Пятая пересадка кожи за два месяца. Теперь на лице. Искать доноров становилось все сложнее.
— Геля, — едва выдохнул мальчик и слегка пошевелил рукой. Ангелина накрыла культю теплой ладонью, молчаливо следуя за каталкой по коридору, и наклонилась к отверстию для губ. — Я его простил.
Он всегда говорил это перед операцией.
Она отвела глаза.
Отец Вити в пьяном угаре поджег дом и оставил сына в огне. Где сейчас родитель, было неизвестно; мальчик надолго поселился в больничной палате напротив сестринской подсобки.
Двери операционной захлопнулись, и в общем просторном зале с высокими потолками повисла осязаемая мрачная тишина. Было позднее утро, но в отделение почти не проникало солнце.
По обеим сторонам комнаты стояли желтые покатые скамейки с черными железными ногами, на которые потихоньку, пятясь из коридора, заползали малыши. В углу примостился низкий длинный столик с разбросанным конструктором. У окна пригорюнился стеллаж с небольшой библиотекой детских книг. Из палат сочился приглушенный свет, были слышны стоны и детские взвизги, а нянечка развозила полдник на громоздкой лязгающей тележке.
И, совершенно чужая в этом мире, наполненном слезами и нашатырем, в центре зала вдруг вырастала зеленая великанша, пушистая, как гигантский длинношерстный кот, красавица-елка. Она распахнула могучие ветки и будто бы слегка присела, делая реверанс больным детям и упорным врачам, снова и снова спасающим их жизни. Щедро распыляя лесные ароматы с нотами трескучих заснеженных тропинок, елка всем своим видом заявляла о возможности чуда.
Ангелина подошла к окну, подняла плотные жалюзи и прижалась лбом к стеклу, покрытому зимними узорами.
В детстве ее дразнили каланчой и горбатой вороной. Высоченная, тоненькая, с длинным узким носом, каштановыми густыми волосами до плеч, оттеняющими фарфоровый цвет лица, и прямой непокорной челкой, девушка действительно была похожа на ворону. Она избавилась от сутулости, когда училась ходить по подиуму. В юности Геля думала, что станет моделью и покорит мир, а потом будет разъезжать по свету, учиться в институте и участвовать в благотворительных проектах.
Но блестящего будущего не случилось. Ангелина приехала в город, но не смогла поступить в экономический институт, куда мама так хотела ее пристроить. Мечты о карьере модели казались теперь несусветной глупостью. И когда мама умерла, она начала работать то тут, то там. Еще пару лет Геля судорожно и безуспешно пыталась поступить хоть в какой-нибудь вуз, чтобы зацепиться, встроиться в систему. А потом и вовсе оказалась в больничных сиделках.
Ангелина смотрела на свое отражение. Два года в больнице почти разрушили ее нервную систему. Зеленые глаза запали, щека подрагивала. Лицо как будто выбелили, стерли девичий румянец. Вместе с ним исчезли желания и силы. Она чувствовала себя старой и разбитой. Уже несколько месяцев подряд Геля заканчивала смену стопкой со смесью валерьянки и пустырника. Каждый день она видела, как по недосмотру родителей или по жестокой случайности в ожоговый центр попадали дети. У них были обваренные подбородки, ручки и ножки, ожоговый шок и лихорадка. Родители выли от ужаса, ожидая пересадки кожи.
Витя.
В этом мальчике таилась удивительная сила. Как только боль отступала, в худеньком изувеченном тельце разгоралась жизнь. Большие карие глаза раскрывались, и Витя начинал чертить на компьютере какие-то схемы, запоем проглатывал технические журналы. У него уцелела большая часть рук, на правую поставили протез нового поколения, он мог видеть. И говорил, что это — главное. Только ребенок мог не отчаяться и так искренне любить жизнь, взрослый давно бы озлобился, затаил обиду.
Запертый в белом коконе, мальчик верил, что когда-нибудь обязательно вылупится из него на волю. Втайне мечтал, что Геля заберет его к себе. Но потом пугался своих мыслей и переключался на что-то более понятное, возможное.
Геле хотелось сорвать с Вити белые тряпки и посмотреть, как он побежит по дорожке напротив больницы и будет махать ей на прощание. Она так четко видела эту сцену, что ей казалось, будто она реальна.
Тем отвратительнее было вдруг вернуться из своих мыслей в реальность, ощутив запах свежей мочи с оттенком гари. И услышать крики детей из перевязочной.
— Чай хааачуу, паййдемм! — неожиданно повисла на ноге малюсенькая Аленка. — Пай-дем, пай-дем, пай-деем.
Геля собрала остатки сил, развернулась в зал, подняла малышку на руки и прижала к себе.
— Да, зайцы, и то верно! — Хватит грустить.
Они уселись вокруг столика, кто на скамейках, кто у Гелиных ног. Старшие принесли поднос с чаем в высоких стаканах и печеньем в белых пиалах. Потом пили чай, и Геля читала им сказки.
Спустя час Ангелина уложила малышей на дневной сон, сделала перевязки и пошла в больничную ванную стирать нижнее белье своих подопечных. Нужно было как-то скоротать время. Еще полчаса — и Витю привезут из операционной.
По пути она заскочила в палату номер три рядом с сестринской. У высокой кровати сидела мама годовалого малыша и остекленевшим взглядом смотрела на его сонный профиль. Мальчик схватил кружку с кипятком со стола на кухне и вывернул себе на шею, пока мама на секунду отвлеклась на бестолковый звонок по мобильному. Геля подошла, тихо опустилась на корточки и заглянула ей в глаза:
— Вы ложитесь, полежите с ним рядом. Все будет хорошо.
Мама подняла опухшие глаза и с надеждой посмотрела на Гелю.
— Я… Мне так…
— Вы не виноваты. Этот ожог пройдет почти бесследно, поверьте, я видела разные случаи. У вас все будет хорошо. И не плачьте, пожалуйста. Тут у нас не принято, чтобы детей не пугать. Только улыбки и хорошее настроение.
Геля ободряюще улыбнулась и направилась к выходу.
Мама перевела взгляд на удаляющуюся девушку и подумала, что никогда не видела такой красивой, такой особенной улыбки. На сердце стало легче.
Геля зашла в больничную прачечную, присела на край облупившейся ванны. Пару лет назад она была полна сил совершить маленькую революцию. А сейчас чувствовала себя куклой, которую по недоразумению заставляет двигаться неугомонный кукловод с неизвестной целью. Незаметная, бесполезная одиночка.
Наконец двери операционной со скрипом отворились. Витю вывезли молоденькая ассистентка главврача и большой санитар в синем халате, не сходящемся на могучем торсе, с огромными ручищами и трехдневной щетиной. Витя еще не отошел от наркоза.
«Зачем же так складывать руки», — содрогнулась Геля от вида перебинтованного мальчика со скрещенными на груди руками.
Она встретилась глазами с главврачом, который стоял в глубине операционной. Он стянул одноразовую шапочку, вытер пот со лба и еле заметно кивнул.
Геля чуть слышно вздохнула. Все кивки Виктора Анатольевича она выучила назубок. Этот означал, что операция прошла успешно и осложнений, скорее всего, не будет. Значит, совсем скоро Витя будет вместе со всеми встречать Новый год.
Ангелина забыла об усталости, схватила каталку и повезла Витю в палату.
На полпути остановилась и бережно положила худые Витины руки вдоль тела.
«Вот так гораздо лучше», — подумала она и, легонько улыбаясь, ввезла его в палату.
Виктор посмотрел на ее длинные точеные ноги в светлых балетках, торчащие из-под короткого белого халата. Потом вышел из операционной, почти сорвал халат, сунул его в руки белокурой маленькой сестре и порывистой походкой направился в кабинет.
Санитар зашел в палату и легко, как пушинку, переложил Витю на кровать.
День прошел незаметно, в череде нескончаемых больничных дел.
Марина Львовна, старшая сестра отделения, выключила из розетки развешенные по всему залу новогодние гирлянды, погасила верхний свет в больничных коридорах. Оставила гореть два торшера по бокам зала и настольную лампу на стойке дежурного поста.
Зашла в Витину палату.
«Совсем измучилась девочка», — подумала она сокрушенно.
Легонько потеребила Гелю за плечо и шепнула ей почти неслышно, чтобы не испугать:
— Иди домой, дочка. Давай быстренько. А то Виктору расскажу.
Виктор Анатольевич любил порядок, смена закончилась — домой, отдыхать.
Геля посмотрела на стенные часы. Почти час ночи. Она уснула в палате своего маленького друга, на соседней кровати.
Его палата была большой, но уютной. Старались всем больничным штатом. Цветастый чайник в углу, телевизор на стене. На кровати — новый матрац и яркое, не больничное, постельное белье.
В палате стояло еще несколько детских коек, но с Витей никого не селили.
На стенах висели чертежи самолетов и каких-то новых летающих машин, которые Витя придумывал сам. Каждому самолету он давал имена. Любимым был красный лайнер Футуристер, на котором они все вместе когда-нибудь, по Витиному заявлению, отправятся на море.
«Надо идти, завтра будет непростой, решающий день», — подумала Геля и направилась к выходу.
По дороге она заглянула в приоткрытую дверь третьей палаты. Постояла полминуты и, когда глаза привыкли к темноте, увидела, как, тихо вздрагивая, беспокойно спит мама, скорчившись у кровати на коленях и положив голову рядом с головой своего малыша. Так они спали, дыхание к дыханию.
«Койки мамашам не полагаются», — сказала бы сестра Валя. И это было правдой.
На следующее утро Ангелина шла в больницу с твердой решимостью наконец поговорить с главврачом.
Виктор Анатольевич был красивым молодым мужчиной и неизменно будоражил сокровенное женщин самых разных возрастов и конфессий. Отец — какая-то медицинская шишка — в силу неясных причин запихнул его, молодого и перспективного, на эту должность в провинциальной больнице. И Виктор работал с размахом, талантливо, уверенно, к нему стекались пациенты со всей страны, его вызывали на медицинские консилиумы. Но понемногу невероятная несовместимость детей и ожогов четвертой степени источила душу и стянула ее железным кожухом защитного цинизма. Он совершенно выгорел и не мог уже вспомнить, что прежде был способен что-то чувствовать. Виктор выпивал, и следы злоупотребления дорогим виски начинали проступать на лице то отеком, то лопнувшим сосудом.