— Довольно! — вскричал Андре. — Хватит описывать ее лицо! Я хочу знать, что случилось потом, куда она девалась.
Лафорг сокрушенно развел руками.
— Исчезла. Испарилась. Из бара она направилась в лес. Последним ее видел один лесоруб. Он-то и рассказал, что какая-то рыжеволосая девушка промчалась мимо его домика и скрылась в лесной чаще. Немного погодя раздался глухой взрыв, словно кто-то ударил по гигантскому барабану. Я прочесал лес, но не нашел никаких следов Веены. Когда же я возвращался, то на поляне, неподалеку от опушки леса, увидел обгоревшие кусты и траву. Возможно, там стояли табором цыгане, а возможно…
Однако Андре, охваченный безотчетным волнением, уже не слушал его. Он не сразу мог понять, что именно его гнетет, мысли путались… Но он вновь и вновь возвращался к пережитому. Нет, он не должен придавать значение абсурдным предположениям. Просто разыгравшееся воображение сыграло с ним злую шутку. Одно бесспорно — Веена ушла от него навсегда. Но кто она, эта Веена? Андре вновь вспомнил ее белое, как полотно, лицо, дряблую кожу, неправдоподобно большие круглые глаза…
До него не сразу дошел смысл слов Лафорга. Извиняющимся тоном детектив сказал, что его миссия окончена, но если господин Клеман считает, что поиски следует продолжать…
Андре покачал головой. Он встал, проводил Лафорга до двери, а потом в каком-то оцепенении стоял у окна и следил за тем, как малолитражка с грохотом выехала за ворота.
— Господин доктор, — напомнил Габриэль, — письмо у вас в кабинете, на письменном столе.
Андре, словно лунатик, вошел в кабинет. Письмо. Еще не вскрывая его, он понял, что оно от Веены. Но не спешил его прочесть. Где-то в глубине его души зрела уверенность, что письмо это не доставит ему радости.
Он ощупал плотный, слегка пожелтевший конверт. Его имя и фамилия были выведены старательно, крупными буквами — так обычно пишут первоклассники. Медленно, неуверенно он разорвал конверт: в его руках оказались четыре листа, исписанных неразборчивым почерком, а в конце огромными буквами подпись: «Веена».
И снова он оказался во власти неудержимо налетевших воспоминаний. А когда они схлынули, неожиданно ощутил полнейшее безразличие, словно эта лавина воспоминаний обрушилась не на него, а на кого-то другого.
Он взял письмо.
«Дорогой Андре (кажется, так обычно начинаются письма?)!
Прости меня: я невольно вызвала у тебя иллюзии, которые не могли длиться вечно. Андре, мой ненаглядный, моя единственная любовь! Когда ты получишь это письмо, я буду далеко-далеко от тебя, за пределами доступного человеческому воображению барьера. Не спрашивай, где, не пытайся понять, тебе это не удастся. Но одно я обязана объяснить, хотя сомневаюсь, чтобы ты мне поверил: ты должен знать истинную причину моего бегства. Мне нелегко будет тебя убедить. Но я попытаюсь.
Если б ты хоть на миг смог превратиться в доверчиво го ребенка, быть может, тогда… Слушай же.
Попробуй представить себе далекий мир, похожий на твой. Обитатели его тоже радуются и страдают, но своим внешним видом они очень отличаются от людей и, естественно, могут показаться им уродливыми. Представь себе также, что там живет женщина, которая при желании может изменять свою внешность. И все-таки она несчастлива, так как природа лишила ее дара, которым наделены все другие женщины ее планеты. Она не способна стать матерью. Существует, однако, целебное средство, чудесная трава, которая позволит волшебнице познать материнскую любовь. Знаю, я покажусь тебе безумной, фантазеркой. Но, поверь мне, сколь нелегкой и страшной ни показалась бы тебе эта история, в ней нет ни грана вымысла. В мире, откуда я появилась и куда теперь возвращаюсь, я представляю собой редчайшее исключение — ни один мужчина не может сделать меня матерью. Ни один.
Кроме тебя. Тебя или любого другого землянина. Вот по чему я прилетела к вам. Помнишь, Андре, нашу первую встречу на пляже? Ты стоял на берегу и в лучах солнца казался прекрасным бронзовым изваянием. И все-таки… все-таки я испытывала к тебе отвращение! Потому что мы другие, любовь моя! Не спрашивай, как я потом смогла, сумела привязаться к тебе. Может ли пчелиная матка влюбиться в трутня? Нет. И однако же со мной это случилось.
Андре, я чувствовала, как мое тело, мое подлинное тело, а не то, которое знал ты, сливалось с твоим. Чувствовала, что ты становишься неотъемлемой частью моего существа. И я любила тебя, Андре. Преданно, горячо, как только могла. А потом… Меня не оставляет мысль о последней ночи, которую мы провели вместе. Помнишь, ярко сверкнула молния, и ты на миг увидел меня в моем истинном обличье. Нет, Андре, то не была галлюцинация. Я читала в твоей душе, видела, как тобою внезапно овладел ужас. Ты ведь не забыл, как я попросила, чтобы ты зажег свет, и невероятным усилием воли постаралась вновь предстать перед тобой во всей своей обманчивой красоте. Трудно передать, как я страдала! Ты крепко прижимал меня к себе, яростно обнимал за плечи… Казалось, ты хотел проверить на ощупь каждую частичку моего существа, плотность кожи, крепость тела. Все это было обманом, Андре. Мне удавалось казаться красивой лишь ценою невероятного усилия воли. Это еще было в моей власти. Но знаешь ли ты, какие запасы жизненной энергии я тратила на то, чтобы быть рядом с тобой и казаться тебе красивой все время, днем и ночью! Тебе не понять, как меня страшило приближение того момента, когда я не смогу более полностью управлять своим организмом.
Мы пробыли вместе пятнадцать дней и ночей, долгих и в то же время таких коротких. Две недели любви, в которой сгорела моя молодость. Я все это знала заранее, Андре. И все же оставалась с тобой. Отныне я — пожилая, немощная женщина, и достаточно одной твоей ласки, чтобы я превратилась в дряхлую старуху либо вообще рассталась с жизнью.
Теперь ты понимаешь, почему я бежала, исчезла? Прости меня. Я вернусь на свою далекую планету с бесценными воспоминаниями. И рожу ребенка, плод нашей прекрасной любви. Да, Андре, я это безошибочно чувствую, я в этом уверена. В противном случае моя жизнь лишается всякого смысла. Прекрасно таинство любви, но материнство, поверь мне, еще прекраснее. В нем теперь единственная цель моей жизни.
— Габриэль! — слабым голосом позвал Андре. — Кто принес это письмо?
Оно лежало у вас на письменном столе, господин доктор.
Господин доктор. Никакой он не доктор, а сумасшедший, слепой глупец! Повинуясь инстинкту, вопреки логике, он верил, точнее, старался поверить в несбыточное.
Он распахнул окно и тихо повторил:
— Веена!
Бедная женщина. Она пришла в надежде напиться, а источник-то иссяк. Многое может сделать волшебница, но и ее могуществу есть предел. Достаточно слепой случайности — и все ее волшебство будет сведено на нет.
Андре провел дрожащей рукой по лбу. Целая жизнь загублена ради краткого мига любви. Великая, но бесполезная жертва…
Шатаясь, словно пьяный, он вышел из дому и сквозь кустарник по пустынному пляжу побежал к морю. В голове молоточком стучало: «Биологический центр. Пять лет работы в лаборатории с радиоактивными веществами. Пять лет».
— Веена! — крикнул он.
Море поглотило отчаянный зов, вернув взамен неумолчный шум прибоя.
— Веена! Веена!
Жертва, принесенная впустую: ни одной в мире женщине не мог он дать радости материнства.
Онирофильм
Комбинезоны, голубые и серые, двигались вдоль шоссе. Голубой и серый, других красок не было. Не было ни магазинов, ни контор, ни одного бара, ни даже витрины с игрушками или парфюмерией. Время от времени в закопченной стене, поросшей мхом и заваленной мусором, открывалась вращающаяся дверь в лавку. Там были «сновидения»: онирофильм — счастье на любую цену, доступное всем; там была нагая Софи Барлоу для каждого, кто захотел бы ее купить.
Их было семеро, они приближались к нему с разных сторон. Одного он с невероятной силой ударил кулаком в челюсть, тот покатился по ступенькам из зеленого мрамора. Другой, высокий и мускулистый, подскочил снизу, размахивая дубиной. Внезапно пригнувшись, он уклонился от удара, крепко обхватил раба и швырнул его на колонну храма. Он уже приготовился разделаться с третьим, но тут горло его сжало, словно тисками. Он пытался освободиться, но третий раб вцепился ему в ногу, а еще один повис на левой руке.
Его волокли по земле. Со дна громадной пещеры доносились ритмичные звуки цитр и табла — напряженная, навязчивая музыка, полная пронзительных завываний.
Раздев пленника догола, рабы привязали его у алтаря. Потом они разбежались по галереям, которые, точно глазницы черепов, пронзали стены пещеры. Сильно пахло смолой, мускусом и миррой; от факела, треножника и подвесных курильниц шел возбуждающий, чувственный запах.
Когда появились танцующие девушки, музыка на мгновение смолкла, но тут же зазвучала сильнее, а откуда-то издалека донеслось женское пение. Начался разнузданный, пьянящий танец. Одна за другой проплывали мимо него девушки, чуть касаясь его живота, лица, груди легкими покрывалами и длинными, нежными перьями головных уборов. Диадемы и ожерелья переливались в полутьме.
Наконец покрывала упали, медленно, по одному. Он увидел упругие груди и почти ощутил податливость тел, извивающихся перед ним в круговороте неудовлетворенного сладострастия.
Внезапно долгий и леденящий душу звук гонга прервал танец. Цитры затихли. Танцовщицы, словно призраки, растворились в глубине пещеры, и в наступившей тишине появилась прекраснейшая жрица в леопардовой шкуре. Ее голые ноги были маленькие и розовые, в руке она сжимала длинный голубоватый кинжал. Черные, глубокие и очень живые глаза жрицы, казалось, проникали в душу.
Долго ли тянулось это невыносимое ожидание? Кинжал томительно медленно резал путы, большие черные глаза, влажные и жаждущие, неотрывно разглядывали его, а слух ласкали бессвязные, тихо шелестящие слова.