Что постоянная занятость своими мыслями подчас является причиной рассеянности — давно замечено.
Забавные случаи в жизни известных ученых происходили из-за их рассеянности, о чем сохранилось немало анекдотов. Один такой анекдот любили рассказывать ученики Гегеля. Однажды Гегель явился в университет на час раньше, чем следовало по расписанию. Он вошел в аудиторию и, не обращая никакого внимания на то, что в ней сидят не его студенты, поднялся на кафедру и принялся читать очередную лекцию. Кто-то из студентов пытался объяснить Гегелю ошибку, но он, погруженный в свои мысли, только махнул рукой. Профессор же, чья лекция значилась в расписании, услышав голос Гегеля, решил, что опоздал, и ушел. Через час, когда закончилась лекция, Гегелю все же объяснили, что его студенты только теперь собрались в аудитории. Гегель отнесся к этому совершенно невозмутимо и вернулся в аудиторию.
— Господа, — сказал Гегель, — когда сознание исследует самое себя, то в качестве первой истины, или, точнее, первой лжи, фигурирует чувственная достоверность. Прошлый раз мы остановились именно на этом, а час назад я получил лишнее подтверждение подобному обстоятельству.
Гегель никогда не заботился о том, чтобы язык его лекций был понятен всем. Его произведения также написаны сложным и труднодоступным языком. Именно за это его и прозвали «Деревянным Гегелем». Читать Гегеля — тяжелый, порой изнуряющий, но благодарный труд. Труд ради истины. А истина, как сказал сам Гегель, «есть великое слово и еще более великий предмет. Если дух и душа человека еще здоровы, то у него при звуках этого слова должна выше вздыматься грудь».
Каждая наука владеет суммой определенных ценностей. Но наибольшей ценностью является, пожалуй, метод отыскания истины. Метод — это инструмент, орудие, с помощью которого человек пробивается к скрытой сущности вещей.
Чтобы знать, насколько верно в наших мыслях запечатлен окружающий нас мир, нужно, очевидно, знать, каков этот мир на самом деле. В этом требовании на первый взгляд заключено совершенно неразрешимое противоречие. Ведь мы знаем о мире только то, что знаем. Как можно сравнить наши знания с тем, знанием чего они являются? Многих философов этот вопрос повергал в уныние. Не находя на него ответ, они утверждали, что мир непознаваем, что мы отгорожены от него нашими органами чувств и, стало быть, знаем только о показаниях наших чувств, а не стоящие за ними вещи и явления. Все наши понятия — лишь имена, которыми мы окрестили наши чувства. Поэтому, сколько мы ни старались бы выудить из понятий дополнительные сведения о вещах, мы только попусту потратим время. Вся философия — не более как болтовня, не стоящая ломаного гроша, — говорили другие. Истинно только то, что приносит практическую пользу.
В чувствах нам дано то, что существует теперь. В них нет ни прошлого, ни будущего. Есть только то, что есть. Моментальная фотография, на которой все застыло в неподвижности. И хорошо еще, что фотография, а то, может быть, только след, какой, скажем, остается от ноги человека на мокром песке. Многое ли нам может рассказать след о самом человеке? Увы, почти ничего. Мы не можем даже утверждать, что второй след принадлежит тому же человеку, — откуда нам знать, что у него две ноги? Есть только следы, один, два, три, четыре и т. д. Итак, мы видим на песке следы. И это истина?! Право же, не стоило ради такой истины трудиться. Иные философы так и говорили — не стоило.
Были и такие, которые утверждали, что наши знания — божье откровение, и поскольку нельзя допустить что бог — обманщик, то наши знания являются истинными. Мы получаем откровение через слово и потому, оперируя словами, извлекаем из их сочетаний истины.
Первым разрушил представление о пассивной роли сознания Кант. Он говорил о «деятельной стороне сознания». И действительно: человек соприкасается с вещами благодаря воздействию на них. В процессе этого воздействия вещи и познаются. Взаимодействуя с миром, человек преобразует его. Созерцание — это незаинтересованное отношение к миру. Оно менее всего свойственно человеку.
Идею Канта об активности человеческого сознания подхватил другой философ-идеалист — Иоганн Готлиб Фихте. Весь мир, утверждал Фихте, есть лишь результат деятельности человека, его сознания.
Гегель сказал, что законы разума суть законы самого мира, и потому, сделав предметом познания наш разум, мы тем самым познаем реальный мир. Нужно исследовать процесс самопознания мирового разума, духа, и тогда перед нашим взором предстанет процесс развития действительного мира.
«Ответ на вопросы, которые оставляет без ответа философия, — сказал он, — заключается в том, что эти вопросы должны быть иначе поставлены».
13 октября 1806 года в Иену вошла армия Наполеона. Французы не замедлили появиться и в доме, где снимал квартиру Гегель. Предусмотрительные хозяева, захватив с собой все ценности, какие можно было унести, покинули дом. Запыленные французы окружили философа.
— Я ученый, профессор здешнего университета, — сказал Гегель, — и все мои ценности — только вот эти бумаги.
— О профессор! Пардон, — ответил француз, на груди которого красовалась ленточка Почетного легиона. — Ученые — всегда нищие люди, не правда?
— И да, и нет, — усмехнулся Гегель, — но в данном случае вы почти правы, если под богатством понимаете только талеры, золото. И поэтому я надеюсь, что вы, как доблестный воин, будете достойным образом обходиться с простым немецким ученым.
— О да, — ответил польщенный француз. — Но я, как видите, не один. А все эти господа хотят есть и пить.
— Это легко устроить, — сказал Гегель. — Наполеон действует так стремительно, что даже из опрокинутой бутылки не успевает вылиться вино.
Солдаты захохотали.
— Надеюсь, что господин профессор произнесет тост в честь нашего императора, — сказал офицер, когда все уселись за стол.
— Да, — сказал Гегель. — Я желаю успеха французской армии и императору Наполеону, наследнику французской революции, реформатору, разрушающему старый порядок и открывающему перед Германией новые пути. Наполеон — это душа, которая обнимает весь мир и повелевает им. Да здравствует Наполеон!
Узнав о том, что хозяин дома философ, французский офицер спросил, чью философию он считает истинной.
— Так вопрос ставить нельзя, — ответил Гегель. — История развития философии есть история развития самой истины.
— Но, может быть, господину профессору в таком случае известна сама истина?
— Пожалуй. Истина заключается в том, что она есть не только результат, вернее, не столько результат, сколько процесс. Она есть абсолютное знание о самой себе.
На секунду-другую за столом воцарилось молчание.
Затем грянул дружный смех.
— Эти немцы не могут говорить просто, — вытирая выступившие от смеха слезы, просвещал своих солдат офицер. — Они не могут сказать: «Госпожа такая-то любит господина такого-то». Они непременно скажут, подражая своему философу Канту, что в силу внутренних, имманентных причин, побуждающих душу к поиску другой родственной души, дабы не блуждать в этом мире одинокой, госпожа такая-то… и т. д.
— В этом есть смысл, — заметил Гегель. — Каждому движению присущ внутренний импульс. Все противоречиво в самом себе, и это противоречие есть источник всякого движения…
Снова смех. На столе появились новые бутылки. Опять тосты в честь великого императора.
Император-то велик, поводырь зряч и дальнозорок, но толпа слепа. Она безмолвно служит своему императору, и этот героизм безмолвного служения рано или поздно превратится в героизм лести. Все в этом мире превращается в свою противоположность. Такова диалектика жизни. Все вещи и все дела предстают перед судом диалектики. В ней таится непреодолимая власть, перед которой ничто не может устоять, даже сама жизнь. Жизнь несет в себе зародыш смерти, как и все конечное. И сама человеческая душа есть лишь сон духа, который пробуждается вместе с деятельностью и засыпает, как только деятельность прекращается. Вечно только движение…
— Послушайте, профессор, — вновь обратился к Гегелю офицер. — Зенон утверждал, что Ахиллес не догонит черепаху, потому что, пока он добежит до нее, она хоть немного, но уйдет вперед. А вот мы настигли пруссаков, хотя они драпали, и скоро зададим им жару. Выходит, что Зенон был не прав? И наши пули, когда мы стреляли, летели и попадали в цель. Выходит, что логика жизни — это одно, а логика мыслей — совсем другое? В коллеже нам объяснили…
— Школьная логика, господин офицер, схватывает только внешние противоречия и не может с ними совладать. Но есть другая логика — диалектическая, признающая наличие противоречий в самой действительности. Само движение противоречиво. Когда мы пытаемся представить себе движение, мы представляем себе это так, что тело якобы сначала находится в одном месте, а затем перемещается в другое, из него — в третье… Мы говорим, что во время движения оно уже не находится в первом месте, но и не находится во втором. Потому что, как только скажешь, что тело находится вот тут, приходится соглашаться с тем, что оно находится в состоянии покоя.
— Да, но где же оно тогда?
— Двигаться — значит быть в этом месте и в то же время не быть. В этом состоит непрерывность времени и пространства, которая единственно только и делает возможным движение. Школьная логика учит: либо А, либо не А, третьего не дано. В действительности только благодаря третьему существует мир. Впрочем, извините, господа, я отлучусь на минутку.
Гегель собрал в своей комнате бумаги и вышел на улицу. Поить и кормить французов было уже нечем.
Сначала он укрылся в доме проректора университета Габлера, а затем перебрался в дом другого знакомого на рыночной площади. Здесь, сидя у окна, за которым полыхали костры и растекалось по небу зарево пожарищ, он привел в порядок свои бумаги. Это была последняя часть рукописи его первого большого философского труда, который он назвал «Феноменологией духа». Карл Маркс впоследствии сказал о «Феноменологии духа», что это «исток и тайна гегелевской философии». Сам Гегель спустя много лет назвал «Феноменологию» «путешествием за открытиями». В ней описан и метод познания истины.