ла не получали жалованья.
Бурунц и Сусанна учились в этой школе в более позднее время, уже при новой власти. Сусанна была самая шумная девчонка из всех школьниц. Она щедро раздавала подзатыльники ребятам и никогда не плакала. Маленькому Бурунцу доставалось особенно. До сих пор она не знает, как нравилась мальчишке, которого нещадно колотила в те далекие годы.
— Что же ты заранее так переживаешь? — сочувственно спросил Бурунц. — Тебя, может, по этому делу вовсе и не привлекут…
— Вот ты ничего и не понял, Степан, — с грустным удивлением проговорила женщина, — ничего ты не понял…
Она поднялась. Бурунц видел, что сейчас она уйдет. Может быть, и не скажет, зачем приходила. Виновато шепнул:
— Не сердись, если не так ответил…
— Разве суд мне страшен? — Женщина сурово покачала головой. — Тем более виновата я — во всяком случае, в ротозействе. Нет, мне надо, чтоб ни в одной душе подозрения на меня не осталось! Не ради должности, а чтобы верили мне…
Аспрам тихонько погладила ее по плечу:
— Вы успокойтесь.
Сусанна Ростомян отстранилась и кивком поблагодарила за угощение. Хозяева проводили ее через двор до калитки. У каменного забора она остановилась:
— Степан, обели меня перед людьми! Не могу так жить… Если что можешь — сделай!
На допросах Воронцов Ераносян крепко стоял на своем. Он — честный человек. Теперь об этом говорить неудобно, но это так. Разве следователь не помнит, что он вернул найденные на улице десять тысяч? Об этом в газетах писалось. Вот и надо подумать, каким образом такой человек превратился в жулика. Попал в колхоз «Заря», в компанию плохих людей, — и сгубили его, запутали. Он, как ишак, на своей спине таскал для других ценные грузы.
— Подбили меня, опутали, — твердил он. — Председательница взяла восемьдесят, бухгалтер пятьдесят с лишним, а в мой кулак только крохи со стола смахнули.
Следователь вместе с Бурунцем побывал дома у счетовода. В двух беленных известкой комнатах не было почти никакой мебели. Простой стол, облупленный, выцветший шифоньер, тахта с потертым дедовским паласом. На что же этот человек истратил похищенные деньги? Старший оперуполномоченный районного отдела милиции Вартанов выдвинул предположение, что у Воронцова где-нибудь, возможно, есть вторая семья. Но это вызвало только улыбку у людей, хорошо знавших счетовода. Он всегда был на глазах, выезжал не иначе, как по делам колхоза, и домой возвращался раньше срока.
Следователь все больше задумывался. Невозможно поверить навету на Сусанну Ростомян. С другой стороны, похоже, что Воронцов говорит правду.
Устроили очную ставку.
Бухгалтера Алексана и до этого несколько раз вызывали на допрос:
— В преступной халатности — виновен, — каялся он. — Доверился подлецу — виновен. Перед людьми за то, что не стоял на страже их копейки, как должность моя велит, — виновен и отвечу. А денег не брал!
Он стал пить еще больше прежнего. От друзей отмахивался: все равно к одному концу!.. Пьяный приставал к знакомым: «Верите вы мне или нет?» Если отвечали: «Верим», — старик начинал плакать: «Как же можно ве-рить мне, разя всех подвел?
Пьяница, конченый человек… Не верьте мне, гоните меня вон!» Если говорили:
«Не верим», — он возмущался еще больше. Хорохорился: «Я в жизни копейку чужую не взял! У меня руки чистые. Я еще всем докажу…»
На этот раз в милицию он явился тихий и трезвый.
Плечо у него дергалось, правая рука мелко и непрерывно дрожала. Кто-то вымыл его, одел во все чистое.
Глаза у старика были кроткие и терпеливые. Он сел на указанное место и прижал дрожащую руку другой, здоровой рукой.
Воронцова привели и усадили в противоположном углу комнаты. Он вошел обычной своей медвежьей поступью, приминая половицы. Когда уселся, то вежливо поздоровался с Алексаном.
Бухгалтер только дернулся и, что-то шепча, отвернулся в сторону.
— Чего уж вы так! — сочувственно сказал Воронцов. — Кончать надо спектакль, папаша. Повиниться бы вам начистоту — и делу конец.
Обстоятельно и солидно подтвердил свои показания,
Алексан крикнул:
— Ложь! Оговор!
Воронцов укоризненно покачал головой:
— Зачем же от всего отказываться? — Он снисходительно улыбнулся. — Нельзя же так… Вот у меня будет вопрос: склоняли вы меня пить с вами или нет?
— Не склонял, — тихо отозвался Алексан, — но уговаривал, это верно. Потому что как сам пьяница поганый, то всегда искал компанию.
— А что я отвечал на эти уговоры?
— Отказывался.
— Правильно. А почему?
Алексан подумал и с отвращением объяснил:
— Тогда еще ты человеком прикидывался, хотя уже весь прогнил насквозь.
— Ну вот, опять вы…
Вмешался следователь. Было приказано не оскорблять друг друга.
— Нет, я на старого не обижаюсь. Что же обижаться, если человек вне своего ума? — Воронцов ощупывал бухгалтера злыми глазами, но голос его звучал ласково. — Пусть скажет, почему я отказывался с ним выпивать?
Алексан несколько раз глотнул воздух, прежде чем успокоился и смог ответить:
— Говорил, что счетоводу не положено пить с бухгалтером, Но все-таки, подлец, выпил, когда я поднес!
— Верно! — Ераносяна такой ответ явно обрадовал. — И когда я с вами начал пить? Первый раз когда выпили вместе?
Старик не мог понять, почему его враг радуется. Неохотно буркнул:
— В марте, кажется…
— Верно! Теперь пусть гражданин следователь посмотрит, от какого числа был подделан первый чек. Не Трудитесь даже смотреть: это тоже произошло в марте! — Воронцов всем корпусом потянулся к столу, за Которым сидел следователь. — Теперь я заявляю, что именно в марте они с председательницей меня обработали. За этой именно выпивкой все и решилось. Уговорили Воронцова отстать от честной жизни. Златые горы обещали.
— Врешь! — Алексан заколотил дрожащей рукой по колену. — Все ты врешь! Хотя бы председательницу не Путай!
— Пусть старик ответит, — спокойно попросил Воронцов, — может ли бухгалтер не заметить подделку чека, особенно когда подделка такая грубая?
— Доверял я тебе, подлецу! — с Отчаянием воскликнул Алексан.
— А между тем бухгалтер — должность недоверчивая! — отрезал Воронцов. Холодно сообщил следователю: — Больше вопросов не имею.
Следователь попросил его назвать, когда, где именно и при каких обстоятельствах он передавал бухгалтеру деньги. Воронцов стал перечислять даты, суммы:
— Один раз дал прямо в конторе- и для него и для председательницы. Это было, когда из города вернулся после продажи мяса… Всех случаев, конечно, не помню. В другой раз завернул деньги в газету — тысяч, что ли, двадцать — и к нему домой принес. Сумма была, так сказать, с доставкой…
Алексан скорбно мотал головой, шептал;
— Нет… Нет…
Следователь наклонился к нему:
— Хотите что-нибудь заявить?
— Что ж заявлять? Не было этого. Да все равно вы мне не поверите…
Воронцов усмехнулся.
С Сусанной Ростомян он держался совсем иначе.
— Когда бухгалтер во время выпивки, в марте месяце, объяснил мне, что все такое будет делаться с ведома председателя, — показал он на очной ставке, — я, прямо скажу, не поверил! Как можно! Товарищ Сусанна — уважаемый человек, все ее знают. Про ее жизнь, как я слышал, даже в школах учат. Видный человек. Но потом бухгалтер разъяснил, что именно из-за авторитета председателя все у нас сойдет безнаказанно. Тогда я поверил.
Сусанна внимательно и строго смотрела на него. В ее взгляде не было ни волнения, ни беспокойства. Лицом к лицу против Воронцова сидела пожилая женщина, много видевшая в жизни, никогда не просившая снисхождения и сама не умеющая щадить.
Она спросила:
— Ты лично мне передавал деньги?
Она подчеркнула слово «лично». И Воронцову на секунду показалось, что он ее понял.
— Как можно! — торопливо отозвался Воронцов. — У меня с председателем не было личного общения. Деньги передавались через бухгалтера. Алексан назначал: из пятидесяти тысяч — тридцать председателю, пятнадцать бухгалтеру, пять счетоводу Воронцову. Я брал свою пятерку, остальные сорок пять вручал Алексану. А уж как он там дальше распоряжался, меня не касалось. Может, товарищ Ростомян этих денег никогда и не видела и ничего о них не знала. Не берусь утверждать.
— Так это уже что-то новое! — подхватил следователь. — До сих пор вы заявляли, что председатель колхоза Сусанна Ростомян получила восемьдесят тысяч от вас.
Он придвинул бумагу, чтобы записать показание.
— От меня, — смиренно согласился Воронцов, — но не из рук в руки. Через бухгалтера. Если, конечно, бухгалтер отдавал… — Помялся и осторожно добавил: — Что сомнительно, как я теперь понимаю…
Сусанна остановила пишущую руку следователя:
— Хотя для меня это удобно. — лазейку мне дает, — я все же заявляю, что по-прежнему не верю насчет Алексана. Он пил, правда, и сильно пил, с тех пор как у него единственный сын погиб на войне, но воровать не мог. — Она усмехнулась: — Воронцов меня выгораживает ради своего интереса. Одного Алексана ему удобнее будет проглотить.
Воронцов опять встретился с ней глазами, первый отвел взгляд в сторону и поднял руку, как школьник на уроке:
— Может быть, председатель скажет, зачем она держала при себе пьяницу-бухгалтера?
— Хорошо работал.
— А для чего я понадобился? Почему меня переманили с почты?
— Считала тебя честным, Воронцов, но ошиблась.
— А Может, для того, чтобы впоследствии было оправдание перед колхозниками? Чтобы свои грехи Воронцовым прикрыть? Вот, мол, все Воронцову верили, и мы поверили, а он всех обманул!
Сусанна спокойно подтвердила:
— Да, Воронцов, так и есть, ты всех обманул…
Норайр стоял у калитки. Ноги он расставил широко. Руки сунул в карманы лыжных брюк. Красно-зеленая ковбойка с короткими рукавами и расстегнутым воротом чуть смягчала свирепый его загар. Он задорно улыбался, поглядывая на подходящего к дому Бурунца.
Бурунц делал вид, что не замечает юношу. Глядел под ноги и все-таки по временам тоже улыбался — не мог сдержаться.