Интересен второй план рассказа: что видит, что поражает деревенского мальчика, впервые уехавшего далеко от родного дома? Все то, что для нас привычно, каждодневно, для Ахмета — диковинка, радость, чудо. Он счастлив, сжимая в руках цветной карандаш — «самый лучший!» — и книжку. Он не сразу узнает паровоз и пароход, о которых слышал в школе. Его поражает «говорящая тарелка» — радио и мощная «самоходная арба» — трактор и автомобиль.
Ничто не проходит мимо внимания пытливого мальчика, и вместе с ним мы узнаем, что уже создаются первые колхозы. И охотно верим: вырастет Ахмет и станет трактористом-колхозником.
История о потерявшейся собаке оказывается шире, значительнее, потому что рассказывает о бо́льшем — о том, как меняется жизнь людей.
Воспитанию в человеке бережного отношения ко всему живому, к родной природе посвящены рассказы «Дикий гусь», «Новый серп» и другие. Запоминается герой рассказа «Старый охотник» Биккужа, который по просьбе маленького внука идет в лес, чтобы поймать и принести ему олененка. В поисках проходит три дня, и когда олененок попадает в руки охотника, Биккужа отпускает его, испытывая жалость и нежность к беспомощному существу.
Итак, юный читатель, перед тобой книга рассказов Мажита Гафури — народного поэта, писателя-гуманиста. Это небольшое вступление к книге хочу закончить словами выдающегося украинского поэта и ученого Павло Тычины, посвященными Мажиту Гафури:
«Нежный и мужественный сын своей отчцзны, батыр, воплотивший духовную самобытность башкирского народа, словно гигант, широко шагает через пространство и время, неся людям неисчерпаемую песню свою, песню жизни и борьбы, светлой победы над мраком, песню счастья».
Гилемдар Рамазанов
Рассказы
Дикий гусьПеревела Н. Надеждина
I
В народе его называли Аккуль — Белое озеро. Оно было такое большое, такое широкое, что глаза едва могли различить постройки на противоположном берегу.
Аккуль блестело словно огромная серебряная монета. Круглое, оно было похоже на упавшую с неба полную луну.
Весной его берега зарастали травою, покрывались зеленью и окрестные поля. Если взглянуть на озеро с вершины соседней горы, казалось, что на зеленый плюшевый ковер-палас брошено зеркало и смотрятся в него плывущие по небу облака.
И весной и летом Аккуль принимало гостей. Сюда съезжались люди со всей окрестности: кто порыбачить, кто просто полюбоваться на красоту озера, отдохнуть.
На утренней заре рябила вода от веселой рыбьей игры. Столько птиц находило себе приют в камышах, что казалось — крякают, поют, щебечут, посвистывают сами камыши.
Но осенью, когда с севера начинали дуть холодные ветры, человеческие голоса на берегу затихали, замолкали и поющие камыши. Птицы улетали на юг, рыбы уходили вглубь, опускались на дно, прятались под коряги.
Аккуль уже не сверкало, а тускло блестело. Серое скучного цвета озеро словно грустило, что кончилась пора песен и встреч, пришло время проводов.
В эту хмурую пору Аккуль навещали только стаи диких пролетных гусей. Здесь они плавали, кормились, отдыхали, чтобы перед дальней дорогой набраться сил.
Их громкое гоготание и шум сильных крыльев — единственное, что оживляло в осенние дни притихшее озеро Аккуль.
II
Кому поручит отец привести домой коня? Конечно, сыну, мальчишке!
От Аккуля до нашей деревни было всего две версты, и я бывал на озере каждый день. Здесь чаще всего можно было найти наших лошадей, которых, стреножив, мы выпускали пастись на ночь.
Но, если бы даже меня не посылали за лошадьми, я все равно бы пришел на озеро. Ради них, ради диких гусей.
Сперва я слышал голоса еще невидимой стаи. С высоты доносились звуки, будто кто-то ударял серебряной ложкой по медному тазику.
Голоса все ближе и громче.
Приложив ладонь козырьком к бровям, я всматривался в звучащую даль. Сперва неясно, потом все отчетливей в небе вырисовывался как бы наконечник летящей стрелы с неодинаковыми концами — один немного длинней. Это летели дикие гуси с одного конца мира на другой.
На самом острие стрелы вожак. Он первым рассекает грудью воздух, чтоб товарищам, которые следуют за ним, легче было лететь.
«Подлетаем к озеру! Подлетаем к озеру! Приготовиться к спуску!» — так я себе объясняю крик вожака.
И стая начинает снижаться. В птичьих криках мне слышится радость. Гуси увидели воду — родную стихию, они приветствуют озеро, здороваются с ним.
Стая промчалась так быстро, что мне показалось, она миновала озеро. Но, описав круг, гуси один за другим плавно опускаются на воду.
Я смотрел, как они расправляли уставшие крылья, как ловко перебирали клювами перья, как, изогнув длинные шеи, жадно пили чистую воду… Я смотрел долго-долго, пока по-вечернему потемневшие камыши не напоминали мне, что дома меня ждут.
Стая оставалась ночевать на озере. Но напрасно я надеялся, что рано утром застану на том же месте диких гусей. Их уже след простыл. Они ничего не оставили мне на память — ни одного перышка, только следы лап у самой кромки воды.
Мне становилось грустно, что гуси улетели, а я остался.
Эх, если бы у меня были крылья, и я бы поднялся в небо и полетел бы вместе с вольными птицами над степями, горами, городами, чтоб увидеть далекие края, где всегда лето.
Я понимал, что стая, которую я видел вчера, уже не вернется. Но утешал себя мыслью, что пролет не кончился, что встречи с новыми стаями еще впереди.
III
Как все в нашей семье, я привык вставать с первыми лучами солнца. Никогда так легко не дышится, как в эти часы утренней росы.
Но в то ясное утро роса на траве и стерне была уже по-осеннему холодна.
На деревенской улице я повстречал сына Гарифа-агая, который сказал мне:
— Ты найдешь своих лошадей возле озера.
Он не ошибся. Лошади паслись на берегу, неторопливо щипали отросшую после покоса отаву. На меня они не обратили внимания. Я понимал, что им не так уж хочется, чтобы на них надели хомуты и погнали работать в поле.
Ну что ж! Можно было подождать!
И я залюбовался на восход солнца. Оно перебросило через озеро плавучий сверкающий мост, огненную дорожку из золотых искр.
У берега, шлепая по воде намокшими веслами, плавали на своих лодках рыбаки — проверяли поставленные на ночь переметы.
И вдруг я услышал одинокий приглушенный гогот.
Я прислушался. Гогот раздавался совсем близко, из-за наваленной неподалеку от берега кучи камыша.
Странно! Вчерашняя стая улетела, а осенью перелетные гуси не отбиваются от стаи, не остаются на чужбине. Значит, что-то случилось!
Ни на воде, ни в небе не было видно ни одной большой серой птицы. Где же мог спрятаться этот одинокий гусь?
Я закатал штаны и полез в студеную воду.
И что же я увидел? В камышах запутался раненый гусь.
Размахивая одним крылом, другое бессильно повисло, он хотел взлететь, но не мог. Пытался выбраться из камышей и спотыкался, застревал в чаще стеблей.
Увидев меня, калека встрепенулся, отчаянно замахал здоровым крылом. Куда там! На одном крыле не взлетишь.
Я без труда поймал покалеченную птицу.
Гусь пытался вырваться, шипел, дергал лапами. Он боялся человека, считал меня своим врагом. Я слышал, как под перьями часто-часто стучало его дикое птичье сердце.
Бедняга! Должно быть, пуля охотника настигла его тогда, когда он вместе со стаей опускался на воду. Но стрелку не досталась добыча. Подранок укрылся в камышах.
Из своей камышовой засады он видел отлет стаи. Как он рвался к небу, к солнцу, к товарищам, звал их, но они ничем не могли ему помочь.
Сейчас они далеко-далеко. В небе, широком и прекрасном, как море, вольная стая мчится в теплые страны, где реки не замерзают, где никогда не падает снег. А он, отстав от своих, остался здесь в камышах, один, раненый, беспомощный. Что с ним будет зимою?
Пожалев искалеченную птицу, я решил отнести ее домой.
Я взял своего найденыша на руки и держал его крепко, но бережно, чтобы не сделать больно поврежденному крылу. Он смирился, притих, понял, что от меня не вырвешься.
Но когда мне захотелось приласкать его, осторожно погладить по голове, он вздрогнул и начал торопливо тыкаться клювом в перья, чтобы спрятать от меня свою голову.
Он не верил, что может быть доброй человеческая рука.
Не так-то просто нести на руках дикого гуся и вести за поводья двух лошадей. Только к обеду я вернулся домой.
Дома были недовольны моей долгой отлучкой, но оправданием мне служила дикая птица, которую я прижимал к груди.
Отец мельком взглянул на гусиное повисшее крыло и сказал:
— Эта птица больше не полетит. Надо скорей ее зарезать, чтоб не мучилась зря.
Сердце мое екнуло от суровости отцовского приговора. Я стал с жаром отстаивать жизнь несчастного гуся. Разве отец сам не учил меня, что надо уважать гостя? А эта птица тоже наш гость. Она прибыла к нам с далекого севера и затерялась на чужбине не по своей воле, с ней по дороге случилась беда. Разве можно поднять на гостя руку? Дикий гусь поправится.
— Я буду ухаживать за ним!
И отец согласился:
— Ну что ж! Попробуй его выходить!
Я чуть было не заплясал от радости. Дикого гуся не зарежут, наш крылатый гость будет жить!
Куда же мне пристроить моего найденыша? Я отнес гуся в сарай, где жили наши куры. Чтоб ему было удобней пить, налил воду в самую большую сковородку, которая только нашлась в доме, накрошил хлеба. Но дикий гусь забился в темный угол и не притронулся ни к еде, ни к воде.
Несколько раз я заглядывал в сарай. Как чувствует себя крылатый гость на новоселье? Я раздобыл ему еще и овса и проса. Но он не склевал ни одного зернышка. Понурив голову, он печально стоял в углу.
Перед заходом солнца вернулись домой наши домашние гуси и подняли страшный шум. Весь день они провели на озере и все им, прожорам, мало, они и дома требуют корма!
Должно быть, запертому в сарае дикому гусю в их криках послышалось что-то родное, потому что и он несмело загоготал.
И что тут началось!
Нашим домашним стадом командовал красноглазый, очень злой гусак. Величавый, самодовольный, он вел себя на дворе как хозяин, гусыни беспрекословно подчинялись ему.
Услышав в своих владениях чужой голос, красноглазый пришел в ярость. Он кинулся к сараю, размахивая могучими крыльями, угрожал невидимому незнакомцу и вызывающе гоготал.
Ему дружно вторили послушные гусыни.
Хорошо, что дверь сарая была заперта. Иначе предводитель гусиного стада насмерть заклевал бы чужака.
Дикий гусь оробел и больше не подавал голоса.
Меня поразила злобность красноглазого. Ведь домашние и дикие гуси из одной семьи. Разве можно так неприязненно встречать родственника? А если бы красноглазый сам попал в беду?
И все же я надеялся, что со временем они подружатся.
А пока что, чтобы наши домашние гуси не беспокоили и не оскорбляли гостя своими недостойными злобными выкриками, я отогнал их в дальний угол двора.
Но и там красноглазый долго не мог успокоиться. Все хотел доказать гусыням, что он тут главный, он хозяин двора и своего места никому не уступит.
Наконец красноглазый выговорился. Важно, словно хвастаясь своей мощью, вытянул длинную шею и в последний раз гоготнул и помахал крыльями.
Гусыни пригнулись, будто преклоняясь перед его силой и мужеством и, повернув к нему головы, ответили согласным гоготом.
Но я про себя твердо решил: гогочите сколько хотите, а слабого я в обиду не дам!
IV
Ночью я плохо спал. Все думал о раненой птице, отставшей от своих, и жалел ее.
Сейчас стая отдыхает где-нибудь на озере под звездным небом, а мой бедный гусь, привыкший к простору, сидит в сарае взаперти. Один-одинёшенек. Здесь, на чужбине, каждый может его обидеть. И я отвечаю за его судьбу.
Я встал раньше обычного и вышел во двор.
Меня сразу же окружили домашние гуси. Подошел и красноглазый, важный и гордый, как всегда. Гогоча, они требовали корма. Но я даже не взглянул на них и поспешил к тому, кого никто не накормит, кроме меня.
Когда я открыл дверь, дикий гусь, волоча крыло, торопливо заковылял в угол. Но я заметил, что и вода в сковородке, и корм, рассыпанный по земле, убавились, и очень обрадовался. Если мой крылатый гость будет есть и пить, он должен поправиться.
Я тут же сменил воду и подсыпал проса и овса.
Постепенно дикий гусь стал привыкать, обживаться в сарае. Он уже не стеснялся, как раньше, клевать при мне, не прятался, когда я входил в сарай. Я был рад, что он стал доверять мне как другу. И правда: жив он, здоров ли, накормлен ли? — кому до этого было дело, кроме меня! Только я разделял его одиночество, понимал его тоску по небу.
О чем было ему разговаривать с курами?
А ближайшие родственники — домашние гуси его не признавали. И в этом был виноват красноглазый гусак.
Однажды, возвращаясь из школы, я услышал у нас на дворе оглушительный гусиный гогот. Кто-то из домашних позабыл запереть дверь сарая, и затворника-гуся потянуло из его полутемного убежища на солнечный свет.
Но как только он очутился за порогом, на него налетел красноглазый и начал гонять. Видимо, он считал дикого гуся своим соперником и решил во что бы то ни стало выжить его со двора.
Гусыни в этой расправе не участвовали, но они усердно гоготали, поддакивая своему вожаку.
Калеке трудно было увернуться. А красноглазый все налетал и налетал, стараясь долбануть в голову, клюнуть в глаз, ущипнуть больней.
Мне было обидно, словно меня самого клевали, и жалко моего крылатого гостя до слез.
Я бросил на землю учебники, схватил хворостину и еле-еле отбил моего бедного дикого гуся от неугомонного врага.
То ли от боли, то ли от обиды дикий гусь загрустил. Снова почувствовал себя чужаком, одиночкой. Лишь через некоторое время приободрился, немного повеселел.
Раненое крыло его заметно заживало и крепло. Я радовался, глядя, как птица пробует двигать раненым крылом, укладывать его на спину. Видимо, перелома не было, пуля не раздробила кость. Я всё больше надеялся, что мой дикий гусь снова сможет летать.
Дикой птице, привыкшей к свободному полёту, тяжко жить в тесном курятнике под замком. Я стал выводить моего приёмыша на огороженный участок. Здесь под моей охраной он мог прогуливаться без страха: случись что-нибудь, я за него заступлюсь.
Под открытом небом ему дышалось по-другому. Свежий ветер обдувал его выпуклую грудь.
Степенно, важно он прогуливался между деревьями. Порой останавливался и, склонив набок свою красивую голову, зорко вглядывался в голубой простор неба.
Что он там высматривал? Может, искал глазами невидимую воздушную дорогу, по которой летели дикие гуси? Он отстал от стаи, но он помнил о ней.
Наши прогулки продолжались до тех пор, пока на землю не стали падать первые снежинки.
На зиму я устроил в сарае гнездо для дикого гуся, чтобы ему было удобно и тепло.
Каждый день утром до школы и днем после уроков я наведывался в сарай к крылатому гостю, угощал его, чем мог.
Так я ухаживал за ним всю зиму.
Он еще больше окреп, мог свободно размахивать своими серыми с белым узором крыльями. Оба крыла были теперь могучие, сильные, покалеченное от здорового не отличишь.
Иногда, услышав на дворе гогот наших гусей, он вскидывал голову и тоже начинал гоготать громко, призывно. По-моему, он разговаривал не с нашими гусынями, а с теми далекими, по ком тосковал, которые не могли его услышать.
Но я верил, придёт время и они услышат его.
V
Кончилась долгая и скучная зима. Подточенные весёлыми ручейками, таяли, оседали снега. Под лучами весеннего солнца отогревалась скованная морозом земля.
Зимовавшие в тёплых странах птицы стали возвращаться в родные края.
Как-то утром меня разбудили крики ребят:
— Скворцы прилетели!
Я соскочил с постели и бросился к окну.
На прутике возле скворечни сидел скворец. Растопырив крылья, он пел, широко раскрывая клюв.
Не только люди радовались этой весенней встрече, радость была и в весёлой птичьей песне. Видно, певец очень соскучился по нас, по своей родной старой скворечне.
С каждым днем всё теплело. На полях уже не было снега: где темнел чернозём, где зеленели всходы.
Весна поломала лёд на реках и озёрах. Аккуль снова стало зеркалом, в которое смотрятся облака. Глядя на Аккуль, я все чаще и чаще думал о судьбе своего дикого гуся. Когда вскрываются озёра и реки, начинается пролёт птиц, которые кормятся на воде.
Из садика, где мы прогуливались, мой гусь не мог видеть разлившейся реки. Но в его азартном гоготе чувствовалась весенняя тревога. Он чего-то ждал.
И вот однажды солнечным утром снова зазвучала в вышине птичья перекличка. И снова я запрокинул голову и, приложив ладонь козырьком к бровям, стал всматриваться в голубую даль.
Снова синеву неба рассекал наконечник летящей стрелы с неодинаковыми концами. Только теперь острие стрелы было направлено не на юг, а на север. Дикие гуси возвращались на родину, они летели домой.
Голоса в небе услышал и мой дикий гусь. Он поднял голову и загоготал. Будто жаловался, что здесь он один, всем чужой, будто спрашивал: слышит ли его стая.
И с неба ему донёсся ответ.
Этот разговор земли с небом еще сильней взволновал моего дикого гуся. Никогда я ещё не видел его таким возбуждённым. Он быстро прохаживался из стороны в сторону, то широко распахивал, то снова складывал крылья. И все гоготал, гоготал…
Когда стая приблизилась, он всем телом подался ей навстречу. Разбежался, резко взмахнул крыльями, и его лапы отделились от земли.
Взмыв в воздух, он крикнул. Я понял: расставаясь со мной, он прощался, меня благодарил.
У меня перехватило дыхание. Птица с искалеченным крылом все же решила вернуться в стаю. Мой гусь летит!
Я был поражён. Ведь у меня дикий гусь жил на всем готовом, в тепле, не зная забот. Но он не захотел остаться в курятнике, ему нужен был простор неба. Он предпочёл волю, как бы ни был труден и опасен путь.
С замиранием сердца я следил за его полётом. Догонит он стаю или не догонит?
Догнал! И занял место в строю.
Каждую осень и весну, когда над нашей деревней тянут пролётные стаи, я вспоминаю своего крылатого гостя. Может, это он кричит, узнав знакомые места?
Хоть он и навечно меня покинул, но я не могу его забыть. Скучаю по нём.
Может, и он не забыл меня.
1920 г.