— Да, еду, — мягко улыбнулся Бурунц.
Но все не ехал. Все стоял у забора и думал. Но он не любил решать дела наспех и потому присел на крылечко и не торопясь выкурил самокрутку.
Потом снова поднялся на второй этаж и стал дожидаться, когда освободится секретарша. Передал ей рапорт. Пусть дело идет своим ходом. После того как она зарегистрировала бумагу под соответствующим номером, Бурунц с виноватым видом приоткрыл дверь в кабинет начальника.
— Что-то такое там все же было, товарищ майор… — Он конфузливо улыбался. — Есть там моя вина, есть и моя правда… — Еще на секунду или на две задержался в дверях: — Только не хочется, товарищ начальник, чтоб моя служба зависела от доброты Амо Вартаняна…
Через пять минут гнедой конь нес его по шоссе, ведущему из районного центра домой, в Урулик.
В первые дни Норайр никого и ничего на заводе не замечал. Он целиком был поглощен своей работой. Да и кого замечать? Стоят у столов люди, формуют черепицу. А столы длинные, похожи на те, которые обычно видишь на базарах в маленьких городах. Норайр держался особняком. Пока что ему больше всего хотелось подружиться с серым конем. Заведующий производством сказал: «Главная твоя задача-освоить коня».
Но как-то утром на завод пришел разъяренный Шмавон Галустян. Надо строить, надвигается зима, а завод плохо отпускает колхозу материалы. Из конторки навстречу председателю вышел заведующий производством — пожилой невзрачный мужчина в старой шинели.
— Почему не даете мне черепицу?
— А мы увеличили производство, — охотно пояснил мужчина в шинели. — Теперь завалим вас выше потребности, лишь успевай арбы подгонять.
Галустян потоптался около длинного стола. Гнев его нарастал.
— На кирпичном заводе известные брехуны, — проговорил он, — любят здесь успокаивать да обманывать…
Ему не ответили.
— На моей земле завод поставили, моей глиной пользуетесь, мою воду берете и меня же обходите!
— Кто посмеет! — усмехнулся заведующий. — И не такой ты мужчина, товарищ Галустян, чтоб тебя обойти. Ты сам кого хочешь к ногтю прижмешь.
Председатель колхоза махнул кулаком и пошел, сдерживая гнев, в дальний край помещения. Там возилась с глиной худенькая девочка в темном платке.
Норайру было интересно, чем все это кончится. Он уже наготовил глину на полсмены и сейчас неотступно ходил за председателем.
Девчонка в первую минуту Норайру не понравилась. Белобрысенькая, курносенькая… Видно, из молокан. В Урулике армяне, молокане, курды — все жили рядом. Тоже, работница! То мало возьмет глины и торопится — добавляет, добавляет, прямо как наперсточком меряет. То вдруг переложит — и сама застынет, разинув рот.
Галустян вырвал у нее формовочную машинку, сбросил со щитка в кадушку несколько уродливых черепиц. Сам принялся набивать форму глиной:
— Видно, председатели колхозов должны приходить сюда за вас черепицу делать!
Белобрысая девушка стояла возле кадушки, поджав губы, высоко вскинув голову, смотрела на Галустяна злыми немигающими глазами.
— Вот давно бы так! — насмешливо крикнул заведующий производством. — Теперь-то у нас дело двинется!
Тут прибежал запыхавшийся посыльный из колхозной конторы и сообщил, что председателя зовут к телефону.
— Председатель не может, — очень серьезно сказал заведующий, — председатель занят.
— Райисполком требует!
— А вы скажите райисполкому, что председатель колхоза делает черепицу.
Девушка, у которой Галустян отнял формовочную машинку, вцепилась в его рукав и звонко потребовала:
— Вы, товарищ председатель, уйдите! Если плохо работаю, так вы бы узнали сперва, что я только еще третий день…
«Значит, вместе со мной поступила», — отметил Норайр.
— Может, вы хотели меня поучить, но так не учат!
Галустян с удивлением взглянул на работницу, бросил машинку и пошел к выходу. Все засмеялись.
— Это ты здорово его отбрила! — похвалил Норайр.
Девушка старательно набивала форму. Ей было лет шестнадцать — семнадцать. Норайру понравилось, что, возясь с глиной, она все-таки выглядит такой чистенькой. Сделает несколько черепиц и аккуратно сполоснет руки в кадушке с водой. Из-под темного платка смешно выставлялся вздернутый носик.
— Тебя как звать-то? — спросила она.
— Норайр.
— Дуся, — сухо отрекомендовалась девушка.
Разговор, по-видимому, был исчерпан. Норайр потоптался еще немного у ее стола и поплелся на свое место. Она пошла за ним и, стоя в дверях, внимательно смотрела, как он водит по кругу лошадь.
— Вот, Норик, — задорно подмигнула ему, — главное наше дело — не теряться!
Теперь Норайр стал в свободные минуты часто забегать в цех. Он быстро узнал о ней все и о себе рассказал кое-что.
— Мою жизнь описать — это годы понадобятся, — сурово объяснил он.
А ее жизнь была совсем простая. Осталась сиротой, посоветовали добрые люди поехать в город. Определилась домработницей. Не обижали.
Старый армянин-профессор занимался с ней по русскому языку и по арифметике. Приходя домой, не спрашивал: «Что ела?»
Спрашивал: «Сколько прочитала?»
— Но только, Норик, — восклицала она, — нельзя ведь до старости чужие тарелки мыть! Так и жизнь пройдет — не заметишь.
И когда она узнала, что в родном селе открылась вечерняя школа для молодежи, то все бросила и уехала домой. Жила у каких-то дальних родственников. А учиться поступила в шестой класс…
Норайр теперь приносил ей в цех глину. На заводе полагалось, чтобы каждый обслуживал себя сам. Но, едва Дуся поднимала ведро, являлся Норайр и молча отнимал его. Он следил и за тем, чтобы в кадушке у нее всегда была свежая вода.
Однажды он зазевался. Вместо него глину Дусе принес работавший с ней по соседству рослый двадцатилетний Ваник.
— Не бери! — сердито потребовал Норайр.
— Разве я стану с ним связываться? Очень он мне нужен,? — готовно отозвалась Дуся. — Пусть даже и не старается…
Но глину у Ваника все-таки брала. И раз, войдя в цех, Норайр увидел, как девушка перемигивается со своим соседом.
Да ведь он долговязый, а я вон какая малень-
кая, — успокаивала она Норайра, — я же с ним дружбу не заведу.
Прошло еще несколько дней, и Дуся сообщила с довольной улыбкой:
— Он очень глупый… Все допытывается, можно ли, чтоб он мне купил на платье. Дурак настоящий!
— Чего на платье? — не понял Норайр.
— Ну, материялу…
Норайр дико взглянул на нее и больше не стал разговаривать. Ушел месить глину. Через полчаса он вызвал Ваника из цеха. Сказал как-то странно: «Там тебя люди спрашивают». Дуся высунулась в окно и с беспокойством увидела, что оба они топчутся у ямы. Долговязый Ваник опасливо переступает ногами возле самого края. Щуплый Норайр, загораживая проход, внушает ему что-то. Вернувшись в цех, Ваник, фыркая и отворачиваясь от Дуси, потащил свою кадушку на другое место. Он пристроился теперь работать в противоположном конце помещения.
Потом Норайр вызвал к яме и Дусю. Спросил не глядя:
— Какую ты материю хочешь?
Она всплеснула руками:
— Да что ты, Норик, миленький! Взбесились вы оба? Ничего мне не надо. Да разве я взяла бы? Да на что мне?!
В воскресенье, встретив ее возле колхозного клуба, он сунул ей в руки сверток — три метра цветастого штапеля.
О Ванике больше разговора не было.
Никогда еще Норайр не жил так, как сейчас. Никогда еще у него не было так мало времени. Дуся затащила его в клуб. Они танцевали. Больше никто не мог пригласить ее. Норайр только скрипел зубами, если другие парни приближались к ней. И этого было достаточно: она с удовольствием всем отказывала.
Приходя в клуб, Дуся надевала часы марки «Звезда» и неутомимо откидывала рукав, чтобы они были видны. Часы она купила в городе. Три месяца откладывала деньги. Ей нравилось, когда ребята спрашивали у нее о времени. И, чтобы другие не делали этого, Норайр сам то и дело осведомлялся: «Который пошел?»
Но он промолчал, когда к Дусе приблизился Размик и с улыбкой, не произнося ни слова, отодвинул рукав ее жакетки. Открылись часы. По-прежнему вежливо улыбаясь, парень прислонил ухо к циферблату* слушая, как тикают маленькие часики, и сказал изумленно: «Ого!»
Промолчал Норайр и тогда, когда Размик потянул Дусю за руку и вывел на середину танцевальной площадки.
С Размиком связываться было опасно. При нем в клубе никто не осмеливался хулиганить. Как-то раз с обычной своей странно блуждающей улыбкой он поднял в воздух двух рассорившихся парней и пронес их к выходу. А там, под всеобщий смех, выбросил на улицу.
Но в клубе он бывал редко. Дуся знала, что он сирота, живет у своей бабки и часто уезжает в город по каким-то делам — работает там как будто. На уруликских девчат он не обращал внимания, и Дусе было лестно, что Размик танцует с ней.
А щуплый, маленький Норайр стоял у стены. И Дусе было жалко его. «Струсил мой Норик!»-снисходительно думала она. И не осуждала. Она и сама ни за что не разрешила бы ему заводиться с Размиком. Норайр был еще мальчиком, а Размик уже мужчина.
Танцевать с Размиком было интересно. Он ничего не говорил, только значительно глядел на Дусю, прижимал ее к себе и улыбался.
Музыка кончилась.
— «Тишина» — какая хорошая пластиночка! — вздохнула Дуся.
Не выпуская ее руку, Размик пошел к столику, за которым пристроился заведующий клубом. Тот не торопясь накручивал ручку патефона.
— Еще «Тишину» попрошу!
Завклубом ворошил пластинки, отыскивая подходящую.
— А другие люди желают разнообразия, — нравоучительно проговорил он. — Сейчас новое что-нибудь прокрутим.
Размик все еще улыбался, только глаза стали строже.
— Хотелось бы «Тишину», — спокойно повторил он.
Заведующий переменил патефонную иголку.
— Ты же не один здесь! У себя дома крути хоть до утра, что тебе нравится. А здесь клуб!
Подступив на шаг ближе и все не выпуская Дусину руку, Размик отчетливо произнес:
— Советовал бы все же поставить «Тишину»…