- А лучше подпалить! Давайте из него куклу сделаем! – отозвался третий и вытянул руку с факелом.
Ян отпихнул ее. Посыпались ругательства.
Неожиданно одно из окон с треском распахнулось. Сильный ветер надул в избу снежный туман. В один миг тот превратился в быстрый, завернутый круговорот, который завыл по всему помещению, а когда немного опал, все увидели в нем фигуру старого деда-лирника. Она была намного бледнее, чем тогда, когда Тушиньский видел ее в первый раз, более прозрачная и нестабильная. Но была. В избе сразу же воцарилась тишина. Пьяные московиты, которые еще только что готовы были порвать друг друга или зарезать Тушиньского просто так, от нечего делать, сейчас застыли на месте. А лирник тем временем ударил по струнам, заиграл и запел. Но по-польски.
Гей, гей, сел пугач на могиле
И крикнул: "Пугу!",
Принимайте, казаченьки,
Товарища с Луга!
Наши сабли пощербились,
Мушкеты без курков,
Только сердца казацкие
Не боятся врагов.
Гей, когда-то пановали,
А ныне все гибнем.
И несчастья и той доли
Вовек не избегнем.
Только вот вернутся старые
Времена славные.
Встанет лира из могилы,
Встанет и приведет за собой
Силу тайную, не от мира сего.
И мир настанет
Между казаками и ляхами!
Никого из московских бояр эти слова не заставили схватиться с места. Никто из них не схватился за оружие. Неожиданно все замолкли, странным образом глядя один на другого. Умолкли пьяные вопли, говор разговоров. Все сидели, а на их лицах внезапно появилось спокойствие. После предыдущего беспорядочного говора тишина эта более всего поразила Тушиньского. Ян чувствовал, что с ним творится, похоже, то же самое, что и с другими – его страх и гнев быстро куда-то улетучились.
Желаешь ли ты сделать то, что думаешь? Прозвучало вдруг у шляхтича в голове. Он не знал, кто эти слова произнес, но лирник глядел прямо на поляка. Неожиданно Тушиньский почувствовал, что у него совсем нет сил, что он желает толлко лишь того, чтобы эта проклятая война наконец-то закончилась. Когда лирник играл, он совсем позабыл о ней. Забыл даже о том, что сидящие рядом москали – это его враги. А месть? Он уже не знал и того, а за что ему следовало мстить?
- Да. Ты мне поможешь?
Для того я сюда и пришел. Спасай Ивана.
- Как?
Осторожно прокрадись от яра над Днепром. На юг от села.
- Кто ты такой?
Ответа не было. Фигура лирника начала развеиваться, бледнея при этом. А потом исчезла, столь же неожиданно, как и появилась. И все утихло.
Только лишь после длительного молчания раздались тихие разговоры. Москали уже не были пьяными, не спотыкались, не ругались. Они даже на Тушиньского не глядели.
- Ян Флорианович, - тихо отозвался Уршилов, опустив голову. – Прошу прощения за то, что произошло. Сам понимаешь – водка-матушка… Я хочу тебе сказать… А впрочем, ничего.
Русский махнул рукой. Его товарищи тихо перешептывались. Несколько начало молиться.
Тушиньский поднялся с места. Боярин его не удерживал. Шляхтич пошел к двери.
- Ваше благородие59 к кому, - спросил один из москалей.
- Ненадолго.
- Прошу прощения, господин, - махнул тот рукой и отвернулся.
Поначалу шляхтич шел, словно во сне.
Он вышел на крыльцо, спрыгнул с него в снег и провалился в темноту. Ему повезло в том, что вокруг двора, в котором пировали московиты, не было стражи. После этого он вышел из темноты за углом и практически бесшумно растворился во мраке за конюшней. Затем перескочил какую-то ограду, пробежал между несколькими жилыми домами и, наконец, заметил перед собой ветхий частокол покрытый снегом. Осмотрелся, но стражи так нигде и не увидел. Похоже, все московиты спали, не чуя ног. Поляк перескочил небольшой ров и пошел в сторону степи. По дороге его охватили сомнения.
Выходит, я должен идти. Должен спасать казака, подумал он. Одного из тех, кто разрушил мой дом, уничтожил семью и забрали отцовское наследие. Но за что? Зачем?
Он замер. Потом вспомнил слова Уршилова и пошел в сторону яра. Он уже знал, что выбор сделан. И выбор сделан правильный.
В яру, куда Ян спустился, царили темнота и туман. Свет луны не достигал дна оврага, наполненного мглой. Один только Господь мог знать, что там находится. Шляхтич съехал по склону под защиту молодых, густых сосенок, но тут кто-то схватил его за делию и повалил на снег. При этом поляка еще и придержали, чтобы не дергался. В темноте замаячило несколько мрачных фигур. Еле заметно блеснули стволы ружей и сабли.
- Схватили, пан поручник. Сам спустился, - прозвучали слова, произнесенные грозным голосом.
Тушиньский замер, Все это произошло столь неожиданно, что он даже не успел перепугаться. Но внезапно туман расступился, пропустив зеленоватый луч лунного света. И тут Ян заметил, что окружающие его люди выглядят как-то очень даже знакомо.
- Вы поляки? – спросил он, практически не веря собственным глазам. – Не может такого быть! Я – Ян Флориан Тушиньский. Из неволи сбежал.
Товарищи, которые держали его, как-то замялись, но подозрительность с их лиц не исчезла. В слабом лунном отсвете Ян видел их строгие усатые лица, помеченные шрамами. Кто-то протиснулся в круг, глянул на пленника и воскликнул так сильно, что стены оврага чуть ли не отозвались эхом:
- Богом клянусь! Тушиньский!
Ян как-то смутно припомнил его. Якуб Лось, наместник казацкой хоругви из войск Стефана Чарнецкого.
- А мы вашу милость уже, считай, и похоронили, - сообщил он. – Как ты из лагеря выехал, всякий слух о тебе пропал. В руки Москвы попал? И сбежал?
- Сбежал.
- А мы тут с разведывательным отрядом. Воевода с войском за Днепр желает идти. И сколько московитов в том селе?
- Сотни две. Но они даже стражи не выставили. Чувствуют себя, как в своем доме. Если мы поспешим, то удастся всех их застать врасплох.
На лице наместника нарисовалось колебание. Впрочем, трудно было этому удивляться.
- Поспеши, мил'с'дарь! – повторил Ян. – Я понимаю, что ты не знаешь: довериться мне или нет, но будет лучше, если сделаешь именно так.
- Возможно, ты и прав, - тихо произнес Лось. Он дал команду, и несколько человек растворились во мраке. – Если говоришь правду, то сейчас же и выступим.
- Там есть один казак… То мой знакомый… Если отправимся в несколько коней, то сможем его отбить. А Москва, возможно, и не пошевелится. Нас даже могут и не заметить. Мы только появимся и сразу же исчезнем.
- Говоришь, появимся и исчезнем, - усмехнулся Лось. – Да что ты такое говоришь. Мы их всех там вырежем.
Выступили все вскоре после этого. Поначалу долго ехали по оврагу, потом выбрались в степь. К сельцу двинулись рысью. Храбрые польские кони легко и осторожно продвигались сквозь нависшую над степью мглу. Под серебристым светом луны они выглядели словно призраки. Сырой туман осаждался на их шерсти, гривах, на одежде, бровях и усах всадников словно иней. И во мраке все они выглядели будто упыри, как украинские сысуны.
Отряд разделился. Часть всадников широкой дугой двинулась направо, чтобы ударить с другой стороны. Остальные обождали нужное время. И наконец-то пан Лось махнул булавой.
- Вперед, милостивые господа!!!
Блеснули сабли, извлеченные из ножен. Двинулись поначалу рысью, а потом в галоп. В полутьме звучал усиливающийся топот копыт. Всадники погрузились в степные испарения и какое-то время двигались так, ничего перед собой не видя. Стража московитов, пускай и немногочисленная, сориентировалась, что что-то приближается. Стоящие на страже воины напрягали глаза, пытаясь пронзить густой туман. Топот копыт близился все сильнее. И вдруг, так быстро, что стража не успела и моргнуть, перед нею появились очертания нескольких десятков покрытых белизной форм.
- Бей! Убей!!!
Разогнавшиеся, покрытые чешуей инея верховые животные навалились на московитов что твой ураган. Стражей вырезали в несколько секунд. Тушиньский заметил, как Лось на полном скаку рубанул саблей по открытой шее стражника. Скрежетнула кость, кровь брызнула фонтаном. Ян чуть не потерял сознание от этого вида. Панцерные на полной скорости ворвались на бедные улочки села.
Нападение было проведено быстро, тихо и совершенно неожиданно. Польские всадники навалились на ничего не подозревавших москалей словно духи, как упыри, замораживающие кровь в жилах одним своим дыханием, убивающие молниями сабель. Противники почти что и не защищались. Словно безумцы, с криками ужаса, наполовину раздетые выбегали они из хат, прямиком под ожидавшие их здесь клинки. Сабли били, наполняя кровавые ручьи. В темноте московитов били по головам, по шеям, рубили руки, рассекали грудь и лица. Бегущих давили конскими копытами. Ночь смешала сражавшихся, сбила их между оградами… Очень быстро бой превратился в резню, в погром, банальное убийство…
Тушиньский держался сбоку. Он бил только тогда, когда было нужно, продвигаясь в сторону двора, где должен был находиться Уршилов, и распихивая сражающихся. Чувствовал он себя паршиво. Он видел, прекрасно видел, как одни убивали других, как умирающие в конвульсиях падали на землю, как они умирали среди рычания тревоги и отчаяния, когда их сбивали на землю, рубили и затаптывали лошадями. В обычных обстоятельствах он этому бы только радовался. А теперь не мог. И уже почти что жалел, что привел сюда своих.
Он все видел. Видел, как один из польских всадников догнал убегавшего светловолосого парня в разорванной рубахе. Мгновением ранее московит выбросил вверх руки, в сторону догонявшего его панцерного, и прокричал затерявшуюся во всеобщем гаме просьбу помиловать его. Только клинок сабли упал на светловолосую голову. Парень упал, покатился под копыта польских лошадей и исчез под ними. Рядом, на крыльце, кто-то другой догнал низкого старика с белыми волосами. Тот ударил всадника чеканом – и промахнулся, потому что конь поляка отскочил в сторону. Всадник в броне встал в стременах и одним быстрым ударом отрубил старику руку, после чего помчался дальше. Ян видел – теперь видел, как отрубленная рука упала на мокрый снег, пятная его кровью, а старец сделал шаг назад, оперся о стену и медленно сполз по ней, держась на брызжущую алым культю. Рядом с Тушиньским на одного из панцерных, размахивая саблей, напал московит. Всадник отбил атаку, повернулся в седле, затем схватил противника за волосы, прижал к боку лошади и одним быстрым движением провел острием сабли по открытому горлу.