1. Покрывать листы металла в процессе горячей прокатки тонким слоем какого-либо другого металла, более устойчивого к коррозии, для предохранения от разрушения; 2. Накладывать дёрн на земляные откосы с целью укрепить их корнями трав и предохранить от размыва и оползания.
Когда кружится голова, позови знакомое дерево.
Нога с ручкой
Вот — нога с ручкой
Вот — Нога с ручкой. Стоит на подоконнике, а в ней стоят цветы.
Однажды распаялся весь кофейник, цветы поставили в стакан, а Ногу взяли за ручку и в Ноге сварили кофе.
Потом поехали на речку, а там в лесу — земляника. Взяли Ногу за ручку и собрали земляники — полную Ногу с верхом, пересыпали в ведро.
Пошли с Ногой в «Продукты», на весы поставили, сметаны в Ногу кутили — поливали землянику из Ноги.
Ночью вор залез в окно, наступил на Ногу. А Нога его — бац! — пяткой по лбу, из него молочный зуб выскочил!.. Вор схватил кастрюлю с киселём и дал дёру.
Утром глядь — кастрюли нет, а в чём гречку варить?.. Взяли Ногу за ручку, сварили гречку. Потом Ногу вымыли, в неё поставили цветы, она запахла розами, клевером и кашкой.
Стоит Нога на подоконнике, на улицу смотрит, а там ноги гуляют. Нога говорит:
— Гулять хочу!
Ну, пошли. Идёт Нога с цветами, а я держу её за ручку — ветер потому что…
Птичка на ноге с ручкой
Иду себе, гуляю, держусь за Ногу с ручкой, ветер потому что… А в Ноге стоят цветы, разные цветочки — пахнут. Люди ходят и бегут, мимоходом нюхают Ногу с цветами:
— Ах, какой аромат, дивное благоуханье! Что за прелесть ваша Нога с ручкой! Где достали? Откуда это чудо? Из Парижа или из Венеции? Из Швеции, из Греции, из Дании, Германии, из Великобритании?
— Ножка из Италии или из Австралии? Какая красота! Мы бы тоже с ней гуляли, подумать только — Нога с ручкой! Она только ходит? А что ещё она умеет?
Туг раздался гром, кто-то в небе сильно дал ногой по ведру с дождём, ведро перевернулось, и хлынул ливень из ведра. А у меня зонтика нет, под ним коза улетела к зубному врачу! Ничего страшного, ведь Нога с ручкой — вещь непромокаемая. Беру Ногу за ручку, и под этим зонтиком, и под этой шляпой замечательно мчусь домой.
Одна красавица, молодая птичка, на эту Ногу вскочила, мы живём в одном дворе, это ей в самый раз — лечу быстрее птички потому что…
Нога с ручкой делает тип-топ
Стоит на подоконнике Нога с ручкой, петухом охраняется.
Петух — боевой, перья разноцветные раздувает ветер, весь петух похож на индейского вождя.
А Нога с ручкой — мирная гражданка, у неё внутри вода, а снаружи — цветочки, воду пьют и украшают.
Вдруг — Нога пошла налево!..
— Ты куда? — спросил петух.
Вода сказала:
— Буль-буль-буль!
А Нога с ручкой — три раза:
— Тип-топ! Тип-топ! Тип-топ!
Вот что это означало: какой-то Тип топает! Ногу с ручкой хочет тяпнуть этот Тип!.. Он её тип-типает за ручку незаметно, заставляет топать налево.
Тут петух как завопил, как раздул перья, крыльями захлопал, издал клич боевой!
Все окна зазвенели, крыши поехали, пыль на улице — столбом, граждане звонят в милицию:
— Почему воздушная тревога?!.
А Нога с ручкой опять — три раза:
— Тип-топ! Тип-топ! Тип-топ!
Вскочил боевой петух, прыгнул в Ногу с ручкой, чтобы Тип ее не тяпнул, пока он будет за Типом гоняться.
Летит петух в Ноге с ручкой на бреющем полете, крыльями гремит, глазами полыхает, борода искрится, гребень — как пожар, на хвосте — костер!
Весь петух дымится, весь — огонь и пламя!
Граждане звонят в пожарную команду:
— Какой ужас!.. Жар-птица! Жар-птица!
Сделал петух при таком полёте три круга без посадки, Типа не нашел, на четвёртом развороте домой возвратился, выскочил из Ноги с ручкой и безопасным образом поставил её на подоконник.
Ох!.. Какая мягкая посадка! Никто не треснул, не брякнулся, можно и поспать на одной ноге, как петух делает.
Тут как тут зелёный усик винограда Ногу с ручкой взял под ручку и загнулся там пружинкой…
А ветер налетел, усик дёрнулся, и Нога с ручкой пошла налево.
— Ты куда? — спросил петух.
Вода сказала:
— Буль-буль!
— Тип-топ! Тип-топ! — сказала Нога с ручкой.
— Где же этот Тип? И куда ты топаешь?
Нога с ручкой задумалась и остановилась.
Потом опять:
— Тип-топ! Тип-топ! Тип-топ!
Ветер потому что…
Начало в 21 час. Билетов нет.
Под лезвием звуков
В морду дай ему, в морду, я тебе говорю! Бежит он рысцой, закаляется — а ты спокойно, с большим достоинством идёшь случайно ему навстречу — и хрясть! хрясть! хрясть!.. А ещё лучше так: он сидит в президиуме, ведёт собрание, ты посылаешь записочку с пожеланием выступить, он тебя объявляет, а ты спокойно, с большим достоинством идёшь на сцену и при всех плюёшь ему в рожу — хр-р-р! хр-р-р! хр-р-р! Все понимают — за что, и мы устраиваем бурную овацию. А этот мерзавец, подонок, вор, курва, сексот, угробивший столько народу, навалит в штаны от страха и, попомни мои слова, начнёт тебя уважать, ублажать, и всё ты получишь сполна, спокойно, с большим достоинством. Ты же меня знаешь, я плохого не посоветую. Сам терпеть не могу сомнительных действий, интриг, эта мелкая возня не по мне — слишком жизнь коротка и до-о-о-роги идеалы.
Бу-бу-бу… Грум-вжжик, грум-вжжик… ияи-ияи-ияи… Непроглядное утро, промозглое, ледяное и слякотное, с гремучей, визгучей дверью в парадном, с тарахтеньем и шамканьем лифта, пахнущего мочой и окурками, с подметальным размахом, шварком и скрёбом лопат и дворницких мётел в гулком колодце за окнами, где собаки прогуливают хозяев, рычащих, роющих землю, задирающих лапку под деревом, вынюхивающих друг друга.
А в почтовом ящике — три газетки, четыре письма, две повестки, два счета за телефон, который не отвечает, и… малюсенький мышиный младенчик:
— Иди ко мне, моя крошка, бархатный, нежный лоскутик! Я отнесу тебя к мамочке, к твоей мышиной бабуле, к толпам хвостатых родичей, которыми полон подвал.
— А я уже мёртвый, ты разве не видишь? Надень очки, вот они — в левом кармане куртки. Надень и увидишь, как я спал и меня задушили, крепко и весело сжали меня в кулаке и — хруп! — и пи-пи!.. А потом затолкали в железную щёлку. Зато мне теперь не хочется ни пить, ни есть, ни дрожать от страха, я сплю в благодати, а мясо моё отнеси под кустик, пускай съедят, меня в этом мясе нет, весь вышел, — он говорит блестящими, выпуклыми глазёнками, лежа в ладони под мертвым сияньем общественной лампы дневного света.
Иду и бросаю его под кустик, в глубокий снег, не оборачиваюсь, пересекаю двор, а в глазу на затылке серебристое тельце удавленника сливается с морозной снеготочивой мглой…
— Нет, паршивец, ты дай мне собственную оценку — бу-бу-бу! — тогдашнего пакта между Молотовым и Риббентропом и приведи — жу-жу-жу! — бесспорные доказательства, неоспоримые факты, а не тявканье этой контры, этой газетной своры гнусных переворотчиков! Я преподаю вам не только и не столько нашу историю — грум-вжжик! грум-вжжик! — а железную идеологию нашего общества! Да заткнись ты, заткнись, вся семья у тебя такая! Мало он пролил крови, мало пересажал, мало перестрелял! Не своею он умер смертью! Скоты! Свиньи неблагодарные — грум-йяй-йяй! Гений он был, ге-е-ний! В гробу мы видали Европу и всю мировую общественность! В гробу — бу-бу-бу! Подумаешь, Гитлер?! — Нет ничего позорного, это же битва гигантов, мы расширяли границы! Мы, негодяй, законно увеличили свою территорию. Да плевать мне, что о нас думают! Вон из класса! Больше не смей приходить! — грум-грум! — на мои уроки. Ты очерняешь — бемц! — ты извращаешь идейно — бамц! — всю нашу действительность, ты ненавидишь историю родины — грум-йяй-йяй! — ты предаёшь идеологию нашей партии, вежливая ты сволочь!
— За что-о-о-о? Он ничего тако-о-о-о-го! Грум-вжжик, грум-вжжик, йяй-йяй!
— И ты вон из класса! И ты! И ты! И ты!.. Задуш-ш-шу, как мыш-ш-шат! Мразь, шваль, газет начитались, наслушались голосов, нагляделись на переворотчиков — бамц-бамц! — на прогрессистов, ревизионистов, антисталинистов, подонков!
Дзынь-ля-ля, дзынь-ля-ля, переменка, все мчатся в уборную.
Жилистая, подслеповатая кошка под кустом на снегу поймала задушенного мышонка и лапой толкает, чтоб он удрал, а она чтоб его догнала, а он чтоб опять удрал, а она чтоб опять его догнала и, вымотав этой древней игрой, кровожадной, беспроигрышной, съела и облизнулась. Пища должна бегать!
— А я уже мёртвый, ты разве не видишь, проклятая кошка? Меня в этом мясе нет, весь вышел! — говорит он блестящими выпуклыми глазёнками, вылетая из класса в мировое пространство — мороз и солнце, день чудесный! Тю-тю, Валендитрия Мутиновна, я свободен, я выброшен, о счастье! Теперь я не буду ходить на ваши — бу-бу-бу! жу-жу-жу! грум-грум! йяй-йяй! А буду гулять со своей девочкой и читать «Оправдание добра» Соловьева.
А другой сказал:
— Хрен вот! Выгнать меня не можешь, драная кошка, стерва и псих! У нас пока еще есть конституция, и никто не имеет права лишать меня среднего образования. Цыц, а то врежу! Нет у меня денег для репетиторов. И будешь ты учить меня, Валендитрия — хрясть! — Мутиновна, это твоя работа, тебе за неё государство платит из налогов — курва! — моих родителей, из их кармана. Так что заткни свою пасть, а то харкну. И запомни — орать на меня бесполезно, я подрабатываю санитаром в психушке, и все эти фокусы — до первой затрещины. Так что будь добра успокоиться — вот валерьянка, у меня ведь тоже нервы контуженные!
Когда телефонная вилка из стенки вынута, всё равно мне слышно, как звонят и звонят без конца. В этом году мрут от удушья, от лёгких, от запойного курева. Друг мой дальний, уж дальше некуда, красавица, умница, каторжанка, мать ограбленная, сильная, нежная, беззаветная, над чёрной рекой, где одно дитя уже утонуло, а другое ещё купается, — это звонят о ней, завтра в двенадцать, морг 2-й МПС, цветы и серебряный рублик во гроб, в ледяные ножки, чтоб заплатила Харону за перевоз. Уж чего не терпела — так быть в долгу! А в той, предыдущей жизни она под забором нашла больного зверька, дала молока, подстилку и блюдечко. Спи, голубка… спи, моя Людочка. Людмила Павловна Ярошевская. Нет тебя в этом мясе, его отнесут под кустик, а летом поставят камень. Вышла ты вся. Оболочка неузнаваема. И, только домой возвратясь, я целую твоё отраженье в колодце глубокой памяти под каплющей воском свечой.