупан казака. Запорожец вздрогнул. Он схватил Яна за делию на круди, и над его глазами блеснул клинок кинжала.
- Драки ищешь?! – процедил казак сквозь зубы. – Или думаешь, что я не смогу зарезать тебя, как собаку?
Воцарилось молчание. Костер стрелял алыми искрами. Где-то высоко в небе веете очистил звезды от туч. Над заснеженными полями медленно поднялся затуманенный серп луны. Казак вроде как успокоился.
- Не любишь ты нас, - сказал он. – И действительно, вот думаю и думаю, только не знаю, что с тобой сделать. Ладно, спи. Завтра нас ждет дальняя дорога.
Ян молчал. В его голове все смешалось, у него не было никакой уверенности, что с ним станется.
- Куда мы поедем? – спросил он.
Только казак не ответил. Он отвернулся и ушел, оставив шляхтича одного. И, неизвестно почему, Ян почувствовал жалость, что тот не остался с ним подольше и не поговорил.
Выехали они, лишь только рассвело. Еще царила темнота, когда, посадив Тушиньского в седло и связав ему ноги под брюхом коня, они начали путешествие в сторону Днепра. Вся округа была одной громадной пустошью. Степь между Уманью м Чигирином – была уже почти что как Дикое Поле. Впрочем, уже много лет здесь царила война. Скоро будет четыре года от смерти старого Богдана Хмельницкого, но минуло гораздо больше лет с тех пор, как Украину давили копыта татарских и казацких бахматов, тяжелых московских лошадей и скорых польских жеребцов; как в полях и лесах можно было слышать крики сражающихся, бряцание оружия и гром пушек. А жизни здесь уже не было. Горда стояли в пожарищах, села заросли молодым лесом. Тракты и дороги попросту исчезли, а на полях размножились сорняки. Если кто и выжил, если смог пережить этот ад, то забирался подальше в леса от страха как перед своими, так и врагами, и жил там словно дикий зверь. Сломленная, покрытая полями побоищ Украина кровоточила. Ее народ выбивали до самого корня, захватывали в неволю. Все это была руина, руина, руина… Речь Посполитая вырвала у Москвы правый берег Днепра, но на левом все еще находились значительные силы противника. Пока что обе стороны залечивали раны, собирали войска и ожидали. Ожидали, что усилятся настолько, чтобы иметь возможность снова ударить.