- Поехали! – бросил Януш, поднявшись над могилой. – До Красичина пять дней дороги.
Уже на следующий день они въехали в более населенный край. Ехали они быстро, совершенно не разговаривая друг с другом и не оглядываясь назад.
Лошади устали от быстрой езды. Бока их покрылись пеной, животные свесили головы, шли медленно, спотыкались на камнях. До того, как спустилась темнота, все нашли убежище в небольшой корчме в паре миль от Бучача. Лошадей тут же оставили челяди, а сами вошли в помещение, уселись возле огня и долго в молчании пили нагретое с пряностями любельское вино. За окном постепенно догорал багровый отблеск заката. Все молчали. Первым, наконец, отозвался Жмогус:
- С головой неприятности, - тихо буркнул он. – Смердеть начинает.
- Нужно будет ее вложить в горшок с вином, - буркнул Сененский. – Так сделали турки с головой его милости гетмана Жулкевского, помните? Мы тогда из под Могилева ушли, а вот Жулкевский с Конецпольским остались…
- По дворам шляхетским поговаривают, что гетман до конца хотел защищать границы Речи Посполитой, - тихо отозвалась Евка. – Коня ему предлагали, только он уходить не желал.
- Глупые твои слова. У Жулкевского в колене пуля из ружья сидела, так что верхом он ездить не мог. И был он старым брюзгой. Мучеником стать хотел, словно бы какой пророк. А турки сняли ему башку с шеи и отвезли Осману.
- Погоди, а у кого голова? – спросил Сененский. – У кого она?
- У меня… По-моему, она у меня во вьюках, - отозвался Жмогус.
Где-то, похоже из помещения, до них донесся слабый вскрик. Все сорвались на ноги. Сененский почувствовал, как сердце начинает биться все сильнее и сильнее… Он вскочил в сени, потом в конюшню и… онемел.
Конь Жмогуса стоял расседланный, вьюки лежали возле животного, а посреди конюшни лежала отрезанная голова Лагодовского, пялясь на Януша белками глаз. А в паре шагов стояли насмерть перепуганные конюхи с разинутыми ртами… Один из них набожно крестился.
- Матерь Божья, - простонал один их них. – А3ведь это же пан Лагодовский, который в нашей корчме бардак устроил.
Януш почувствовал, как его сердце подкатывается ему к горлу. Быстрым движением он схватил голову за волосы и сунул ее в мешок, затем поглядел на онемевших слуг.
- Что, украсть ее хотели, сволочи!
После чего вытащил пистоли из кобур, не спеша подошел к конюшенным. Он уже знал, что ему следует сделать, уже был в этом уверен…
- Своровать, значит, хотели, а?- прохрипел он. – Что же, сейчас получите свое.
- Помилуйте, господин, - заскулил первый из прислужников.
Все они рухнули на колени, один хотел подползти к Януша, но как-то сдержался. Взгляд Сененского словно бы окунул их в ледяную воду.
- Януш, да что ты? – вскрикнула сзади Евка.
- Убью, падали, - прошипел тот и приложил пистоль к голове первого из слуг.
И тут Евка бросилась на него, схватила руку с оружием, отвела ладонь назад. Разозленный, Сененский отпихнул женщину. А та, словно разъяренная кошка вновь бросилась на него, ее ногти когтями вонзились в ладонь шляхтича. Тот выругался, палец сам нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел; и он был настолько громким, что, казалось, сейчас стены корчмы рухнут. Перепуганные лошади присели на зады, начали бросаться в привязях. Сененский осмотрелся по сторонам, глянул на Евку, на Гонсёровского и Жмогуса.
- По коням! – крикнул. – Едем отсюда!
И вновь они сидели с пивными кружками. Стоял вечер, солнце пряталось в кровавом закате… Ожидали… На сей раз Януш не оставил голову во вьюках. Она была при нем, в горшке с вином. Прошло уже два дня, и для этого времени года было довольно тепло, потому голова начала портиться, подванивать сладковатым гнильем. Януш надеялся на то, что в спиртном она выдержит, по крайней мере, с неделю. А этого было достаточно, чтобы спокойно добраться до Красичина, а потом и поделить десять тысяч золотых.
Ну да, именно, поделить, подумал он. Выходило так, что каждому достается равная доля. Евка ведь тоже захочет получить свою часть. Это означало бы, что она получит две с половиной тысячи червонных. Нужно будет перехитрить бабу-дуру, наговорить чего-нибудь, чтобы она отдала свои деньги. А потом смыться и спрятаться в Литве… Впрочем, она и так бы его не нашла.
Сидящий у окна Жмогус насторожился, потом склонился к Янушу.
- Лошади, - тихо буркнул он. – Много всадников.
И уже через мгновение они и сами четко услышали стук конских копыт. На подворье возле корчмы раздались крики, звон стали. Януш пересел так, чтобы быть передом к двери. Украдкой, под столом, оттянул курок пистоля. Жмогус достал кинжал, спрятал в рукаве. Гонсёровский проверил, хорошо ли сабля выходит из ножен. Ждали…
Дверь распахнулась со стуком. В корчму вошло шестеро панов-братьев. У первого из них, высокого, плечистого, на голове был лисий колпак. У второго, помоложе, на голове была татарская мисюрка, на теле кольчуга. Третий, с перевешенным через плечо луком, сощурил глаза. Трое остальных выглядели не самыми боевыми. Один из них был приземистым, в его шапке было перо цапли; на виске шрам, левый глаз запал глубоко в череп. Двое оставшихся были высокими, жилистые, у одного вместо сабли на боку висела рапира. И даже не следовало прибавлять, что все они, с первого же взгляда, Сененскому не понравились.
Тем временем незнакомцы приблизились. Тот, что был в кольчуге, окинул внимательным взглядом Сененского. А тот отметил черную саблю65 на боку шляхтича и три шрама на лице – один пересекал бровь.
- Так милостивый сударь – Сененский? – спросил незнакомец в лисьем колпаке.
Еще один лисовчик, подумал Януш. С того времени, как подвиги давних хоругвей пана Лисовского сделались знаменитыми, всякий первый попавшийся бродяга с широкой дороги заводил себе лисью шапку.
- А милостивые судари зачем спрашивают?
- По голову пришли.
Высокий произнес это запросто.
- По голову? По мою голову? Ну что же, - Януш положил ладонь на шее и провел ею вверх, - как видите, сидит крепко. Тяжело будет снять ее с шеи.
- Твою башку мы собакам выкинем. Нам же нужна голова Лагодовского.
Сененский молчал, потом украдкой глянул на двух своих товарищей.
- Так я ответа жду, - загремел высокий.
- А вот тебе ответ! – взорвался Януш.
Одним движением он вытащил пистоль из-под столешницы и выпалил высокому шляхтичу прямо в грудь. Грохот сотряс стенами помещения. Лисовчик схватился за грудь, упал на колени, изо рта потоком полилась кровь.
- В сабли их! – заорал Сененский и первым вскочил на стол.
Вокруг заблестели молнии обнаженных клинков. Жмогус сверкнул кинжалом, метнул его, и один из противников свалился с раной в боку. Януш напал на высокого детину в кольчуге. Зазвенели сабельные клинки. Противник нанес удар Сененскому снизу, отбил клинок, нацелился в кисть, затем рубанул наотмашь. Януш ответил быстрым выпадом накрест, снова выпад, затем сошел с линии удара. Кто-то выстрелил в него с небольшого расстояния, но ромазал. Грохот выстрела чуть не оторвал голову у Сененского. Будто молния, Януш отскочил, присел на пятках, пропистил клинок сверху и сделал выпад снизу.
Кто-то толкнул стоявший под столом горшок. Вино вылилось, а голова Лагодовского покатилась под ноги сражавшихся. Жмогус рубанул худого шляхтича в грудь, и рубиновые капли крови брызнули на столько уже переживший людской остаток. А через мгновение окровавленное тело свалилось на грязные доски возле отрубленной головы. Сененский сражался над нею с мужчиной в кольчуге. Долгое время они дрались наравне, а потом Януш показал свое фехтовальное искусство. Он быстро провел финт, а потом выпад. Острие гусарской сабли пробило кольца кольчуги, вонзилось в живот. Противник Януша только простонал и упал на лицо. Упал он сразу же возле головы Лагодовского, но еще хрипел, плевал кровью… Он даже протянул руку к несчастному остатку человеческого тела, но Сененский пнул голову, и та покатилась в угол. Сразу же после того на пана Януша напали с обеих сторон два следующих противника – толстый шляхтич с запавшим левым глазом и высокий "шкелет" с рапирой. Сененский присел, сжался, уходя от рубящего удара сабли, затем выскочил на средину помещения. Тут же к нему присоединился Жмогус, уже справившийся со своим противником. Краем глаза Сененский заметил, как Гонсёровский рубит саблей голову жилистого шляхтича.
Посреди помещения Януш сошелся с толстым шляхеткой. Рука у противника была крепкой. Сабля Сененского задрожала после удара в грудь. Януш рубанул, двигая запястьем, отбил мощный удар и ответил, нанося удар наотмашь, парировал встречный удар и ударил прямо. Далее драться ему уже не нужно было, толстяк бросился к окну. Если бы не живот, можно было сказать, что он бежал быстрее лани. К двери дорогу ему перекрывал Жмогус, поэтому он выскочил в окно, выбивая раму, с огромным трудом протягивал тушу сквозь образовавшееся отверстие, так что Януш достал его в самый последний момент. Словно молния, поднял он саблю для рубящего удара и хлестнул шляхтича по выпяченному заду. Толстяк заорал от боли, быстро проскочил в оконный проем и свалился прямиков в лужу во дворе. Януш не стал догонять его. Он медленно повернулся. Поначалу услышал стоны и жалобы корчмаря, потом провел взглядом по лежащим на полу телам, вслушался в стоны раненых. Тут же Гонсёровский перевязывал рану Жмогуса, в помещении еще поднимался пороховой дым. Сененский присел возле одного из раненных, стонущих врагов и оттер кровь с клинка полой его жупана.
После этой последней стычки Сененский решил, что будет вести себя осторожнее. Они уже не ехали по главным дорогам, но вел своих товарищей окольными путями, объезжая крупные поселения и городки. По этой причине путешествие сильно замедлилось. Иногда приходилось преодолевать лишние десятки миль, а через поселения мчали словно призраки, ночевали в корчмах, расположенных на совершенно укромных местах. Януш был полон самых худших предчувствий. Он ожидал того, что известие о смерти Лагодовского уже разошлось по округе, и что теперь многие рубаки и бездельники шли по его следу. Еще сильнее он обеспокоился, когда все они добрались до Галича. Обойти его им никак не удавалось, поскольку в этом городе находилась переправа через быстрый и переполненный весенними водами Днестр. Хочешь, не хочешь, а Сененскому с компанией пришл