товарищем“. — „Что? — возразил вахмистр. — Ты им не товарищ? Разве ты проспал или уже забыл, что ты вчера при нас принял королевскую прусскую службу, ударил по рукам с господином поручиком, взял задаток и пил с нами здоровье твоего и нашего полка? Ты красивый молодец и верхом будешь очень хорош на параде“».
Михаиле Ломоносов был человек нрава веселого. Даже поняв, что попал в беду — за дезертирство из прусской армии жестоко карали: прогоняли сквозь строй и бросали в тюрьму, — Ломоносов хохотал до слез и всячески прикидывался, будто рад случившемуся. Вахмистр не поверил ему и в течение дня не спускал с него глаз. К вечеру они пришли в крепость Везель, где расположились на ночлег. Когда все уснули, Ломоносов протиснулся сквозь узкое окно караульни, ползком добрался до рва, заполненного водой, переплыл его, перелез через частокол и пустился бежать со всех ног. Его вскоре хватились — в крепости грянул пушечный выстрел. Ломоносов увидел, что за ним мчатся прусские кавалеристы. Его спас лес. Весь остаток ночи и следующий день он просидел в лесу, сушил и чистил одежду и размышлял о превратностях судьбы. Но был час перед заходом солнца, когда его оставили вдруг все тревоги, забылась недавняя погоня, умолкли мысли о куске хлеба и бедах будущих скитаний.
Это был один из тех счастливейших часов, когда разум, отметая от себя все мелочное и скоротечное, предавался созерцанию великого и вечного. Все в мире, казалось, дышало взаимным согласием — simphonia panta. Не в такую ли минуту посетили Лейбница мысли о гармонии вселенной и души? Быть может, и славный Картезий[5] пришел к идее о творце мира, созерцая величие и красоту небес — непостижимое величие и безмерную красоту, открытую глазам человека, свободного от бренных чувствований. Никакие телесные и сердечные радости не могут сравниться с той, какую доставляет нам проникающий в высшую тайну разум. Simphonia panta — все согласуется! Все, черт возьми, согласуется! И там, где человеческий разум еще не обнаружил такого согласия, он обнаружит его — между звездами, между планетами, между людьми, между вещами, между мельчайшими крупицами вещества.
Он найдет это согласие, испытуя внутренние свойства всего, что доступно испытанию, и будут посрамлены те умники, которые на всякий вопрос дают один ответ: «Бог так сотворил».
«Почему свинец тяжелее железа?» — «Бог так сотворил».
«Почему улетучивается кипящая вода?» — «Бог так сотворил».
А перипатетики во всем ссылаются на своего учителя Аристотеля и твердят подобно попугаям: «Аутос эфа» («Он так сказал»), не обнаруживая и малейшего желания посмотреть на мир собственными глазами.
И за то должно благодарить Картезия, который сказал: «De omnibus dubitandum» — «все подвергай сомнению».
Летние сумерки коротки, но он не торопился выйти из леса до наступления темноты. Ночь обещала быть звездной и лунной. Он шагал по просеке, поросшей молодым подлеском. В мыслях уже не было прежней торжественности. Но они еще сдерживали натиск подступающей толпы беспокойных образов, становясь от этого жестче, острее, настойчивее. И как два друга перед расставанием торопятся решить затянувшийся спор, прося третьего рассудить их, так и мысли, споря одна с другой, обращались к третьей или рождали ее.
— Мы постигаем эту материю как вещь, совершенно отличную от бога и от нашего мышления, — это сказал Картезий.
— Все монады, составляющие души вещей и существ, рождаются из беспрерывных излучений божества, — это сказал Лейбниц.
— Все тела, составляющие вселенную, состоят из одной и той же материи, — сказал Картезий.
— Бог есть первичное единство или изначальная простая субстанция мира, — сказал Лейбниц.
Ломоносов скажет потом:
— Все доступные наблюдению тела состоят из корпускул, которые, в свою очередь, состоят из неделимых физических частиц. Древние называли их атомами.
— Невозможно существование каких-либо атомов, то есть частей материи, неделимых по своей природе, как это вообразили некоторые философы, — сказал Картезий.
— Монада — это простая неделимая субстанция, которая входит в состав сложных. Простая — значит не имеющая ни частей, ни протяжения, ни фигуры, — сказал Лейбниц.
Ломоносов скажет:
— Материя есть протяженное, непроницаемое, делимое на нечувствительные частицы. Частицы имеют неизменную фигуру.
— Каждая монада необходимо должна быть отлична от другой. Изменение монад исходит из внутреннего начала, — сказал Лейбниц.
— Все видоизменения материи зависят от движения ее частей, — сказал Картезий.
Ломоносов скажет:
— Непрерывные изменения в мире, образование и разрушение тел достаточно объясняются движением корпускул.
— Монады, порождаемые богом, суть истинные атомы природы, истинные элементы и души вещей. Изменения монад приводят к изменению вещей, — сказал Лейбниц.
— Бог сотворил материю и дал ей движение. В мире сохраняется одно и то же количество движения, — сказал Картезий.
Ломоносов скажет через восемь лет:
— Все встречающиеся в природе изменения происходят так, что если к чему-либо нечто прибавилось, то это нечто отнимется у чего-то другого. Так, сколько материи прибавляется к какому-либо телу, столько же теряется у другого… Так как это всеобщий закон природы, то он распространяется и на правила движения; тело, которое своим толчком возбуждает другое к движению, столько же теряет от своего движения, сколько сообщает другому, им двинутому.
Занимаясь вопросами химии, физики, металлургии, Ломоносов найдет экспериментальное подтверждение своим выводам и с удовлетворением повторит слова Гиппократа: «Все согласуется».
ЖИВОЕ ИЗ НЕЖИВОГО(Дени Дидро)
Дени Дидро (1713–1784) — выдающийся представитель французского материализма XVIII века, убежденный атеист, идеолог революционной буржуазии, крупный деятель французского и европейского Просвещения, основатель и редактор «Энциклопедии наук, искусств и ремесел». Родился в городке Лангле на северо-востоке Франции в семье ремесленника. Образование получил в коллегии д'Аркур в Париже. Ближайшим помощником Дидро в создании «Энциклопедии» был знаменитый математик и философ Жан Лерон Даламбер. Вокруг «Энциклопедии» объединились виднейшие философы и ученые Франции: Вольтер, Гельвеций, Гольбах, Кондильяк, Руссо, Бюффон, Леруа, Монтескье, Дюкло, Мармонтель, Тюрго, Гримм, Нежон и другие.
Фридрих Энгельс сказал о Дидро: «Если кто-нибудь посвятил свою жизнь служению „истине и праву“ (в хорошем смысле этих слов), то именно Дидро».
Дени Дидро считал, что в мире нет ничего, кроме материи, которая вечна и бесконечна, существует объективно в пространстве и атрибутом которой является движение. Все в мире подчинено закону причинности. Способность ощущать присуща в той или иной мере всей материи. Сознание — свойство материи. Наши знания — отражение в голове предметов внешнего объективного материального мира.
Главные философские труды Дени Дидро: «Письма о слепых в назидание зрячим», «Мысли к объяснению природы», «Философские основания движения», «Разговор Даламбера с Дидро», «Сон Даламбера», «Продолжение разговора», «Племянник Рамо».
Если неживая материя способна включаться в цикл жизнедеятельности растений и животных, то, очевидно, можно предположить, что неживая природа породила живую.
Если человек из ограниченного количества природных материалов способен создавать сложные механизмы, то, очевидно, природа, располагая всеми своими материалами, в состоянии была создать человека.
Именно об этом идет разговор между Даламбером и Дидро.
Даламбер. Я признаю, что трудно допустить наличие существа, которое находится где-то и не соответствует ни одной точке пространства; существа непротяженного, которое, однако, занимает пространство и в полном своем составе пребывает в каждой части этого пространства; которое отличается от материи и вместе с ней связано; которое за ней следует и приводит ее в движение, само, однако, оставаясь неподвижным; которое на нее воздействует и подвержено всем ее сменам; наличие существа, обладающего столь противоречивой природой, о котором я не имею ни малейшего представления. Но тех, кто отрицает его, ждут новые затруднения: ведь если вы на его место ставите способность ощущать как общее и существенное свойство материи, то из этого следует, что и камень чувствует.
Дидро. А почему нет?
Даламбер. Мне было бы очень интересно, если бы вы сказали, в чем, по-вашему, заключается разница между человеком и статуей, между мрамором и телом?
Дидро. Разница небольшая. Мрамор делается из тела, тело — из мрамора. Движение имеется одинаково и в движущемся теле и в теле неподвижном.
Даламбер. Но какая связь между движением и способностью ощущать? Неужели вы признаете пассивную и активную способность к ощущению, подобно живой и мертвой силе? Живая сила обнаруживается в передвижении, мертвая сила проявляется в давлении. Так и активным ощущениям сопутствуют известные действия, которые мы замечаем у животного и, пожалуй, у растений, а в наличии пассивных ощущений мы убеждаемся при переходе к активным.
Дидро. Прекрасно. Теперь вы раскрыли эту связь.
Даламбер. Таким образом, статуя ощущает лишь пассивно; человек же, животное, быть может, даже растение одарены способностью к активным ощущениям.
Дидро. Несомненно, такова разница между глыбой мрамора и телесной тканью, но вы хорошо понимаете, что дело не сводится к одному этому.
Даламбер. Конечно. Каково бы ни было сходство между внешней формой человека и формой статуи, нет никакой связи в их внутренней организации… Я не вижу, каким образом тело из неживого может превратиться в живое.
Дидро. Это явление происходит всякий раз, когда вы едите.
Даламбер. Всякий раз, когда я ем?
Дидро. Разумеется: ведь в то время, как вы едите, что вы делаете? Вы устраняете препятствие, мешающее мертвой материи стать живой. Вы из мертвой материи создаете тело, вы ее одухотворяете, вы делаете ее живой. И то, что вы делаете с пищей, я могу сделать с мрамором, когда мне это вздумается.