колхозники. Кто шел, кто ехал — по делам в город. Каждый добавлял что-то свое. Вскоре Бурунц получил подробную информацию: и о том, что Норайра заперли в сельсовете и что Дуся звонила в районное отделение, что бабка Сато дрожала перед собакой и что сейчас взялись трясти деда Семена.
Бурунц подгонял коня и морщился. Конечно, деда притянули из-за Норайра. Дед Семен — непричастный. Но* райра тоже зря путают…
Но тут он строго оборвал себя: заранее не настраиваться! Тем более, что с этим парнем ты как-то связан. Надо проявлять беспристрастность — ведь еще толком тебе ничего не известно.
И все-таки он не мог думать о мальчишке, как о преступнике. Это только Норайру казалось, что Бурунц мало интересуется его новой жизнью в Урулике. А Бурунц знал все — и про Дусю, и про работу, и про танцы в клубе, и про столкновение с Размиком. Не станет Норайр — вот так, захваченный жизнью, — помышлять о преступлении.
Тогда кого же подозревать?
В этом деле Бурунцу кое-что казалось странным.
Все произошло во время его отлучки. Случайность это или так было задумано? А если задумано, значит, преступник хорошо осведомлен о его планах. Выезд участкового уполномоченного в районный центр был на этот раз внеочередным, и Бурунц только одного Норайра предупредил заранее, что предстоит такая поездка. С другой стороны, как только произошла кража, люди вспомнили, что видели Норайра-опять-таки это имя! — уносившего из села белых кур. Не могли этого не вспомнить при данных обстоятельствах. Сам Бурунц видел мальчишку с петухом. Значит, в умах людей возникла мысль о непременной причастности Норайра к ограблению птичника. Да как и думать иначе, если во всем Урулике только один этот парень имел в прошлом судимость за кражу! Все ниточки слишком уж явно вели к Норайру.
Вот эта преднамеренность улик смущала участкового уполномоченного. А если верить в невиновность мальчишки, — Бурунц в это верил! — то получалось, что преступник умышленно наводит розыск на ложный след.
Уставший конь то и дело переходил с рыси на шаг. Всадник нетерпеливо понукал его шпорами.
Осенние дни короткие. Он прибыл в село, когда стало уже темнеть.
— Самое главное: что в той записке было, которую он проглотил? — веско произнес председатель колхоза.
Катарьян слушал снисходительно и терпеливо.
— Самое главное, — возразил он с видом превосходства, — кто у него сообщники? Кур не станут прятать в селе. Их унесли. Мне думается, побросали в мешки — и до машины. Брал Норайр, как все здесь знающий, носили другие. Может, даже не наши, а приезжие. А по ночам, когда его прежде видели с курами, — это он разведку делал. Взял одну, взял другую, потом подготовился — и сразу двести! Надо узнать сообщников. Подозреваю, к примеру, деда Семена, хотя он пока ни в чем не сознается.
Бурунц сидел на табуретке в нижней бязевой рубахе — невысокий, степенный, усталый. Сапоги он скинул. Надо было переодеться с дороги. Жена принесла старые башмаки, и он неторопливо шнуровал их, держа ногу на весу.
— Самое главное… — теми же словами начал и он, когда собеседники умолкли, — самое главное- выяснить, с кем это он в карты играл и кто ему за долги курами платил.
— Да никто! — Катарьян рывком поднялся с места. До сих пор он говорил мягко, понимая что разоблачение Норайра ставит и Бурунца в трудное положение. А все-таки он уважал Бурунца за долгую и честную службу. Но больше не мог сдерживать себя. — Никто ему не платил, никаких карт не было! Выдумки все это. Он брал сначала по курочке — примерялся. А тем временем аппетит разыгрывался. И кто, кроме него, мог привести в село жуликов-профессионалов? А дело это оформлено опытными людьми. Один он имеет связь с преступным миром.
Все было известно Катарьяну. Целый день он распутывал ниточку за ниточкой, и его усилия даром не пропали. А сейчас он держался хоть и с достоинством, — как и надлежит хозяину положения, — но скромно, не выпячивался.
— Думаю так: мы увезем мальчишку с собой, и там у нас он разговорится. Деда тоже возьмем…
Бурунц зашнуровал второй башмак, надел гимнастерку и снял с вешалки плащ.
— Аспрам, — позвал он жену, — у тебя есть, что ли, покушать, попить? Мясо, говорила, какое-то есть. Поставь на стол. Тутовку подай. Угости товарищей.
Катарьян озадаченно поморгал:
— А ты куда?
— К Норайру пойду.
Дверь уже хлопнула, а лейтенант все раздумывал: как же это? Участковый один пошел к преступнику? И как раз к такому, с которым он связан и по делу о пропавшей козе, да и вообще…
Он усмехнулся:
— Неосторожный у вас муж…
Молодая женщина поняла его по-своему:
— Степан? Правильно, очень смелый. Рискованный. Не в пример другим — Она поставила на скатерть чашки. — Как будто две головы у него.
Норайр время от времени стучал кулаком в дверь и враждебно объявлял:
— Голодный.
Или:
— Спать хочу.
Дусю больше к окнам не подпускали. Перед вечером он только видел, как она ходила в отдалении по площади. Но ужин ему принесли — из дома деда Семена. А когда стемнело, дали соломенный матрас.
Норайр полежал на спине, закинув руки за голову. Привыкал к своему новому положению. Потом вскочил и трахнул кулаком по двери. От скуки решил потребовать подушку.
И тут в комнату вошел Бурунц.
За его плечом показалось сердитое лицо дежурного:
— Что стучишь? Чего опять хочешь?
— Подушку… — шепотом выдавил Норайр.
В комнате было темно. Но из коридора, сквозь дверное стекло наверху, посвечивала электрическая лампочка. Бурунц огляделся, ногой пододвинул табуретку и сел. Норайр все стоял, с испугом глядя на участкового уполномоченного. Чего он только не передумал за это время: Бурунц отказался от него, не верит, не хочет прийти, Бурунц его продал! Мысленно он страшными, обидными, горячими словами разговаривал с капитаном. Но теперь, когда Бурунц пришел, он только искал его взгляда, чтобы понять, как этот человек отныне будет к нему относиться.
— Об удобствах хлопочешь? — сухо поинтересовался Бурунц.
Норайр отрицательно мотнул головой.
— Я не брал кур! — гневно крикнул он.
И словно прорвало его. На что ему эти куры? Он работает- что хочет, то и может купить! Разве люди не понимают, что он завязал узелок на прежней жизни? Неужели всегда на нем будет пятно? Почему все село его так ненавидит?
— Постой! — приказал Бурунц. — Не успел я приехать, какая-то девчонка кинулась: «Почему пачкают Норика? Он невинный!» Дед Семен прибежал: «Освободите мальчишку!» С кирпичного завода дали тебе хорошую характеристику. Так что, видишь, не все ненавидят.
Он свернул папироску, закончил сурово:
— А прошлое за людьми тянется — это верно. За ошибку человек отвечает. Искупить надо ошибку в глазах людей.
— Чем еще искупить? — с болью спросил Норайр. — Я работаю…
Участковый уполномоченный неторопливо курил, зажимая в кулаке светящийся огонек.
— Что за бумагу ты проглотил?
— Это не имеет значения… Совсем другое… Письмо одно… Не хотел им показывать… — Он снова крикнул: — Я не виноват!
Участковый уполномоченный внимательно смотрел на него:
— Верю. — Затянулся папироской. — Знаю.
Норайр всхлипнул.
Бурунц отлично понимал его состояние. Не хотелось, чтобы потом мальчик стыдился этих минут. Сейчас не ласка ему нужна, а вся твердость, что есть в характере.
— Вот, Норайр, — уполномоченный заговорил озабоченно и деловито: — вспомни, сообщил ты кому-нибудь, что предстоит мой отъезд?
— Нет!
В запале выкрикнув это короткое слово, Норайр запнулся, смешался. Похоже было — что-то вспомнил.
— Видать, все же кому-то говорил… — Участковый уполномоченный прижал окурок к ногтю и бросил в пепельницу. — Кто-то на тебя, парень, тень наводит. Кому-то нужно, чтоб ты вышел виноватым.
Норайр уже овладел собой. Он не мальчишка, он мужчина и бывал не в таких переделках. Раскисать нечего!
— Этот… который приехал из райцентра, — сказал он хрипло, — лейтенант… ничего не понимает… Я тут сижу взаперти — больше его разгадал!
— Самое главное, с кем ты в карты играл и кто тебе курами платил?
— Я не знал, что они колхозные, клянусь! — Норайр мотнул головой.
— Опять хочу поверить тебе. Но все-таки они были колхозные. И кто ферму уничтожил, он не одного какого-то хозяина обобрал — он Ёсех людей в селе обидел. И, по закону, его вина увеличивается. Так что же ты разгадал, поделись?
Мальчишка замялся. Молчание тянулось. Бурунц свернул еще одну папироску.
— Конечно, я и сам должен бы знать. У меня под боком в карты играют, воровство происходит. Прозевал я.
И опять Норайр ничего не ответил. В темноте слышалось его прерывистое дыхание.
— Вот мы говорим: «Искупить прошлое»… — Огонек в руке участкового прочертил плавную линию и снова исчез в кулаке. — А это что значит? Ты должен уяснить — с нами тебе интереснее или с теми, кто пакостит. Говоришь: «завязал узелок»… Так этого, по-моему, мало. Ты в глазах людей доверие заслужи! — Он поднялся. — Ладно. Завтра мы и сами поищем картежников и любителей кур. Кое-что начинает проясняться. А сейчас — собирайся. Что тебе здесь ночевать? Ты, оказывается, удобство любишь, у меня переночуешь.
Норайр не шевелился. Изменившимся, ломким голосом спросил из темноты:
— Значит, не верите мне?
— Сказал — верю.
— А ночевать все-таки у вас? А можно мне, если вправду вы верите, отлучиться? Можете отпустить?
Бурунц подумал:
— Не я тебя сажал. Да и вообще не очень-то по закону тебя задержали. Отпустить можно. Только какой тебе смысл?
— Так я ведь тоже на кого-то держу в уме. А возможно, там и не виноваты. Выяснить надо.
Он говорил приглушенно, отойдя в дальний угол комнаты, и явно чего-то не договаривал.
— А ты со мной посоветуйся.
Норайр долго надевал телогрейку.
— Не верите, тогда и не надо, — сказал он спокойно. — Я не доносчик, товарищ уполномоченный.