— Как вы относитесь к своему успеху?
— Мой успех — ослепительно сбывшаяся мечта. Мои личные планы всегда сбываются с полным блеском. Всё, что касалось лично меня, всегда складывалось наилучшим образом. Я убеждён, что все мы в известном смысле где-то свыше запрограммированы. Лично я запрограммирован исключительно на успех.
В этот миг во дворе истерически завыла сирена, чьё-то авто раскачалось от ветра, и в нём сработала сигнализация.
Всемирно известный кот продолжал, между тем, отвечать на волнующие корреспондента вопросы:
— Значит, вы принадлежите к истеблишменту?
— В высшей степени, более чем… Меня раздражают представители истеблишмента, играющие в этаких бунтарей. Но это отнюдь не значит, что я солидарен с истеблишментом: просто такие люди, как я, ему дозарезу нужны. И принадлежу я к истеблишменту исключительно потому, что у меня есть большие пушистые деньги. Не будь их, на меня бы там не обратили ни малейшего внимания.
В этом месте процветающий Аллигатор дал возможность фотографу-итальянцу запечатлеть убойное электричество своей волевой улыбки.
Постой!
А чей это труп
всё дальше уносит река? —
спрашивал индийский поэт Шрикант Варма в соседней колонке…
У мальчика слезились распухшие веки, он утирал их углом простыни. Читать всемирно известного было так трудно! Очень хотелось яблока, но тогда оторвался бы тёмно-зелёный листок и погиб, стал бы мусором, ни на чём не держась.
Маляр зашёл, пересчитал окна, их было два и балкон.
— Ты умеешь в шахматы? — спросил он у мальчика.
— Умею… Но часто проигрываю.
— В обед сыграем, и ты обязательно выиграешь! А пока поскучай.
Мальчик прилёг щекой на подушку, а всемирно известный кот облокотился на что-то глянцево-гладкое. Правой лапой он дружески взял себя за левое запястье, как бы считая свой замечательный пульс, и продолжал отвечать в самое яблочко:
— Где вы живете?
— В столице мира, в огромном городе, который отнимает так много времени! Это не город, а совершенно особенный мир, потрясающий! Когда-то давно я обосновался в маленьком городке, но там очень быстро мне всё надоело, рутина и скука, стало невмоготу. В то время было там жителей — кот наплакал. А потом появились туристы, началось процветание. Но туристы боролись с кусавшими их комарами посредством ДДТ и вместе с комарами погубили прекрасных птиц и местную флору. В общем, «после нас — хоть потоп». Правда, у нас не многие знают эту французскую поговорку.
— Почему же французскую? — спросил Аллигатора мальчик. — Я думал, она русская. Во всяком случае, мы все её знаем.
Всемирно известный кот ему подмигнул и снял пиджачок. Он повесил его на стул у балкона, давая понять, что в комнате стало жарко: то ли слишком топят, то ли здесь у кого-то выросла температура.
Этажом выше хлопнула крышка фортепьяно, толстая девочка спрыгнула с вертящегося стула и помчалась на кухню, где булькал суп с фрикадельками. Учительница музыки покашляла на площадке и уехала в лифте, для бодрости отпуская себе пощёчины и вращая глазами.
Стало тихо и слышно, как за окном снегодождь превращается в дождеснег.
Всемирно известный спохватился и напоследок пролепетал:
— Нам не мешало бы призадуматься… У некоторых субъектов больше денег, чем у целого штата Вайоминг… я хочу, чтобы такое положение изменилось. Мы, богатые, только давали деньги в виде налогов, но сами ни во что не вникали… и беднякам приходится туго.
Теперь он сидел за тюлевой шторой у батареи, приводил свою внешность в порядок, вылизывал и распушал, и несносно шуршал своими большими деньгами:
— Истеблиш-ш-ш, теблиш-ш-ш, теблиш-ш-ш!
Всемирно известный ни за что не хотел уходить в такую плохую погоду. Там, где включали и выключали его вдохновение, где раз и навсегда запустили двигатель его счастливой судьбы, он не был запрограммирован ждать трамвая на этом промозглом ветру, на слякотном перекрестке, где имей ты хоть триллион самых лучших на свете денег, на тебя всё равно никто не обратит никакого внимания. На мальчика с цуцыком за пазухой — да! На старика с попугайчиком в рукаве — да, безусловно! На бледную немочь с виолончелью — пожалуйста! На них в этом климате на остановке трамвая обращают внимание или даже очень большое внимание. Но на тех, у кого такие большие пушистые деньги? Или на тех, у кого всегда всё складывается слишком благополучно? Или на тех, кто живет в абсолютном довольстве? Ноль внимания, фунт презрения! Такой у нас перекресток.
Поэтому он, всемирно известный кот, ни за что не хотел идти на нашу трамвайную остановку и шуршал своими деньгами на стуле, на подоконнике, даже вертелся с ними на кухне, чертыхаясь на маляра за то, что он добавляет в краску тараканью морилку, уничтожая прекрасных птиц.
— Брысь, полосатый, усатый! — отшучивался маляр. — Тоже мне, прекрасная птица — таракан, который сидит на тарелке и колотит по ней своей кожаной задницей!
— А не пора ли тебе, маляр, вспомнить французскую поговорку «после меня хоть потоп»? — взывал к его совести всемирно известный кот.
— Конечно, в такую погоду не вмиг проветрится, но никто же не спит на кухне! А летом, знаешь, какая очередь на ремонт? Небогатому человеку туда не прорваться, — говорил маляр, отрезая кусок горячей баранины.
Всемирно известный вернулся в комнату и разлёгся, назло мальчику продолжая шуршать:
— Истеблиш-ш-ш, теблиш-ш-ш, теблиш-ш-ш!
Эта жвачка звуков с чавканьем и шипеньем заклеивала мозги, барабанные перепонки, раздувалась отёком в гортани, распузыривала на теле волдыри крапивных лепёшек. И от этого мальчик в мыслях заплакал:
— Ты же сам говорил, что у вас беднякам приходится туго. Отдай свои деньги бедным и перестань, наконец, так противно ими шуршать!
Всемирно известный, услышав такое, задрал свой пушистый хвост, угрожающе выгнул спину и рявкнул:
— Меня раздражают представители истеблишмента, играющие в бунтарей! У меня есть большие деньги, я запрограммирован ими шуршать. Я терпеть не могу, когда на меня не обращают внимания!
Из него посыпались искры зелёного цвета и синего. В этих искрах он пукнул развесисто.
Мальчик отлепил от подушки свой горячий, мокрый висок, вылез босыми ногами из-под раскалённого одеяла, отодвинул громоздкий стул, на котором светилось белое блюдце с яблоком, подошёл к окну, сгрёб всемирно известного и выпустил в форточку.
Всемирно известный отчаянно цеплялся за штору, царапаясь и сверкая фосфорическими зрачками. Он пытался захлопнуть форточку лапой, закрыть на крючок, и ни за что не хотел он прыгать на мокрый балкон и спускаться оттуда на улицу по скользкой пожарной лестнице в такую промозглую, мерзкую погоду, как наша!..
От сильного ветра листок на яблоке зазвенел и отпал. И на обратном пути мальчик съел это небесно прохладное яблоко, не просыпаясь. Но видел, что блюдце продолжало светиться, и каким-то чудесным образом свет его постепенно превратился в новое яблоко. С листиком.
Корнеплод
Красавица репа, янтарная, гладкая, сладкая, звонкая и сияет. Кое-где по бокам одинокие нитки вьются, — пришита была к земле, да вырвали вместе с нитками, ухватясь за хрустящий куст кучерявой ботвы, за чубатую гриву, за репник, репняк…
На просторах, дождливых и ветреных, на полях, измождённых свирепостью-репостью героических будней, окопался сказочный наш витамин, персонаж карнавальный. Проще пареной репы, всем народом навалились, вытащили репку и отправились в Сибирь: дедка — за репку, бабка — за дедку, внучка — за бабку, жучка — за внучку. Всем по репе настучали!..
А помидор с огурцом для наших сказок гниловаты, не тянут на вечность, мало овощехранилищ. Другое дело — Италия. Несмотря на Муссолини, там навалом овощей, на русский не переводимых. В итальянских сказках они кувыркаются, строят интриги, зловредные козни, а также себя проявляют с наилучших, благородных, непрогнивших сторон.
Но репка, репочка, репушка, репонька наша, в особенности турнепс, — вещь ни с чем не сравнимая в годы испытаний. Драгоценней всех изумрудов сей корнеплод.
А годы испытаний у нас сплошняком, если к ним же относятся годы пытаний…
И я тащила её, оттирала, отмывала до блеска, за хвостик брала, — и работала моя репочка зеркалом, шло в ней кино жизни.
Вон за тем холмом, где туман предзимний томится над репным полем, три оборванца варят репу с капустой на костре, в металлической каске. Из плена они идут, с чужбины на родину. Зубы, как семечки, сплёвывают. Вшами проедены — до мозгов. От голода светятся, от поноса. Где капусты урвут, где свеклы, где репы, — так и дойдут до отчизны родимой, до следственной камеры, до тюрьмы пересыльной, до лагерного барака, до лесоповала, до ссылки, до угольной шахты, до рудника, до скончания срока, до паспорта, до билета на поезд в южный райцентр, где огромные мальвы, сирени цвели под окном избяным.
Репа, Brassica napus, господня лепешка, расплющенный шар с витамином по имени Цэ («Цэ твоя Батькивщына!»), с каротином и сахаром. Вот лежит она мытая, свежая, милосердная жертвенно, свято. Из рода капусты. Растет на всех континентах. Нечернозёмный гектар выгружает нам три с половиной сотни центнеров её золотистого, сочного мяса, — если не врет ЦСУ (царство секретного ужаса).
— Репой питались, пареной репой, репной похлебкой и кашей, а строили, побеждали!.. Какая была дисциплина, какой всенародный порядок, вера, надежда, любовь, идеалы, геройство, единство, доблесть и подвиги — на каждом буквально шагу! Мощный расцвет культуры, искусства, науки, тяжелой индустрии!.. Непобедимая армия, дружбы народов надёжный оплот, безупречная нравственность, духовная красота! А песни, какие песни!.. Духовые оркестры, симфонии!
— У меня вопрос: сколько репы вашей семье выдавали в кремлёвском закрытом распределителе, по спецталонам на так называемое «лечебное питание»?
— И что вы лично построили? И кого лично