Геля повысила голос:
— Да. Я все решила, вы не имеете права отказать. Добровольное донорство. Я читала инструкцию.
Евгения удивленно уставилась на Гелю, как на обезьянку в цирке, которая вдруг начала вытворять неожиданные кульбиты. Как можно было пожертвовать куском своей здоровой кожи ради какого-то чужого ребенка, в ее голове совершенно не укладывалось. Тем более куском кожи с бедра — ведь это так видно на пляже. Или, того хуже, с шеи. У молоденькой девушки останется кошмарный шрам. И все ради того, чтобы лицо мальчика стало чуть менее страшным.
Геля посмотрела на Евгению и заявила:
— Моя кожа, что хочу, то и делаю.
Главврач положил ей руку на плечо:
— Геля, это слишком опасно для вас. А толку не будет никакого. Подрастет, передадим его в пластику. Отдадите лоскут, а он не факт что приживется. Будет плохо и вам, и ему.
— Приживется. Моя кожа приживется, я знаю. У нас одна группа крови. И мы еще как-то совпадаем, я чувствую это. — Перед выходом из палаты вдруг повернулась, тряхнула челкой и проговорила: — Вы знаете мое имя. Как это мило.
Вышла и твердым шагом направилась в его кабинет.
В ней поселилась сила, сопротивляться которой было немыслимо.
Виктор Анатольевич ошарашенно смотрел ей вслед и непроизвольно поддался порыву.
— Завершите осмотр, — бросил он Евгении и направился вслед за Гелей.
События развивались стремительно. Результаты анализов показали, что Геля полностью здорова. Причин откладывать пересадку не было.
Когда ее везли в операционную, она улыбалась.
Накануне Ангелина получила доступ к Витиной истории болезни и личному делу. Витин папа после смерти второй жены остался с мальчиком один. И, судя по всему, постепенно превратился в обыкновенного деревенского пьяницу. До того как произошло несчастье, его не раз вызывали в органы опеки и грозились отобрать ребенка.
На одном из документов Геля обнаружила его фото.
…Фотографию своего собственного отца она видела лишь однажды. Мама никогда не рассказывала о нем и только один раз поддалась ее мольбам, вытащила откуда-то помятый черно-белый снимок и безмолвно, с перекошенным лицом передала дочери. В личном деле Вити было точно такое же фото.
…
Тридцать первого декабря, ближе к полуночи, их вместе ввезли в украшенный к празднику зал: Гелю на одной каталке, Витю — на другой. Обитатели ожоговой радостно обступили их и наперебой обнимали. А потом столпились вокруг елки-великанши, такие живые, с блестящими глазами, болтая и предвкушая приближение праздника. Пахло шоколадными конфетами, морсом из черной смородины и еловыми шишками. Подвыпившие медсестры в хозблоке заигрывали с Сергеем Сергеичем из перевязочного пункта, свеженареченным Дедом Морозом, ожидающим своего торжественного выхода.
Марина Львовна по Гелиной команде включила заготовленную новогоднюю фонограмму, сделала погромче колонки.
И началось, закрутилось.
Спустя полчаса весь пол был усыпан конфетти, подарки распакованы. Ее подопечные, все до единого, светились алыми счастливыми щеками.
Такого буйства красок и детских восторгов ожоговый центр не видел со времен своего основания.
Геля, будто в полусне, глядела на ребят повлажневшими глазами и чувствовала, как неизвестно откуда в нее вливаются новые силы.
Виктор Анатольевич неслышно подошел к Геле сзади и медленно проговорил, усмехнувшись:
— Ну что же, Ангелина… — Он помолчал. А потом наклонился и с непонятно откуда взявшейся нежной игривостью сказал: — Я долго молчал. Но теперь, когда я узнал вас, скажем так… с другой стороны, я скажу. Зад у вас — отменный.
Геля покраснела, зажмурилась и едва слышно хмыкнула.
Главврач отвез каталку чуть ближе к центру зала, и они вместе смотрели, как ребята увлеченно играли подарками. От него приятно веяло терпким парфюмом с легким шлейфом сигарет без фильтра.
— И еще. Похоже, я смогу для вас кое-что сделать, — изменившимся тоном отрывисто бросил он.
Геле захотелось схватить и удержать сердце, зачастившее от его близости.
— У меня в первом меде приличные связи. Вы поступите и останетесь работать здесь. Ангелы в больнице — дело, знаете ли, нечастое, — хмыкнул он.
Гелю охватило осознание одновременно правильности и предопределенности происходящего. Как будто перемешанные в невыразительную массу детали пазла вдруг чудесным образом разместились по своим местам. Уютные чешские мостовые медленно таяли в тумане.
А проступали другие картинки, пока нечеткие, но наполненные таким важным для нее смыслом.
Витя, полулежа в своем кресле-каталке, медленно поглаживал коробку из-под принтера, которую попросил водрузить себе на колени. Геле было ясно, что где-то там, под повязкой, он улыбался.
В уголках его глаз носились неутомимые чертики будущих побед и разочарований, надежды и отчаяния, радости и грусти. Жизни.
Лара Галль. Пойдите к продающим и купите
Человек местами как цветок, думаю я, — во сне сворачивается наиболее удобным образом, а наяву расправляется, чтобы вобрать всем сердцем и всем помышлением своим побольше обслуживания.
Человек определенно божественнен, думаю я, — мифы не лгут, ну потому что посмотрите на любого, да хоть на себя: разве в настройках по умолчанию не стоит «каждый должен быть мне полезен» и «все должно быть устроено так, чтобы мне было удобно». И это не только в сфере обслуживания, человеку вся жизнь вообще — сфера обслуживания.
И раздражается ли он на плохой wi-fi в полете, или на угрюмую кассиршу, или на козла водителя в правом ряду, или на тупящего ребенка, или на неумелого любовника, или на непонимающую мать — это всегда вопль по неидеальному обслуживанию, всегда. И жалобы вида «меня не ценят», «меня не понимают», «меня не балуют» — суть одно: меня плохо обслуживают. Хотя кто, ну кто будет тебя понимать и ценить, баловать и угадывать, если вокруг — такие же как ты, с запросом на то же, что и у тебя? Ну это примерно как если бы все вдруг выиграли в лотерею — возможно, почему нет, только выигрыш будет меньше стоимости лотерейного билета.
Кстати, знаменитое «наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь» — в том числе и про то, что без других человеку не выжить с рождения до смерти: человек наг, и ему кажется, что ему нечего дать другим и надо успеть взять побольше, чтобы поставить между собой и смертью. И чем больше он наберет и поставит — тем мощнее буфер между одной наготой и другой. И человек смотрит из окна себя на мир как на источник недополученной дани.
Забавно, что даже в своей заботе о других человек норовит обслужить себя, думаю я, глядя на фарфоровых кукол в витрине.
Куклы в старинных шляпках и платьях, локоны причесок прелестны, а вон та похожа на маленькую девочку, которой я хочу купить подарок на Новый год. Вот куплю и подарю ей — они так похожи, что это невозможно просто так оставить, надо непременно составить историю: купить куклу и принести девочке ее двойника, и увидеть ее реакцию, и уже распирает от сюжета, ааааа. (Девочка хочет на Новый год совсем другое — проектор звездного неба, например, — но, что она понимает, когда тут такое, вот куплю, принесу, и будет круто.) Не будет, понимаю я, — невозможно предписать другому, что ощущать, когда тебя прет от собственных затей.
Человек склонен ставить себе в зачет количество усилий.
Не конечную пользу другому, а «я пытался» — словно количество суеты наглядней, самооправдательней, чем тихое вникание и точечное попадание в пользу для другого. Но нет, «я пытался» имеет для человека вес, а то, что вам другое нужно, — так это «вы о себе возомнили».
На самом деле возомнили все:
возомнила я, порывающаяся купить внучкам коробку с птифурами, потому что мимими же: маленькие пальчики будут брать эти крошечные пирожные — ну разве не идеально я срифмовала? (маленькие пальчики предпочитают маленькие бутылочки с актимелем, но это их сюжет, а я вот только что вообразила свой с птифурами, что ж мне, нельзя драматургом побыть за свои деньги, ну подумаешь, диатез);
возомнили все, кто сейчас покупает подарки к Рождеству, уложив рот в гримаску в «пусть скажут спасибо и за это»;
возомнили и те, кто предчувствует, что дарители опять не угадают и вручат какую-то фигню, потому что ни фига не понимают, не умеют выбрать, а хочется чуда и праздника;
все возомнили о себе, но того не видят, потому что самое сладкое чувство на свете — это ощущение что ты режиссируешь сюжет (ну раз уж не повезло стать гениальным актером у режиссера, позвавшего тебя на все готовое — украсить собой идеальную картинку).
И я все думаю про это чудо, которого все ждут в Рождество, — оно главный герой всех этих святочных историй, расплавляющих сердце в слезы.
Это чудо совпадения, когда человеку вдруг дают в точности то, что ему нужно. И явление это — такое ценное и редкое, что о нем без конца снимают фильмы и тиражируют истории, чтобы хоть как-то растормошить это чудо случаться почаще, и все верят, что чудо случается, потому что вот так идеально срабатывают высшие силы, и происходит резонанс полезности у дающего и принимающего.
На самом деле это чудо вполне можно воспроизвести в домашних условиях. Потому что всякая история про чудо — это история про то, что другой на время убрал до минимума настройки собственного желания обслуживаться и прислушался к эфиру другого. И сквозь шум и треск чужих частот уловил в нем древний запрос на избавление от страха. И подарил ему что-то годное для помещения в буфер между первой и последней наготой.
(Ну примерно как Бог подарил миру младенца Иисуса, контрабандно протащив его на чумную нашу планету, мысленно прибавляю я, — исключительно полезный подарок, вот только бы уметь его правильно юзать.)
И последнее полнолуние этого декабря подсвечивает эту мысль древним светом.
Ольга Лукас. Лапа ищет человека
Лапу бросили за четыре дня до Нового года.
Медсестра Рая сразу заподозрила неладное. Так она потом рассказывала всем сотрудникам и посетителям клиники «Кошачий лекарь»: