— Да, Дионисий, — ответил Платон, — это хорошая аналогия. Твое рассуждение делает тебе честь.
— Благодарю, Платон. Но не лесть ли это? Впрочем, продолжай. Бог сотворил душу, он же сотворил и мир. Каким образом, Платон? Я слушаю тебя.
— Хорошо, Дионисий. Среди необозримых просторов мысли бог нашел нечто видимое, и это видимое не находилось в покое, а двигалось случайно и беспорядочно. Бог создал из хаоса порядок. Затем, рассудив, что в этом видимом непостижимое не может быть прекраснее разумного, а к разуму ничего не может быть причастно без души, бог, рассудив таким образом, вселил разум в душу, а душу — в тело и соединил их так, что вселенная стала одушевленным разумным существом. Так как мир должен был стать зримым и осязаемым, а без огня нельзя ничего видеть и без твердого, без земли, нельзя ничего осязать, то бог создал огонь и землю. Между огнем и землей бог поместил воздух и воду.
Бог сообщил миру наиболее соответствующее его норме движение. А Именно то, которое не есть движение вперед-назад, вверх-вниз, вправо-влево, а круговое. И Далее, Дионисий: душа — господствующее, царственное начало. И все телесное послушно ей. Бог видит в мире только самого себя, Дионисий, а душа человека видит бога. Бог есть начало и конец мира, его причина и его результат, его образ и его содержание. Только это и существенно, Дионисий.
— Только это? Последнее?
— Только это.
— Я поразмыслю об этом на досуге, Платон. Мне трудно поспевать за тобой. Мне кажется, что ты и сам иногда поднимаешься к таким высям, откуда ничего нельзя увидеть…
— Но все можно постичь, — ответил Платон. — Зримый образ есть пристань, где отдыхает душа в своем бесконечном плавании. Но, как только она оставляет пристань, там воцаряется тишина.
— Мне помнится, Платон, что нечто подобное ты говорил Диону. Вещи — лишь временные пристани идей. Идеи оставляют на причале свой след, но не оставляют сокровищ. И никогда больше не возвращаются к этим пристаням.
— Да, Дионисий. И поэтому бессмысленно поджидать истину на пристани, куда она не возвратится. Встреча возможна лишь в открытом море, а наш корабль — мысль. Но мы снова в плену образов. Сущность же заключается вот в чем: мир вещей есть мир бесконечного становления и разрушения. То, что преходяще, не может быть истиной. То, что разрушается посредством другого и существует посредством другого — а таков мир вещей, — недостойно внимания. Знание о преходящем есть преходящее знание. Умирающая истина есть ложь. Подлинной истинностью обладает только вечное и неизменное, к чему причастна наша душа и благодаря чему она бессмертна, — бог…
— Спасибо, Платон. Но теперь скажи мне, каждого ли ты готов учить тому, чему учишь меня? Впрочем, ты уже сказал: огонь ничего не теряет, когда от него зажигается другой огонь. Но ты же сказал и другое: философами становятся избранные. Стремление постигнуть подлинную суть мира, понять его как целое дало нам философию. Ты говорил: государством должны управлять философы. Но каждый ли философ должен управлять государством, Платон? Вот и мой родственник Дион, с которым ты беседуешь чаще, чем со мной, может возомнить себя философом. И если верно, что философы должны управлять государством, как ты говоришь, то значит ли это, что я должен разделить мою власть с Дионом?
— Ты прав, Дионисий, — ответил Платон. И подумал, что зря пытается просветить властолюбца и невежественного гордеца, возомнившего себя мудрецом и великим поэтом. — Хотя первой добродетелью, как я говорил, является мудрость, которая может принадлежать не всем, а четвертой — после мудрости, мужества и умеренности — справедливость, все же надо сказать, что мудрость, как и остальные добродетели, без справедливости мало что значит. Справедливость есть союз, но не высшего с низшим, не мудреца с ремесленником, как полагают в Афинах, но высшего с равным ему. Решение союза избранных в глазах подчиненных выше решения одного мудреца и потому обладает силой закона. Мудрость не есть всеведение, но всеведение исключает обвинение в несправедливости.
Союз философов — это самое высшее, Дионисий, и потому он огражден от посягательств толпы.
За философами, как я говорил, в разумном государстве должно следовать сословие воинов. Третье сословие — ремесленники и земледельцы.
— Я помню, Платон. Все эти сословия уже существуют.
— Люди сейчас разделены по богатству и происхождению, Дионисий. Ими движет частный интерес. А следует их разделить по умению, путем испытания и воспитания: мудрые — правители, мужественные — воины, умеренные — земледельцы и ремесленники. И кто к чему более пригоден, к тому его и определить.
— Ты говорил, что надо отнять детей у родителей, как это делается в Спарте.
— Да.
— И лишить всех богатства?
— Достоинством должно стать не богатство, Дионисий, но служение общему делу. Таков должен быть закон.
— Это суровый закон, Платон.
— Это священный закон, Дионисий. Следует внушить людям, что таков божественный закон.
— Но божественный ли он, Платон?
— Он лучший.
— У людей не будет личной жизни, богатства, у них отнимут детей, никто не будет иметь права перейти из сословия в сословие, мудрые будут управлять, мужественные сражаться, глупые работать. Ради чего все это, Платон? Каким высшим правом мы рассечем общество на касты, какой высшей целью мы объединим этот лишенный страдания и любящей души механизм? Даже тиран, Платон, жалеет свой народ. А ты философ…
— Народ будет лишен не всей души, Дионисий, но только той ее части, которая смертна, которой свойственно страдать, испытывать счастье, горе, радость, страх. Эта часть души помещена в сердце. Но есть вторая часть, бессмертная, долг которой — следовать истине, а не химерам. Мы, таким образом, будем действовать во имя истины, ради истины и от имени истины, Дионисий.
— Я не обнаруживаю этой истины в моей бессмертной душе, Платон. Ты открыл мне истину твоей души, но как мне найти ее в моей?
— Ищи, — сказал огорченный словами Дионисия Платон. — Я подожду. — И, уловив насмешливый взгляд тирана, добавил: — В Афинах подожду.
Платон уехал. Но лет через десять был вновь приглашен в Сиракузы. Приехал. И опять не нашел общего языка с тираном…
Гегель, считавший Платона своим предшественником в философии, так рассказывает о конфликте, возникшем между Платоном и Дионисием: «Дионисий так же мало мог переносить присутствие Платона, как и его отсутствие, а присутствие Платона, кроме того, стесняло его… Его интерес к философии был таким же поверхностным, как его многократные пробы своих сил в поэзии. И так как он желал быть всем — поэтом, философом и государственным человеком, — то он не мог выносить, чтобы другие им руководили. Между Платоном и Дионисием не установилась, таким образом, тесная связь, и они то сближались, то снова расходились, так что и третье пребывание Платона в Сицилии кончилось охлаждением между ними, и прежняя дружба не восстановилась».
ПЛАТОН МНЕ ДРУГ, НО…(Аристотель)
Аристотель (384–322 гг. до н. э.) — древнегреческий философ, которого К. Маркс назвал «величайшим мыслителем древности». Аристотель родился в городе Стагире (почему его называют Стагиритом) в семье врача. В 17 лет поступил в Академию Платона, в которой оставался около 20 лет (до смерти Платона). В течение трех лет был воспитателем наследника Македонского престола — Александра. Аристотель занимался вопросами логики, психологии, теории познания, космологии, физики, зоологии, политической экономии, политики, педагогики, риторики, эстетики. Это был величайший энциклопедический ум древнего мира, систематизировавший огромный объем различных знаний.
В своем философском учении Аристотель колеблется между объективным идеализмом и материализмом. Первопричиной мира, по Аристотелю, является высший разум (нус) или бог — «неподвижный перводвигатель». Центр этого мира — неподвижная Земля, вокруг которой обращаются Луна, Солнце, планеты и небо. Но вместе с тем Аристотель по многим важным вопросам выступал против платоновской теории идей. В критике философии своего учителя Платона, в учении о познании он, по словам В. И. Ленина, «вплотную подходит к материализму».
Основные труды Аристотеля «Органон», «Метафизика», «Физика», «О частях животных», «Никомахова этика», «Политика», «Аналитика» (первая и вторая — учение о логике).
В средние века учение Аристотеля было искажено в платоновском духе и в таком виде канонизировано католической церковью; оно превратилось в теоретическую основу средневековой схоластики и надолго затормозило развитие философии в Европе. Разумеется, сам Аристотель не имел к этому никакого отношения.
— Ты знаешь, учитель, что мы скоро расстанемся, — сказал Александр. — Я полюбил тебя за эти годы, и мысль о предстоящем расставании повергает меня в печаль. И еще меня мучает вопрос: все ли я постиг из того, чему ты меня учил?
— Отныне твоим учителем будет сама жизнь, — ответил философ. — Нужно только, чтобы душа всегда оставалась мягкой, подобной теплому воску. Но разум твой должен быть твердым, как кристалл. Шлифуй его грани. Лишь многогранный и чистый кристалл способен отразить в себе весь блеск мудрости, Александр. Ты сын монарха и по логике вещей — будущий монарх. Но и став им, занимайся искусством, науками и в особенности философией. Все науки более необходимы в жизни, нежели философия, но лучше ее нет ни одной.
Аристотель умолк, глядя на блестящий медный шарик, который держал на ладони. Они сидели под деревом, в тени, но солнечные лучи пробивались сквозь колеблемую легким ветром листву и вспыхивали золотыми огоньками на поверхности шарика.
Александр склонился к плечу учителя так близко, что головы их касались друг друга. Александр невольно рассмеялся, увидев в шарике лицо учителя: нос его был непомерно широк, а губы растянулись в нелепейшей улыбке. Впрочем, и сам Александр выглядел не лучше. Аристотель сжал руку и опустил ее на колени.