их.
- Так чья это голова в горшке? Моя!
- Не знаю… Это всего лишь чары, и ничего большего…
- Чары… Черт подери, говори правду! Я хочу знать, кто должен будет отрубить мне голову? Палач или иной шляхтич?
- Я ничего не знаю… Ничего…
Решительным движением он выбрался из объятий. Непонятно почему, но Януш чувствовал головокружение. Черт подери, что могло означать это предсказание?
Шляхтич направился к двери. Евка заступила ему дорогу.
- Что, уже уходишь? А я? Ты куда выбираешься, черт?!
- Вечером вернусь, - буркнул тот. – Ничего не бойся, кошечка, еще замяукаешь в моих объятиях. Вернусь, даю nobileverbum. Коня перед домом оставил. Позаботься о нем.
Не было похоже, чтобы эти слова убедили женщину. Но Януш и так направлялся к выходу. Он вышел на улицу и вдохнул прохладный воздух. Уже спускалась темнота, солнце заходило за башней Старого Замка, а на узеньких улочках собирались толпы. Януш пошел по направлению к рынку. Он шел медленно, задумавшись и сгорбившись. Вскоре он вышел на широкую площадь, где крутилось много господ-братьев, мещан и простонародья, а лавки греков, армян и русских купцов представляли свои товары. Сененский шел, сам не зная куда. В пивной лавке купил кружку пенного напитка и остановился, медленно смакуя пиво.
В полутора десятках шагов перед ним толпа делалась гуще. Януш заметил, что чернь клубится вокруг глашатая, который, забравшись на пустую бочку, зачитывал какой-то пергамент вслух. Сененский догадался, что это называют какого-то инфамиса или баниту, а может даже – в который уже раз, его самого, но приблизился к скопищу, а потом, услышав, о чем говорит глашатай, подавился пивом.
- …объявляем всем и каждому, что благородно урожденный Томаш Ян Лагодовский, исключается из-под действия закона, а кто его голову доставит пану юридическому старосте Марчину Красицкому, получит десять тысяч червонных награды.
Сененский слушал и слушал, не веря собственным ушам. Голова, голова, подумал он. Черт подери, он уже знал, чья голова имелась в виду в ворожбе!
Он быстро обернулся и почти побежал к дому Евки.
-Десять тысяч золотых в награду! – произнес Сененский прямо в ухо панны Евки. – Черт подери! За эти деньги куплю имение, двор поставлю! Ты еще станешь госпожой! Только найди место, где лежит Лагодовский.
- Что-то не очень хорошо все это мне видится, - буркнул Гонсёровский. – Это что же, достать труп из могилы, отрезать ему башку и отвезти старосте?... Не по-христиански будет.
- А когда это ты христианином был? – ответил на это Сененский. – Когда мы с лютерами64 в Чехии воевали, ты первым был, чтобы вскрывать крипты и мертвецов грабить. А кто мед пил из потира? Я или ты? Кто костел во Всхове поджег? Что, снова я?
- Так это же надежный заработок, - ответил Жмогус, - а самое главное – легкий. Главное, чтобы это не разошлось среди шляхты. Сразу же найдется много желающих труп найти.
- Лагодовского уже разыскивают. Но только мы одни знаем, что он погиб. Ну, еще Понятовский знает. Это он его и зарубил.
- Понятовский не придет в себя еще целый месяц, - буркнул Сененский. – Мы же тем временем заберем башку и отвезем ее Красицкому.
- Далеко еще? – спросила Евка. – Какого черта ты тащил меня с собой?
- Ты нам нагадаешь, где он лежит. Ведь из деревни его же не вывезли.
- Откуда знаешь?
- А куда его должны были бы везти? В Хотин? А если бы в Каменец поехали, мы встретили бы их по дороге. Там была церквушка, значит, и кладбище должно было иметься. Там его и похоронили.
- Темно делается,- заметил Гонсёровский. – Упыри из курганов наверняка вылезают. Страшно ехать.
Сененский огляделся по сторонам. Они уже приближались к яру, в котором находилась деревушка. Округа была пустой и темной. Весь день падал дождь, под вечер он прекратился, но из напитавшейся влагой земли вставали туманные испарения. Было холодно, мельчайшие капли тумана оседали на металлических деталях сбруи, на колпаках и пуговицах. Когда они въехали среди скал, Януш сориентировался, что вскоре найдут дорогу в деревушку. Сразу же справа должен стоять крест, а за ним…
…крест появился в туманной мгле. Вот только форма его Сененскому не понравилась. Он подогнал коня, подъехал поближе, после чего из его груди вырвался вскрик изумления. На старом придорожном кресте висели два трупа. Пара маленьких детей… Тела медленно колыхались под воздействием легкого ветерка, натянувшиеся веревки скрипели…
- Спаси Христе! – простонала Евка. – Сгинь, пропади, кошмар!
Все молча перекрестились. Януш подогнал коня, съехал на дорогу с крестом. В глубине яра, над речкой тумана уже не было. Но и деревни тоже не было. Вместо нее Януш видел очертания развалин и пожарищ. От некоторых до сих пор поднимались струйки дыма.
- Татары, - процедил сквозь зубы Жмогус. – Татары здесь прошли. Я был прав: орды выступили.
Все медленно съехали в яр. Лошади начали фыркать, поскольку то тут, то там валялись трупы. Деревня была полностью уничтожена. Ордынцы сожгли хижины, жителей захватили в ясырь, детей и стариков, которые не выдержали бы далекого пути в Крым, перебили. От корчмы и окружавших ее сараев остались только наполовину сгоревшие балки.
С большим трудом они нашли место, в котором когда-то стояла небольшая деревянная церквушка. Януш первым соскочил с седла, первым вступил между могилы кладбища. Отпихнул ногой труп старого попа, который лежал на одной из могил, и пошел дальше, разыскивая свежее захоронение. Гонсёровский и Жмогус шли за ним. Они быстро обошли все кладбище по кругу, обыскав все кусты и заросли. Только никакой свежей могилы нигде не было. Януш вошел на пожарище, но подземелий в церковке не было. Он остановился, разозленный, запыхавшийся, потный. Столь же разозленные товарищи подошли к нему.
- И что, нет могилы!
- Зачем ты нас сюда тащил?
- Должна быть! – рявкнул Сененский. – Хорошенько ищите! Она должна где-то быть!
- Сам и ищи! Притащил нас сюда из Каменца на смерть! Тут орда вокруг, а мы будто волку в пасть влезли!
Они обменялись взглядами, словно разъяренные волки.
- Тогда что они сделали с телом? Собакам кинули?
Все молчали. Поглядели на Евку. Та же таинственно усмехнулась, огляделась по сторонам, а потом прошла на пожарище, нашла место, из которого поднималась струйка дыма. Долго глядела на дым, на золу и жар, потом повернулась к Янушу.
- Ничего не вижу,- с печалью в голосе сообщила она. – Вокруг души летают. Ночью сысуны из земли выйдут. Уходим отсюда!
- Ты лучше еще разик посмотри, - буркнул Сененский. – Для того я тебя, ведьма, сюда и взял, чтобы ты глядела, гадала и нашла останки Лагодовского. Гляди, сука бешеная! – Он схватил женщину за плечо и грубо толкнул. – Ну, гляди, где он лежит. Хорошенько погляди, добром говорю!
- Погоди, погоди, - произнес Гонсёровский и положил ладонь на рукоять сабли. – Ты зачем нас сюда вытащил? Какое мне дело до башки инфамиса, когда я свою потерять могу!
- Эта башка, - неохотно признал Сененский, - стоит десять тысяч червонных.
Где-то далеко раздался волчий вой. Одному зверю вторил другой, третий, четвертый. Лошади начали тревожно фыркать.
- С ума вы все сошли! – выкрикнула Евка. – Белены объелись! Ночь, считай, наступила, сейчас тут волки будут.
- На коней! – коротко буркнул Януш. – Укроемся где-нибудь в скалах. А утром - в Каменец.
Все быстро вскочили на лошадей. Было уже темно, на небе появился узкий серп месяца. В полумраке пугали сгоревшие остатки домов, деревья протягивали свои ветви в сторону путников. В темноте каждый куст, казалось, прятал притаившегося татарина, в каждой яме прятался сысун, а среди деревьев в любой момент могли загореться красные глазища упыря.
Они уже почти что были на раздорожье, как Януш кое о чем припомнил. Он повернул к кресту, на котором колыхались два маленьких тельца, достал саблю и одним быстрым ударом отрубил повешенных детей от веревки. Трупы свалились на землю. Сененский спрыгнул с коня; хотя сердце у него и было жестким, тем не менее, этих двух детей оставить здесь он не мог.
- Похороним деток, - коротко буркнул он Гонсёровскому. Тот спрыгнул с коня. Сененский схватил конец веревки и поволок мертвое тельце через кусты, как вдруг остановился. Среди травы он заметил свеженасыпанную могилу. До этого маленький холмик как-то ушел их внимания. Януш пустил веревку и с сильно бьющимся сердцем подскочил к могиле.
- Идите сюда! – крикнул он. – Тут лежат наши десять тысяч!
Все начали быстро отсыпать землю с могилы. Лопат у них не было, так что песок отбрасывали голыми руками, даже Евка помогала рыть своими пальцами. Довольно быстро они добрались до сгнившей ткани. Вот тогда-то все замерли. Сененский оглянулся по сторонам, охваченный неожиданным страхом. На какое-то мгновение ему показалось, что за ним следят чьи-то глаза. Сердце забилось в груди молотом. А потом он содрал ткань, откинул ее в сторону и поглядел вниз.
Лагодовский лежал спокойно. Он не встал, не бросился к горлу Сененского. Януш видел, как Жмагус чуть раньше приготовил небольшой осиновый кол, и усмехнулся. Мил'с'дарь пан Томаш упырем не стал. И хрен с ним! Все равно, важной была только его голова.
- Давайте пилу, - буркнул он своим товарищам.
Гонсёровский тут же сунул ему ее в ладонь. Сененский подвинул тело. Приспособиться не удавалось, но Жмогус с Гонсёровским подскочили с помощью, подняли мертвеца. Тогда-то Сененский потянул пилой по горлу Лагодовского. Пилил он быстро, очень скоро зубья заскрежетали по позвоночнику. Вот с ним было несколько похуже, но, в конце конов, кости поддались. Сененский поднял голову вверх, не глядя на закрытые глаза, на вывалившийся язык, он сунул трофей в мешок, завязал, подал Жмогусу. Только теперь заметил он, как сильно у него дрожат руки. Да к чертовой матери! В течение жизни он делал разные вещи, хладнокровно убивал людей, но никогда не отпиливал мертвецу головы пилой.
Безголовое тело быстро засыпали. Гонсёровский внезапно затрясся, он сорвался с места и побежал в кусты, и Сененский слышал, как там его рвало. У него и самого закружилась голова. Даже Жмогус, хотя толстокожий, как обычно жмудины, неоднократно сплюнул на траву и при этом крестился.