Эх ты, глупец, почему ты не подписал договор! – завыло что-то в самой глубине души Куницкого. Но он, приложив усилия, подавил этот голос. Ян знал, что не мог принять условий Боруты. Никто, будучи в здравом уме, так не поступил бы.
Кто-то из казаков привел лошадей. Он же посадил Куницкого в седло, после чего спутал ему ноги под животом коня. Все тронулись в сторону ворот. Никто не произнес ни слова.
Он пил уже второй день. Только никак не удавалось опьянеть столь сильно, чтобы обо всем забыть и свалиться под стол. Наоборот, чем больше вина он в себя заливал, тем сильнее доходило до его сознания то, что он сделал. Сейчас он сидел сам, в самом темном углу старого трактира в Брацлаве. Компании он не искал, уже дважды отгонял от себя гулящих девок, выглядели они даже ничего, только их присутствие было самым последним, в чем нуждался сейчас. Потому продолжал пить. Золото еще имелось.
Вот же я сукин сын, в конце концов подумал Марчин Мелециньский. Ну да, в этом необходимо признаться самому себе. Оставил Куницкого в беде… Приятеля бросил. И почему? И как же я мог сотворить что-то такое?
Он не знал, что сейчас следовало ему сделать. Не знал: куда идти, в какую сторону обратиться. Чем дольше он пил, тем сильнее был уверен в одном. Нужно было ехать в Вильково. Вот только вся штука была в том, что он боялся это сделать, боялся поглядеть Куницкому в глаза.
Неожиданно дверь открылась. В помещение вступила могучая фигура в ярко-красной делии. Марчин глянул на нее и еще сильнее съежился. Прибывший шел прямо на него. Наконец остановился, встал над ним: громадный, могущественный и гордый, и наконец произнес:
- Вставай-ка, мил'с'дарь! Ты мне нужен. Сейчас исполнишь наш договор до йоты!
Мелециньский поднялся с места и пошел за Борутой.
Утро было холодным и туманным. С самого рассвета сеялся мелкий дождик. Очертания далеких крутых склонов терялись в испарениях, небо же выглядело печальным и понурым. С деревьев слетали напитавшиеся водой золотые листья. Казаки ехали не спеша, направляясь к северу, в сторону Буга.
- Что вы хотите со мной сделать? – в конце концов спросил шляхтич.
Никто ему не ответил. Слуги старосты лишь более внимательно поглядели на него. Куницкий почувствовал дрожь во всем теле. Как раз теперь Стадницкий мог сделать с ним все, чего только хотел. Неужели сейчас его везли на смерть? Ян замер. Сердце металось в груди обезумевшей птицей. Куницкий отметал мысли о неизбежном, только те возвращались с еще большей силой. Пришлось им поддаться, и он начал вполголоса читать молитву. На лицах казаков Ян увидал презрительные насмешки.
Боже, спаси меня, подумал он. Умоляю. Позволь мне жить. Я так нужен Анне…
Куницкий замер. Они доехали до реки, выехав из лесу на крутой берег, обрывисто спадающий до самой вспененной, быстро текущей воды. Но направились не к реке, а к высокому, высохшему дубу. Куницкий с трудом сглотнул слюну. Он уже знал, что будет дальше. Он дернулся, но безрезультатно. Словно сквозь туман видел он, как один из казаков забросил на ветку толстую веревку, а потом сделал на ее конце петлю. Двое остальных спешились и перерезали путы на ногах Куницкого.
- Что вы хотите делать? Подождите еще! – испуганно вскрикнул шляхтич.
- Нащо? – спросил один из казаков. – Будэ так, як староста казав.
- Подождите же! Подождите!
Никто ему не ответил. Яна подвели под импровизированную виселицу. Куницкий начал тяжело дышать, всем его телом охватила дрожь. Нет, все это не могло кончиться вот так. Не могло. Ведь он же должен был спасать Анну.
- Подождите! – громко заявил он. – Водка у кого-нибудь из вас имеется?
Казаки переглянулись. Ну что же, в этом никто отказать не мог. Казак на коне подъехал поближе и поднес баклажку к потрескавшимся губам Куницкого. Ян пил долго, чуть ли не до дна, захлебываясь и отфыркиваясь. В конце концов, казак оторвал баклажку от его рта.
- Хватит, - буркнул. – Там и мне должно что-то остаться. Ладно, с жизнью попрощался? Поручил душеньку Богу?
- Погодите… Еще нет…
Тот лишь покачал головой с усмешкой. Ян задрожал. Все он видел, будто в тумане, весь мир как будто бы отплывал от него. Глядел, и ничего не видел; был здесь, но только лишь чувствовал, как его подводили под дерево, а один из гайдуков накинул ему петлю на шею. Куницкий уже знал, как все произойдет – в старом, польском стиле: надели петлю, а потом погонят коня, на котором он сидит…
Боже, спаси меня, печально подумал шляхтич. Ну почему ты столь несправдлив? Все это не должно закончиться так, как сейчас. Почему ты хочешь, чтобы моя жена жила в позоре и унижении? Почему ты ничего не делаешь? Я тебе верил, а ты меня так подвел…
- Оставьте этого человека!
Гайдуки замерли. Куницкий обернулся. За ним стояло трое всадников: Яцек Остржицкий, Марчин Мелециньский и немой слуга Анны – Мыцко. Плечом к плечу. В тусклом рассветном освещении блестели извлеченные из ножен сабли.
- Отпустите его!
Казаки замялись. А потом схватились за оружие. Глупцы! Противники налетели на них словно вихрь. Двое запорожцев даже не успело вскочить на лошадей. Остржицкий рубанул одного из них в грудь; второй отскочил, только разогнавшийся конь Мыцко ударил его на скаку грудью, и казак с воплем исчез под копытами. Двое оставшихся бросились: один на Мелециньского, а второй к Куницкому. Этот закрутил арканом, чтобы ударом выгнать коня из-под ног шляхтича, только Мыцко был быстрее. Он подскакал к нему и замахнулся саблей. Казак заорал, а отрубленная рука упала на землю, пятная траву кровью.
Последний из слуг старосты завернул коня и бросился бежать. Мелециньский опустил саблю на перевези и схватил кроцицу. Целился недолго, пуля попала в самый центр спины. Казак взмахнул руками и салился с седла; его же конь заржал и поскакал вперед, волоча зацепившееся в стременах тело.
Куницкий склонился в седле. Он упал бы, если бы товарищи не подскочили к нему с обеих сторон, ссадили на землю, придержали. Мыцко с бешенством в глазах схватил деревянные колодки и в порыве ярости с нечеловеческой силой разломал петлю, снял с шеи своего хозяина цепь, после чего с плачем бросился к ногам Яна. Куницкий упал в объятия Мелециньского и Остржицкого. Он не плакал, только слезы, не спрашивая, стекали из-под век.
- Ты жив, жив, жив! – шептал Марчин, - прости меня… Я предал тебя, бросил…
- Нет… Спас. Сейчас ты меня спас…
- Это не мы, - отозвался Остржицкий. – Это наш господин. Погляди, он едет к нам.
Куницкий поглядел в ту сторону. Из леса выехала небольшая группа всадников. Скакали они быстро, весело крича, а во главе их на громадном вороном жеребце ехал могучий шляхтич в малиновой делии и кунтуше. То был Борута… Он подъехал к Куницкому.
- Ты жив, - сказал дьявол, - и будешь жить, потому что я так постановил. Я обязан был спасти тебя…
Куницкий молчал. Тот дал знак рукой, и к Яну подошло двое слуг. Они содрали с Яна пропитанные потом, окровавленные и грязные лохмотья. Какое-то мгновение Куницкий стал перед Борутой в чем мать родила, после чего слуги надели на него шелковую сорочку, шаровары, на ноги натянули мягкие сафьяновые сапоги. Сверху надели дорогой жупан и превосходный, позолоченный кунтуш из дамаска. Затем на голову наложили колпак из рысьего меха с усыпанным бриллиантами подвесом и закрепили на поясе длинную зигмунтовку25. Кто-то из всадников привел вороного коня-андалузца с седлом, украшенным золотом и серебром. Куницкий сел на коня. Осмотрелся, узнал в окружавших его мужчинах чуть ли не всех шляхтичей из округи. Всех тех, у кого на руке имелся знак Новины.
- Где моя жена? – спросил он у Боруты.
- В Вилькове.
- Тогда за мной! – воскликнул Ян.
Когда староста вошел в комнату, его встретило молчание. Анна полулежала на ложе, прижимая к груди разорванное платье. На старосту она глянула с враждебностью. Тот понимал, что ей было за что на него сердиться, но, говоря по правде, его это никак не волновало. Стадницкий подошел к ней, словно бы желая, чтобы женщина восхитилась его богатыми жупаном и шапкой. Усмехнулся.
- Ненавижу тебя!
Стадницкий даже не дрогнул. Он встал перед женщиной руки в бока.
- А мне казалось, что еще полгода назад ты не была слишком далека от того, чтобы сказать, будто бы любишь меня…
- Врешь! – тихо произнесла Анна и закрыла лицо руками, - это был момент слабости. Но никогда я не допускала тебя близко к себе. Даже поцеловать не разрешала. Ты приезжал ко мне по собственной воле. Я этого не желала. Ненавижу тебя! Между нами ничего не было! Абсолютно ничего! Ты же обманывал себя, будто бы когда-нибудь я допущу до того, чтобы ты лег рядом со мной. Я люблю только лишь своего мужа. А ты пробуждаешь во мне лишь отвращение. Прочь!
Стадницкий склонился над Анной, коснулся ее обнаженного плеча. Женщина отпрянула.
- Ты такая красивая, - тихо произнес он.
Даже теперь, особенно теперь, он не мог устоять перед красотой Анны. Он страшно желал эту женщину. Хотел иметь ее. И он почти что любил ее… Анна распалила страсть в нем, в нем, Станиславе Стадницком, сыне еще более знаменитого Станислава, прозванного Ланцутским Дьяволом… И подумать только, что она, которая могла бы стать украшением даже королевского дворца, жила с обыкновеннейшим, загоновым шляхеткой, сидящим на одной деревеньке…
- Никогда ты не будешь владеть мной! – отчаянно воскликнула Анна. – Никогда! Я люблю только своего мужа! Ты можешь взять меня силой. Но иметь будешь только тело. Душа принадлежит ему!
- Неужели? Прохрипел Стадницкий ей прямо в лицо. – Неужели тебе не важна его жизнь? Он в моих руках. Ну а сама ты теперь, кто такая? Моя холопка! А я – твой пан. И ты сделаешь то, что я скажу. А если не сделаешь, Куницкий умрет! Ты этого хочешь?
Анна молчала. В ее глазах заблестели слезы. Но ей удалось взять себя в руки, так как Анне не хотелось унижаться перед этим человеком. Стадницкий крепко схватил ее и толкнул на кровать, дернул за верхнюю часть разорванного платья, открыв ей грудь.