Город неожиданно принял Люсю, как родную. Да и его проспекты, улочки, парки, мосты и памятники почему-то стали ей ближе, чем село, в котором она родилась. Словно, как частичка пазла искала она, куда втиснуться, а тут вдруг раз – и все. Встала на свое место.
После того, как Люся насмотрелась на город, ставший для нее самый лучшим местом на всей земле, все другие города казались Люсе вполне реальными и обычными. Даже попав в столицу, Люся невольно сравнивала ее с любимым городом, и тихо улыбалась, зная, что лучше него не найти.
Одногруппники Люси части путешествовали, перечисляли на парах страны, где успели побывать, привозили гостинцы, и много-много чего рассказывали. Люся с интересом их слушала, но даже и не мечтала куда-нибудь поехать. Еще во время жизни в селе Люся четко уяснила: на путешествие нужно много документов, много денег. Это очень не просто – смотреть мир и его исследовать. Да и вообще, такие, как она, заграницу не ездят.
Может быть даже, в аэропорту, ну или на вокзале, стоит такая рамка, совсем как металлоискатель, но чуть-чуть другая. Она пищит, если кто-то пытается уехать чуть дальше, чем ему положено.
Но однажды Люся увидела у одноклассницы фото из Праги. Люся очень удивилась. Значит, и станичные могут пересечь эту странную, нарисованную только на картах, границу? Наверное, все-таки, у этой девочки очень богатые родители. Деньги, похоже, как ластиком стирают все препятствия.
Когда Люся уже заканчивала учебу, подруга уговорила ее сделать загранпаспорт, а потом и вовсе – визу. Люся собирала документы, но ей не верилось, что они ей могут и правда понадобиться. Люся думала, что потратит много времени и уйму денег, но все прошло быстро и безболезненно. Решено было ехать в старинный эстонский городок, мол, там и уютно и не так дорого.
И вот, когда до поездки оставалось чуть больше месяца, преподавательница на паре сказала одну фразу, которая Люсе очень запомнилась: «Вот, когда будете в Стокгольме… Знаете, там есть такой магазин..?» Люся с иронией подумала: «Да уж, конечно, будем, ага. Я вот, если повезет, доеду до Таллина. И все. Нельзя ведь ездить больше одного раза заграницу, таким, как я. Тем более, Стокгольм – это безумно далеко. И это ведь Швеция. Страна причудливая и своеобразная».
В день поездки Люся не могла перестать улыбаться. Подружки над ней беззлобно подтрунивали, но Люся не злилась. Она. Скоро. Окажется так далеко, как никогда и не мечтала. Ведь к расстоянию теперь прибавились и условные границы в голове, а их пересекать гораздо страшнее. Другие люди, другой язык. Другое все. А она маленькая, из какого-то села. Вдруг ее там сразу вычислят?
Когда о паспорт стукнула печать, Люся невольно подпрыгнула от радости: «Пустили! Не вычислили!». И вот уже автобус катит по чужой земле. Асфальт, правда, был совершенно привычным, да и снег за окном шел белый, а не зеленый, там, или фиолетовый.
От вокзала шли по широким улицам, уставленными высоченными стеклянными офисами – таких Люся уже навидалась, поэтому жадно всматривалась в любые мелочи, делающие одну страну отличной от другой. За полчаса поняла, что чуть-чуть отличаются только человечки на светофорах и очень удивилась. Ей-то казалось, что тут по улицам чуть ли не инопланетяне должны ходить.
В Старом Городе Люся прыгала от счастья и не могла удержать восхищенных возгласов, рвущихся из груди. Башенки, булыжная мостовая, домики с островерхими крышами – сказочней места стоит еще поискать. А тут они вышли на главную площадь. А там елка, сверкающая, искрящаяся, вся усыпанная алыми сердечками и огромными шарами. Тихая музыка, уносящая к романтическому и манящему средневековью, стеклянные ангелки на полках ярмарочных лотков, теплые шарфы, носки, перчатки и стойкий запах пряного клёга. У Люси разболелись щеки от чуть безумной нестираемой улыбки. В груди все горело, а в голове было удивительно ясно и пусто. Никакого привычного клубка мыслей. Только что-то безбрежное, ослепляющее.
Когда оказалось, что из окошка отеля видно площадь, Люся почему-то расплакалась. Ей не верилось, что столько счастья может выпасть одному человеку. А больше всего не верилось, что этот человек именно она – сельская Люся.
Всю ночь она просыпалась и то и дело подходила к окошку. Смотрела на мягкие хлопья снега, укрывающие пустую площадь, на башню ратуши слева от отеля, на окошки напротив – в одном из них виднелись фарфоровые куклы в разноцветных платьях.
Не смотря на то, что спала Люся мало, весь следующий день сапоги ее словно превратились в сапоги-скороходы. Они носили ее по холмистым улочкам так быстро и так стремительно, что усталость за ними не поспевала. А когда вечером на площади совершенно по-русски начали петь отрывки из любимого Люсиного мюзикла, она чуть не подавилась горячим и чуть кислым клёгом. Почувствовав, что что-то внутри нее неумолимо растет и ширится, она вдруг с удивительной ясностью поняла, что значит фраза «распирает от счастья».
Когда автобус уже вез Люсю обратно, она прятала нос в купленный на площади шарф, и воровато оглядывалась, словно боясь, что кто-то поймет, что она увозит с собой часть совершенно нового мира.
Уже весной, когда выпускные экзамены подобрались ужасающе близко, Люсина подруга вдруг объявила: «Собирайся, через неделю будем в Стокгольме».
Люся только удивленно хлопала глазами. Последние циклы ведь, а потом зачеты… Нельзя. Да еще ехать туда так долго. Но подруга только коварно улыбнулась и сказала: «Не ехать, а плыть!»
И через неделю Люся уже бродила по Хельсинки, думая о том, что она уж наверняка нарушает какой-то мировой закон. Она ведь уже один раз была заграницей. Ходила потом, грела, как замерзшие пальцы, воспоминания, что сидели глубоко внутри, даже не мечтая оказаться еще где-либо.
Но вот она снова на чужой земле, идет мимо зданий, которые, впрочем, могут быть где угодно. Люся вдруг поняла, что красный кирпичный дом, на который она смотрит, очень похож на тот, что был в их станице. То есть какие-то вещи, какие-то мысли и чувства, могут быть как и эти дома? У-ни-вер-саль-ны…
А уже через несколько часов Люся сидела на койке, в самой настоящей каюте и ела влажные орехи – они не успели высохнуть после того, как их помыли – и смотрела в иллюминатор на пугающе толстый лед у самого берега. Как же они поплывут? Но их уже ждал Стокгольм, такой величественный город, что Люсе казалось, будто ее сейчас точно скинут с парома и скажут: «Таким, как ты, не положено!»
Но паром отплыл от берега, северное море зашумело, льды расступились, а шумный ветер едва не прогнал Люсю с палубы. Но она осталась. Долго хохотала, расставив руки и представив себя чайкой.
В синей воде то тут, то там виднелись островки, покрытые где-то деревьями и травой, а где-то самыми настоящими домами. Люся зачем-то махала им рукой. Как будто хотела, чтобы и у них что-то осталось от нее на память.
Ночью она снова не могла уснуть и смотрела в окно. Там дышали море и звезды. Люся снова чуть-чуть поплакала от ощущения неимоверного счастья.
Уже утром они перебегали с одного острова на другой, любовались разноцветными, совершенно кукольными домишками, кормили лебедей и завистливо смотрели на тех, у кого есть время праздно съесть мягкие, покрытые шоколадным соусом вафли.
Подруги Люси много говорили о городе и о других городах, в которых они бывали, а Люся только удивленно хлопала глазами: она увидела магазинчик, о котором давным-давно говорила преподавательница. Мысли вдруг, заскрежетав, перемололи что-то крепкое и темное, поселившееся в Люсиной голове с самого детства, освобождая место для самых невероятных мечтаний.
«Я думала, что у меня никогда не получится здесь оказаться, – пробормотала Люся, – Думала только в октябре, а в марте я уже вот. Открываю дверь этого магазина».
Люся улыбнулась. Мир, ставший большим и необъятным, улыбнулся в ответ.
Так не бывает
Дымку, наплывающую на зал из комнаты с кальянами, подсветил синий прожектор. Ника отерла пот с лица, и хотела уже было встать и выйти, но Наташка, сверкнув белозубой улыбкой, усадила ее обратно.
– Ник, ну ты куда опять?! И коктейль не допила!
– Мне не хочется, Наташ, спасибо, – Ника потянулась за наушниками, которые всегда висели на шее. Эксперимент не удался. Никогда по барам не ходила, нечего было и начинать.
– Ну, Ни-и-и-ик! – затянула Наташка. – Ну, пожалуйста. Ты обещала мне целый вечер! Ну, давай, сколько можно дома сидеть!
– Наташ, спасибо, – Ника закинула лямку рюкзака на плечо, надела наушники на уши, провела пальцем по экрану, выбирая трек любимых «The Retuses», почти нажала на «плей»…
– Заметался пожар голубой, позабылись родимые дали, – бархатистый голос вплелся в Ликины мысли, и она удивленно вскинула голову.
В конце зала вырисовался черный силуэт, на который больно было смотреть: яркий прожектор светил прямо в спину музыканту.
Ника вернула наушники на шею и опустилась обратно на высокий табурет. Наташка одобрительно кивнула, но Ника этого не заметила.
Ника слушала, уставившись на глянцевую поверхность голубого коктейля. Голос парня, такой тихий и робкий, пробирался к ней сквозь толпу и шум. И на словах «хоть в свои, хоть в чужие дали», Ника вдруг почувствовала, что и правда может встать и выйти. Пойти, куда угодно, лишь бы найти кого-то своего, счастье с которым будет лучше и выше всего на свете.
Ника шла домой из бара, унося в своей груди мягкий голос. Наушники в этот раз просто грели уши. Они умолкли впервые за много лет. А Ника шла, как ослепленная смотрела на сверкающий снег, и даже не осознавала, что впервые за двадцать три года влюбилась.
Профессор ошибся. Он думал, что в темноте будет лучше видно его слайды, но как только свет погас, головы студентов тут же начали падать на столешницы. Чтобы совсем не вырубиться, я начал считать людей в аудитории. Тридцать четыре, тридцать пять… Вдруг справа и сверху что-то сверкнуло, и я отвлекся. Хотя даже обрадовался тому, что придется начинать сначала. Надо же оставшиеся полчаса хоть чем-то заниматься. Наверху вновь вспыхнул проблеск света, но, как бы сильно мне не хотелось, со своего места рассмотреть умника с фонарем я не мог. И нафига ему фонарик, ну? Явно же не экран телефона там, планшета или ноута. Специально фонарем светит.