– Полюша, доченька, – осторожно сказал Степан Петрович. – А тебе сильно Фима нравится?
Полинка напряглась, головой заерзала.
– Пап, он правда хороший. С высшим образованием. Все, как ты хотел.
– Да вы же разные совсем, ну…
Полинка засопела.
– Пап, он хороший.
– А ролики не любит…
– Пап…
– И врун, кажется…
– Пап! – Полинка подскочила. – Вы мне что с мамой говорили? Чтобы мальчик из хорошей семьи был? Фима из хорошей. Чтобы образование высшее? Так Фима вообще скоро кандидатом станет. Иди спать, пап. И глупостей не выдумывай.
Степан Петрович вернулся к жене и долго-долго ей про Фиму рассказывал. Может, приукрасил немного кое-какие моменты, а, может, и наоборот, невольно Фиму очернил, да только Сашка нахмурилась и долго-долго из угла в угол ходила. А потом сказала, наконец:
– Степ, да ведь и мы с тобой разные, правда? А вот сколько лет уже…
– Нет-нет, ты не сравнивай! Мы по-другому разные, не как они. А они глупые, а не разные. Вот они какие, – Степан Петрович шляпу натянул, да снова к яблоням пошел – надо же Полинке на сушку насобирать.
Через пару недель Степан Петрович не выдержал, снова к дочке в гости собрался. Фиму вновь застал у нее. Да только вид у парнишки очень измотанный был, будто бежал от самой остановки, что за два квартала от Полинкиной квартиры стояла.
Степан Петрович дождался пока Полинка на балкон выйдет, да Фиму к себе и притянул.
– Тимофей, ты, я вижу, парень толковый… Ты мне скажи, будет Полинка с тобой счастлива, а? Ты чего это жениться-то на ней удумал? Вы же разные. Раз-ны-е.
Парнишка вытянулся, оттого стал еще больше походить на розовощекого червя, и обиженно затараторил:
– А вы, Степан Петрович, не стойте на пути любви! В груди моей жар, а в мыслях только Полечка! Уж дороже ее и на целом свете нет! Красивее ее девушек я никогда не видел, понятно вам? Она умная, нежная, а волосы у нее какие! Как сено на закатном солнце, вот какие! А улыбка ее – два ряда жемчугов!.. А руки ее…
– Ну-ну, не горячись. – Степан Петрович, ошарашенный, отступил к раковине. И глаза у женишка так и блещут. Может, и правда любовь такая сильная?
А Полинка зашла, телефон к груди прижимает, да глупо улыбается. Услышала, наверное, Фимины слова. Обрадовалась.
Степан Петрович от дочки уехал, а на сердце все равно беспокойно. Пусть горячится Фима, пусть словами красивыми сыпет, да только не пара он для его Полечки. Не пара.
А через месяц звонок. Полька огорошила. Так, мол, и так. Расстались. Теперь другой у нее появился. Даней зовут. Степан Петрович – сразу в город сорвался. А Сашка смеялась над ним, да все просила дочку в покое оставить.
Даня оказался сердитым на вид, широкоплечим. А еще, кажется, туповатым. На все вопросы сухо отвечал, на Полинку даже не смотрел, хмурился.
Степан Петрович всю ночь уснуть не мог: перед собой видел горящие Фимины глаза. Пусть худой, пусть ролики не любит. За то Полинку любит по-настоящему.
На следующий день разыскал Степан Петрович Фиму в университете, благо, фамилию запомнил, да покаяться решил. Шагнул к нему, руку протянул и говорит:
– Фима! Ты прости меня, пожалуйста! Это я Полинку тебя бросить подговорил. Все на мозги ей капал. Не такой, не такой, вот она и поддалась… А сейчас приехал, а у нее дома страшилище… Нелюдимый какой-то парень, да и вообще на обезьяну похож. Возвращайся, Фим!
Фима улыбнулся так ласково, не дрожал больше почему-то. Руку протянул, конечно, пожал. Но головой покачал отрицательно:
– Эх, Степан Петрович, вы что, Полинку не знаете? Она же всегда все по-своему делает. Тут дело в другом. Не был я никогда Полинкиным женихом, вот как.
Степан Петрович опешил. Макушку почесал.
– Да вы не удивляйтесь так. Ей же все хотелось вас порадовать. А Даня он… – Фима поджал губы. – Фитнес-тренер, без высшего. Читает чуть ли не по слогам, мда… Да и семьи хорошей нет. Детдомовский он тоже. – Фима пожал плечами. – Но главное, что Полинку любит. И она его, очень-очень. Все по телефону с ним трещала, когда вы у нее гостили. Вы уж на них не сердитесь. Поля думала, что после меня Даня вам покажется завидным женихом…
– А как же это, Фима?.. – Степан Петрович потер лоб. – А волосы там как закат, а глаза горящие… Неужели ты ее не любишь совсем?
– Ой, Степан Петрович, как друга-то, конечно люблю. Мы с ней с первого курса в театральный кружок вместе ходили. Вот она меня, – Фима развел руками, – И привлекла.
Степан Петрович вернулся на дочкину квартиру и рассеянно осмотрел коридор. Ролики – одни Полинкины, а другие – мужские, большие. Куча обуви, и зимней и летней. И, что самое главное, тоже мужской.
Степан Петрович зашел на кухню и уселся рядом с будущим зятем.
– Так. Ты, значит, живешь здесь?
– Живу.
Прямо ответил, без обиняков. И в глаза прямо посмотрел. Не боится.
– И сколько?
– Полтора года уже. – Даня отломил огромный кусок батона и макнул его в банку яблочного варенья. – Выгонять будете?
– Так ты, значит, на Полинке моей жениться собрался?
– Собрался. И женюсь, – Даня с причмокиванием облизал пальцы, по которым стекало варенье. Специально, что ли, бесил?
Степан Петрович закрыл лицо руками. Сдавленно спросил.
– А Полинку мою хоть любишь?
– Люблю.
Твердо сказал. Уверенно.
– Докажи. – Степан Петрович усмехнулся. – Вот на что ее волосы похожи?
– На волосы, – Даня приподнял бровь. – А что?
– Нет, ты не понял меня, – Степан Петрович сжал кулаки под столом. – Какие они?
Даня улыбнулся. Глупо так, по-детски. Лицо его преобразилось, мягче стало.
– Родные.
Степан Петрович усмехнулся, но подумал, что так и есть. Родные, пожалуй, лучший эпитет, который можно было подобрать.
– Хорошо. А улыбка ее какая?
Даня лапищу свою к груди прижал. Заморгал быстро.
– Теплая.
Степан Петрович встал со стула, отломил и себе батона, да и пошел на остановку. Тут дальше сами разберутся. Разные, не разные. Главное, что друг друга любят.
Нинка и немножко нервно
…"Дура,
плакса,
вытри!" —
я встал,
шатаясь, полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем-то крикнул:
"Боже!",
бросился на деревянную шею:
"Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору —
а доказать ничего не умею!"
Музыканты смеются:
"Влип как!
Пришел к деревянной невесте!
Голова!"
А мне – наплевать!
Я – хороший.
"Знаете что, скрипка?
Давайте —
будем жить вместе!
А?" – мягко закончила Нина. Она стояла на сцене, разгоряченная и счастливая. Грудь ее взволнованно поднималась, щеки пылали, взгляд, полный звезд уперся в темный потолок актового зала. Ей аплодировали, долго и протяжно. Читать Маяковского так, как читала она, не дано было никому. Казалось, она через года протянула руку к почившему поэту, и он крепко ухватился за нее, вернулся в мир говорить устами юной девушки то, что не успел сказать при жизни.
Нина любила Маяковского больше жизни. А еще она любила Вадика. Он сидел в первом ряду, нахально щурясь и улыбаясь ей.
– Вроде, неплохая Нинка, да? – шепнул он другу, сидевшему рядом.
Толик не ответил. Он аплодировал с такой силой, что отнимались ладони. Звенящий голос Нины проникал в самое его сердце, прочно занимая там место на долгие годы.
– Э, Толик, ты че, – Вадик недовольно ткнул друга под ребро, когда тот подскочил на ноги.
Вадик сам подал руку Нине, сходящей со сцены, и провел к ее месту.
– Ты че на нее так смотришь, Толик, я не понял? – настойчиво повторил Вадик.
– Уже и посмотреть нельзя? – Толик еще раз тоскливо обернулся в Нинину сторону, но, встретив гневный взгляд друга, нахмурился. – Нина-то тебе зачем? Ну, готовит она тебя к экзаменам, за тебя все решает. Но в другом смысле она же тебе не нужна.
– Это в каком таком смысле? – Вадик наклонился к другу и легко стукнул того по макушке. – Я, может, на ней жениться хочу. Хорошая она. Борщ ты ее пробовал? А я пробовал.
Толик заметно побледнел и откинулся на спинку кресла. Шум в зале внезапно затих. Толик знал, что такая красивая, такая умная и добрая Нина не выберет никогда его – глупого ботаника в толстых очках. Вадик был другим, он девушкам нравился. Влюблялись в него многие. Да вот только он никого, кроме себя, не любил.
На свадьбе Толик громко и надрывно кричал «Горько!», напился так, как никогда не напивался. А по пути домой уселся на лавку и рыдал, как обиженный ребенок. Толику было больно. По-настоящему, по-человечески больно.
Общаться с Вадиком и Ниной перестал Толик, когда им минуло за тридцать. У четы уже подрастали двое детей, а Толик не мог видеть, как гаснет огонь в Нининых глазах, как забывает она стихи. Как забывает саму себя.
Нина стояла на остановке, нервно дергая Олежку за руку. Сын все время рвалась за воробьем, а светофор почти загорелся зеленым. Благо, получилось пристроить в ближайший садик, через дорогу. После младшего нужно завести в школу среднюю – Машку, там у классной руководительниц снова были какие-то вопросы.
В проезжающем мимо автобусе Нина рассмотрела свое отражение и раздраженно отвернулась. Она все еще не свыклась с той блеклой полной женщиной, которая преследовала ее от зеркала к зеркалу.
Старший сын, Крилл, уже целый год жил отдельно, а Света выросла достаточно, чтобы присматривать за младшими, и Нина устроилась на работу. Старый друг мужа, Толик, с радостью взял ее к себе учителем. Нина мечтала вновь вернуться к литературе, но она боялась, что не сможет разжечь в себе той искры, которая горела в ней в юности. А учить чему-то невозможно, если ты не одержим предметом. Как вызвать интерес к тому, что ты сам находишь скучным и посредственным?
Толик отчего-то избегал ее, но зарплату платил исправно, претензий не предъявлял никаких, горячо рекомендовал ее родителям.