— Сейчас жарко, — предупредил геолог. — Зайдем в гостиницу, оттуда на озеро. А вечером и погуляем.
Озеро находится недалеко от города. Сделано оно руками молодежи, потому и называется Комсомольским.
Асфальтированная широкая дорога проходит мимо аэропорта. Здания прячутся от солнца за густой зеленью. Только на летном поле поблескивают самолеты.
У дороги пасется верблюд. Вот он лениво повернул голову и посмотрел на огромную птицу, которая умеет взлетать в небо без единого взмаха крыльев и пролетает пустыню всего за несколько часов.
На обратном пути Усман увидел, что бывший хозяин пустыни продолжал равнодушно жевать, ни на кого и ни на что не обращая внимания. Что же ему еще остается делать?!
Вечером на улицах Нукуса становится прохладно и, конечно, многолюдно. Это идут рабочие заводов, различных фабрик. Кто в театр, кто в кино, кто в парк.
Сейчас в Нукусе много зелени. Деревья выстроились вдоль тротуаров. Выше деревьев поднимаются новые большие здания. На них вывески: «Филиал Академии наук Узбекской ССР», «Педагогический институт»…
А город продолжает расти, строятся текстильный комбинат и несколько заводов.
Меняется и город-подросток — Тахиата́ш. Совсем недавно дали ему имя, а сейчас там сооружается гигант ирригации — гидроузел.
Предстоит большое дело. Нужно заставить Аму-Дарью работать на людей. Эта река за свою жизнь принесла много несчастий. Не зря ее назвали Джейху́н — «Сумасшедшая». Было у нее и другое название — «Блуждающая». Аму-Дарья часто меняла русло, как бы убегая от проложенных людьми каналов и арыков. Не много удавалось взять у нее воды для орошения полей и садов.
Сооружение гидроузла позволит по-настоящему использовать мощный поток реки.
Надежнее станет судоходство. Посветлеет и вода, несущая сейчас больше ила, чем африканский Нил.
А Муйна́к? О нем говорить не приходится. Широко известен этот город, раскинувшийся на берегу Аральского моря. Более двадцати миллионов банок рыбных консервов каждый год выпускает его консервный комбинат. На цветных лентах, которые опоясывают банки, самые различные названия: сом, сазан, лещ, усач, шип, частик.
Много ранее пустовавшей земли сейчас служит человеку. На пастбищах Кызыл-Кумов пасутся тысячи верблюдов и овец.
Освоил человек и заросли камыша. Он развел там ценных пушных зверьков — ондатру. Поселил черно-бурую лису. «Переехала» сюда из Южной Америки и нутрия.
Дорого ценится мех нутрии. Но приживется ли она здесь? Сначала зверьков разводили в вольерах, за проволочной сеткой. Потом решили выпустить на свободу.
— Разбегутся по водоемам — не соберешь… — сомневались некоторые звероводы.
— Попытаемся…
Нутрия на «подножном корму» стала чувствовать себя намного лучше.
А камыш? И за него взялся человек. Это замечательное сырье для химической промышленности.
Над мертвым Устюртом поднялись буровые вышки. Ожило плато. В своих кладовых оно веками хранило газ и нефть. Теперь эти сокровища не будут уже залеживаться.
На пустующих землях прежде всего бросаются в глаза колючие рыжие кусты. Но, оказывается, здесь есть и полезные растения. Это в первую очередь лакрица — «солнечный корень», собрат дальневосточного женьшеня.
Лакрицу у нас покупают США, Англия, Япония…
Лакрица очень нужна медикам. Без нее также нельзя делать конфеты, халву, кисели, кофе, какао.
Отряды смельчаков заняты отловом змей. Драгоценный яд гюрзы, кобры применяется в медицине. Кстати, впервые змеиный яд в нашей стране был получен в 1937 году в питомнике Ташкентского зоопарка.
— Вот вам и барханы! — заключил геолог.
Загорелый до черноты — только зубы поблескивают! — он с наслаждением вдыхал прохладный воздух.
— Скоро опять туда… — кивнул геолог.
Усман понял: в пустыню.
Вечером они бродили по аллеям парка, и геолог даже издалека узнавал людей.
— Это рыбаки… Это чабаны… Вот эти наши… А как они пьют прохладную воду!
Бережно поднимает человек стакан с газированной водой. Глядит на пузырьки, улыбается и, прищурившись, подносит стакан к губам.
Человек не пьет, а наслаждается каждым глотком.
— А что, если вам съездить к нам на Устюрт? — вдруг предложил геолог.
Кадыр-ата неопределенно пожал плечами.
— На один день… — продолжал уговаривать геолог. — Ну как?
Усман молчал. Он даже старался не дышать.
Пусть в конце концов решают взрослые.
Сейчас геолог скажет еще несколько слов, и Кадыр-ата разведет руками: ну, что, мол, тут поделаешь — придется побывать.
Усман хорошо знал дедушку!
Цветы
Скот чужой в пустыне
ты всю жизнь пасешь,
Собственные слезы
от рожденья пьешь.
В Нукусе легко узнать пассажиров, уезжающих в Устюрт. Эти люди встречали песчаные бури, ледяные ветры, жили в накаленных от солнца палатках, проводили долгие часы у буровых вышек.
Сейчас они отдыхают под сенью плотной листвы. Скоро машины развезут их по палаточным городкам экспедиций, приземистым аулам, рыбачьим поселкам. Поэтому хочется воспользоваться каждой минутой, чтобы посидеть в прохладе, полюбоваться цветами, досыта надышаться их ароматом.
Но почему бы не иметь такую красоту у себя дома? В своем поселке?
Дерзкая мысль.
— Так может рассуждать человек, не знающий Устюрта… — говорили многие жители поселка нефтяников.
Они уже слышали о затее отца одного молодого специалиста. Старик приехал в Устюрт только погостить. Посмотрел, как живут люди, и… остался.
Конечно, его привлекла не красота этого края. Ему хотелось поспорить с суровой природой.
Каменистая пустыня Устюрт бедна растительностью. На огромных просторах может изредка встретиться лишь безлистый полукустарник. Рядом с ним другой, колючий кустарник. С трудом к этому можно добавить еще три-четыре растения.
Но даже эти редкие кустики появляются на каменистом плато не каждую весну. Два, а то и три года их не бывает. Растения дают о себе знать только после хороших дождей.
Плато Устюрт на юге заканчивается гигантским солончаком Барса́-Кельме́с.
Давно люди дали такое название: Барса-Кельмес — «Пойдет — не вернется».
Название осталось. Но пустыня теперь выглядит совсем по-иному. Над ней неторопливо движутся вертолеты. По каменистому плато, иногда как по хорошему асфальту, мчатся машины.
Люди пришли сюда, чтобы добыть нефть и газ.
— Если уж пришли, — рассуждал неугомонный старик, — значит, нужно жить по-человечески.
Он решил вырастить на плато, почти на камнях, цветы.
Слой почвы здесь в лучшем случае достигает нескольких сантиметров.
— Нужна вода, — сказал старик гидрологам, — для цветов.
— Для цветов? — переспросили парни. — Попробуем добыть!
Они пробурили скважину. Ничего, что вода была солоноватой. К ней можно приучить цветы.
Так на Устюрте вспыхнули яркими красками газоны.
И вот в который раз уже к старику приходят геологи. Они долго восхищаются успехом хозяина и все никак не могут сказать о главном.
Старик сам догадался:
— Вижу, дело у вас важное.
— Важное… Нам бы хоть несколько цветков. У нашего товарища день рождения. Сейчас он в пустыне с отарой. А днем как раз пойдет вертолет с почтой.
— Ну, ради такого случая надо уважить, — сказал цветовод.
Когда геологи уходили с небольшим букетом, старик преподнес еще один подарок.
— Это от меня. — Он протянул арбуз. Самый настоящий, но выращенный в пустыне. — Могу заверить, что такого вкусного арбуза ваш товарищ в жизни не пробовал…
Оказывается, на Устюрте была даже своя «сельскохозяйственная выставка». Конечно, это не павильон. А всего лишь стенд: «Первые овощи Устюрта».
Кто-то сказал, что люди и вода когда-нибудь снимут с земли проклятие аллаха. И вот на каменистом плато поднялся первый сад. Пока единственный. Но ведь лиха беда начало!
— Не пожалели, что приехали? — спросил геолог путешественников.
— Что вы?! — воскликнул Усман.
А Кадыр-ата удивленно развел руками: как, мол, можно задавать такие вопросы!
Днем они улетели на попутном санитарном вертолете.
Не успели подняться, как минут через пятьдесят уже пошел на посадку.
Словно оспой, изрыта земля. Это когда еще пустыня была влажной после весенних дождей, здесь прошли отары овец.
Потом под горячими лучами солнца пустыня высохла.
Однообразный, с редкими побегами саксаула, с пожелтевшими кустиками, лежит простор. Земля кажется мертвой.
Но она живет.
В пустыне по бездорожью в поисках пастбищ кочевали каракалпаки. Обычно скот принадлежал какому-нибудь богачу или хану. На него работали сотни и тысячи бедняков. К ним в юрты врывались только горячий ветер да сборщики налогов.
Известный каракалпакский поэт прошлого Берда́х писал о своем времени:
В юрте дырявой уже на рассвете
Молят о хлебе голодные дети.
Сердце болит… Ну что им ответить,
Если душат налоги меня…
В городах, в благоустроенных поселках живут сейчас каракалпаки.
Но и в пустыне увидишь порой юрту и дымок над ней.
Это, конечно, жилье чабанов. С огромными колхозными стадами они кочуют по бездорожным просторам.
Заверните к ним! Вас всегда встретят, как самых дорогих гостей.
В этом еще раз убедился Кадыр-ата, когда они вошли в одну из юрт.
Им принесли воды: нужно же умыться с дороги!
И здесь, где каждая капля когда-то была на вес золота, дед и внук, весело фыркая, с удовольствием умылись.
В юрте включили радиоприемник. Нашли Москву.
— Что, соскучились? — спросил чабан геолога-москвича, зашедшего в юрту на дымок. Он снял соломенную шляпу, пригладил волосы и улыбнулся. — Хорошо в Москве! Сегодня передавали, что прошел дождь.
— А здесь тепловато… — заметил геолог. — А вы бывали у нас в Москве?