— Что, на бутылку не хватало? — продолжил он более мирно.
— Нет, не на бутылку… Слушай, давай поговорим, а?
— Ну разговаривай. Мешаю тебе, что ли? Только не дергайся. Не вылезешь.
— Хорошо, не буду… Ты, вообще, кто?
— Не ты, а вы… На брудершафт не пили. А познакомимся в милиции. Там и узнаешь, кто я такой. Заодно и прошлый четверг вспомнишь.
— Какой четверг?
— А то не знаешь? Когда ты стекло разбил и товара на двадцать тысяч уволок.
— Не бил я ничего.
— Ну-ну, рассказывай. И сегодня стенка сама сломалась. От ветра. А ты случайно залез… Погреться.
Из подъезда стоявшего напротив дома выскочил хрякообразный пятнистый бультерьер и, сделав пару кульбитов на снегу, помчался на детскую площадку справлять нужду. Место знает, стало быть, обученный. Следом, покручивая поводком, лениво выполз хозяин, круглый мужик в короткой дубленке. «И не лень же вставать в такую рань», — подумал Максим Максимович.
— Простите, можно вас? — негромко позвал он мужчину.
Тот, повертев головой, заметил стоящего у ларька человека, окликнул бультерьера и, не спеша, подошел.
— Здравствуйте. С наступающим. Я здесь на службе, — кивнул на ларек Максим Максимович, — в смысле продавец. Гаврика одного прихватил, обворовать хотел. Держу вот. Милицию вызовите.
— Чего, правда? — Хозяин собаки-убийцы прижал лицо к решетке, пытаясь разглядеть находящегося внутри вора.
— Правда-правда… Нас второй раз грабят. Вот повезло, поймал гада. Позвоните по ноль-два.
— Лады. Меня месяц назад тоже обнесли. Дверь ломиком сковырнули. Даже белье постельное уперли. Может, этот же козел… Роки! Ко мне, — толстяк окликнул коротконогого друга, — ко мне, сказано!
Роки, игнорируя приказ, продолжал резвиться на площадке, гоняясь за голубями.
— У вас же такой боец, — кивнул на бультерьера Максим Максимович, — как он допустил? Или его дома не было?
— Боец — съел огурец, — кисло усмехнулся мужчина. — Был. Для того и купили, чтоб квартиру охранял. Штуку баксов отдали за дурня. Родословная. Челюсти будь здоров, руку перекусит, а мозгов… Бандита увидал, прыгнул и повис у него на куртке. Тот куртку спокойно снял и на вешалку. Пока вещи выносили, этот охранничек так и висел на куртке. Я пришел вечером, еле отцепил. Короче, одна куртка в квартире и осталась. Самое обидное, мы ведь дрессировщика специально нанимали. Тот гарантировал… Роки! Иди сюда, скотина бестолковая! Только и умеешь за голубями гоняться!
Хозяин побежал на площадку ловить своего дрессированного охранника с гордой боксерской кличкой Роки.
— Позвонить не забудьте, — напомнил Максим Максимович.
— Да позвоню…
Когда мужчина скрылся в подъезде, пойманный вновь подал голос:
— Вы правда тут работаете?
— Правда, — нехотя отозвался Максим Максимович, — по двенадцать часов стою, чтоб семью прокормить. Ноги к вечеру как свинцовые. Между прочим, из-за первой кражи с нас премиальные сняли.
— Вчера тоже работали?
— Да, работал. Тебе не все ли равно?
— Я вас видел, когда заходил. Может, помните? Я про фейерверк спрашивал. Который в черной коробке. «Звездные войны», кажется.
Максим Максимович напряг память. Да, точно, крутился тут вчера один тип. Тощий и сухой, как старый веник. С трехнедельной бородой. Лет тридцать. С гнилыми зубами и неистребимым «окающим» акцентом. В драной матерчатой куртке и старых кроссовках. Насквозь провонявший подвальной сыростью так, что после него пришлось проветривать ларек. Странный субъект, подумал тогда подполковник, расспрашивает про хлопушку за десять тысяч, а зимние ботинки купить не может.
— Не помню, — соврал он, — много вас таких. Где деньги лежат, небось высматривал?
— Мне не нужны ваши деньги.
— Да уж, конечно. На экскурсию заглянул. Стенку тоже не ты сломал?
— Я, — выдержав небольшую паузу, признался парень, — простите… Пожалуйста, выпустите меня. Я все починю.
— Сейчас, помечтай. Сами теперь починим.
— Меня арестуют, — продолжал канючить парень.
— А ты медаль «За отвагу» хотел? Арестуют и правильно сделают. Воздух чище будет.
Напротив, на стекле гастронома красовался рекламный плакат, как нельзя лучше подходивший к ситуации. Краснощекий толстяк держал пивную кружку на фоне красного флага. «Свободу настоящему мужику!»
— Я отработаю. Хотите, грузчиком. Или еще кем. Обещаю. Сколько скажете, столько и буду работать. Мне нельзя сейчас в тюрьму.
— Воровать не надо! А попался — будь любезен!
— Понимаете… Я только откинулся, в смысле — освободился. Месяца не прошло.
— Молодец, — усмехнулся Максим Максимович, — стало быть, рецидивист. Видимо, мало сидел, раз ничему не научился.
— Много… Восемь лет.
— Ого! За что ж столько?
— Подрался. На танцах в общаге. Ткнул одного жирдяя пьяного. Стамеской.
— Насмерть, что ли?
— Нет, рана не глубокая была. Но проникающая… Дали по верхнему пределу. Восьмилетку. Я ж не шишка, блата нет. В Форносово сидел, знаете, зона такая здесь, под Питером?
— Мне это ни к чему знать, — Максим Максимович зевнул и бросил взгляд на угол гастронома, за которым послышалось тарахтенье двигателя. Неужели милиция так быстро отреагировала? Нет, хлебовоз. В окнах магазина зажегся свет. Может, попросить их продублировать хозяина бестолкового Роки?
— Я вообще-то не питерский, — продолжал парень, — из Зайцево. Село такое. В Псковской области. Было. Сейчас там не живет никто. Брошено.
Максим Максимович достал сигареты. Ладно, пусть болтает. Главное, чтоб дверь не пытался сломать.
— После школы сюда приехал, в путягу поступил. На краснодеревщика учился. Закончил и на фабрику мебельную. В общаге жил. Потом эта драка дурацкая…
— То есть ты у нас жертва обстоятельств? Невинная?
— Да нет. Сразу признался, что стамеской саданул. Хотя там и не видел никто, в суматохе. Но я и не отпирался. За дело ведь бил. Не я, так он бы меня… Вы закурить не дадите?
— А сто граммов не налить?.. Ты меня на жалость не бери. Все вы так. Сначала натворите, потом в ногах валяетесь — простите, пожалуйста, детство трудное, игрушки чугунные, люди злые… Знаем эту песню. Никто тебя в ларек лезть не заставлял.
Последние слова Максим Максимович произнес с нескрываемым раздражением. Действительно, пока не попадутся, все в ажуре, как влипнут, заводят жалостливую серенаду. «Не приди я сегодня, стоял бы этот певец на рынке и продавал бы пиротехнику с новогодней улыбкой на довольной роже. А мне опять зарплату урезали бы».
Парень несколько секунд помолчал, вероятно прикидывая, чем бы еще вымолить свободу. «Давай напрягай извилины, сочиняй дальше, „настоящий мужик“».
— У меня пацан здесь. Сын. Семь лет. Андрюшка. В первом классе.
— Мать-старушка и карточный долг.
— Мама умерла, — не реагируя на язвительный тон Максима Максимовича, произнес узник, — два года назад. Там, в Зайцево. Шестьдесят восемь всего было. Инсульт.
— А батя жив? — более мягким тоном спросил отставной подполковник.
— Не знаю. Может, жив. Я и не видел-то его ни разу. Он городской, из Пскова, на практику к нам в Зайцево приезжал. Из техникума сельскохозяйственного.
— Так зачем ты в ларек забрался, если не за деньгами? За хлопушками?
— Я… — Парень на секунду замялся, не зная, как продолжить: — Я для сына…
— Что «для сына»?
— Я обещал ему… Сейчас…
Урчание очередной машины за углом гастронома прервало парня. Он замолчал, прислушиваясь.
— Это милиция?
— Нет. Такси. Так при чем здесь твой сын?
— У меня здесь нет никого, кроме Андрюшки. Вообще никого. Я ж с Ленкой расписан не был. Это мать его. Она сначала писала, даже приезжала несколько раз. Ждать обещала. Через полгода, как меня осудили, Андрюшка родился. А потом надоело ей ждать.
— Еще бы…
— Нет, она вообще-то хорошая, не злая. Просто другого полюбила. Через год замуж вышла за вояку одного. Письмо мне прислала. Так и так, прощай, Володя, у меня новая жизнь. Меня Владимиром звать.
— Очень приятно.
— Я, как вышел, сразу к ней. На сына посмотреть да и помощи попросить на первое время. Она здесь, рядом живет. В сталинской семиэтажке с колоннами. Втайне думал, может, разошлась с военным своим, примет… Не приняла. Нужен я ей такой… Денег вот одолжила немного, и все. Тяжелый разговор получился. К Андрюшке даже не пустила. Мол, нечего ребенка травмировать. Есть у него отец. Пусть не родной, а отец… А я, получается, посторонняя личность. Погоди, говорю, я ж от отцовства не отказываюсь, помогать буду, как смогу. Только на ноги встану. Она — не надо нам никакой помощи, обойдемся… — Володя опять прислушался, затем продолжил: — В общем, неделю у приятеля с зоны прокантовался, после подвальчик присмотрел теплый. На работу не берут без прописки, а где ж ее взять? Подхалтуривал, где мог. Правда, мужик один обещал после Нового года к себе в мастерскую взять, плотником. Я ж столярничать не разучился, на зоне мебель строгал… А не возьмет, в Псков вернусь, там родня кое-какая, пустят на первое время.
Максим Максимович снова ухмыльнулся. «Красиво заливает…»
— Во вторник, позавчера, решил Андрюшку повидать. В школе. У них последний день перед каникулами. Попросил уборщицу, чтоб показала… Вылитый я, один в один. Я б и без уборщицы узнал… Хороший мальчишка. Он мне сперва не поверил, но я ему фотку показал, где мы с Ленкой. Поговорили, в общем… Растерялся он здорово, да и я, если честно. Спрашиваю, чего тебе, сынок, на Новый год подарить? Он плечами пожимает… Я вдруг прикинул, как же подарок передать? Ленка меня теперь на порог не пустит… Тут мысля в башку и стукнула… Хочешь, сынок, я тебе салют подарю? Самый красивый. Вполнеба. Ты, главное, в полночь, как куранты отобьют, подойди к окошку, что на спортплощадку выходит, и смотри. Увидишь салют, знай, это батя твой. Родной батя. У Андрюшки глаза загорелись. По себе знаю, любят пацаны стрелялки всякие. Мы в деревне на Новый год всегда поджиги самодельные запускали… А нынче эти салюты в магазинах продаются…