Аспрам с шумом захлопнула дверь.
— Товарищ, — старик прикрыл глаза бесцветными ресницами, — там, где я жил раньше — в Париже, — там я не пришел бы сообщать о своих догадках полицейскому офицеру. У меня есть правило: «Держись в стороне». Но здесь другие нравы.
Он извлек из кармана стопку листочков, выдранных из книги малого формата.
— Несколько дней назад — накануне тех событий — я брил счетовода Воронцова Ераносяна, — проговорил он значительно. — Попросил у его жены, чтобы подала бумагу — вытирать бритву. И она принесла мне два таких листочка. Один я использовал, другой спрятал в запас. После работы случайно посмотрел — и что-то меня заинтересовало. Кое-что, товарищ Бурунц! Я стал думать. Сегодня утром опять был у них в селении и сам напросился побрить голову Никогайосу — это сын Воронцова. Конечно, опять мне понадобилась бумага. Как я и надеялся, мне снова подали такие листочки, но на этот раз малоинтересные. «Вам, — спрашиваю, — не жалко книгу?» — «Нет, — говорит супруга Воронцова, — все равно муж велел ее выбросить». Понимаете-выбросить книгу?!
Бурунц потянул к себе листки. С первого взгляда стало ясно, что книга совсем новая, незачитанная. Уголовно-процессуальный кодекс. Куплена в букинистическом магазине, в нынешнем году — на последней странице был штемпель, сниженная цена и пометка о дате. Для чего понадобилось счетоводу покупать эту книгу? Для чего понадобилось ее выбрасывать?
— Сначала в мои руки попал вот этот листок. — Шагэн вытащил бумажку, смятую больше, чем другие.
На полях листка крупными, неуклюжими буквами, карандашом, было написано:
«…Ездил с колхозниками на двух машинах продавать в городе овощи…»
Потом был рисунок — чертик с рожками и длинным хвостиком.
На оборотной странице надпись продолжалась:
«…Бухгалтер не проверил, а счетовод внес в кассу только две тысячи…»
Так это же фраза из анонимного доноса на Воронцова! Из того доноса, который Бурунцу поручали проверить!
Он принялся ворошить другие листочки. Парикмахер остановил его:
— Я тоже надеялся, что будет еще. Больше ничего нет. И я не понимаю — важно это или не имеет значения?
Бурунц выпятил губы и вывернул руки ладонями вверх. Жест означал: «Кто знает!»
— Может быть, очень важно, а может, ерунда… — Он потряс руку старику. — Спасибо — вот и все, что могу вам пока сказать!
Парикмахер подошел к закрытой двери в другую комнату и пожелал хозяйке всяческого благополучия. Аспрам дверь не открыла — очень была обижена.
Прощаясь с Бурунцем, старик сказал:
— В Париже я завернул бы в эту бумагу селедку и подумал: «Не мое дело!» Здесь я пришел к вам. — Он грустно улыбнулся. — Как видите, товарищ, постепенно и я перевоспитываюсь…
В городе у Норайра нашлось множество дел. Вернее, не столько у него, сколько у Дуси. Оказывается, нельзя было пропустить ни одного магазина. Он сразу шел туда, где было поменьше народу, но Дуся умело направляла его в самую гущу. И он стоял в очередях* выбивал какие-то чеки, рассовывал по карманам, по корзинкам какие-то свертки.
Дуся искренне удивлялась:
— Ну, Норик, как же можно не купить ситца!
Он был в тапках, а она на высоких каблучках и тем не менее всюду поспевала быстрее.
Наконец они поссорились.
Норайр остановился в вестибюле универмага, перед широкой мраморной лестницей.
— Уйдем! — мрачно просил он. — Уйдем, ну!
— Туфли еще посмотреть, Норик… В городе будем жить, тебе галстук надо.
— Мне? — с презрением переспросил он.
Дуся с весны работала в колхозной библиотеке. Собрала немного денег. Ей не терпелось все истратить.
Она нашла его руку и сжала. И засмеялась, заглянув снизу ему в лицо — она была теперь много ниже его ростом. Обычно этого бывало достаточно, чтобы он присмирел. Но сейчас она чувствовала легкое сопротивление, когда тащила его за собой, пробиваясь сквозь людской поток.
Все же он терпел, пока Дуся покупала или смотрела крупные вещи. Но дело дошло до пуговиц — он вспыхнул.
— Что выбираешь? Все круглые! — с ненавистью сказал Норайр и попытался оттащить ее от прилавка.
Дуся показала ему квадратную пуговицу.
Но, увидев его округлившиеся злые глаза, испугалась и бросила пуговицу на прилавок.
— Пойдем, Норик. И правда, тут никакой человек не выдержит, — трещала она, торопясь к выходу. — Прямо невозможно в этих магазинах…
Заглядывала ему в лицо, тронула локоть. Но он отдернулся и с независимым видом первый шагнул на улицу.
— Прямо страшное дело эти магазины! — Она ловко ухватила его под руку. — Больше никогда и ни за что! Все уже накупили, и ничего нам с Нориком и не нужно… Мы ведь не какие-нибудь жадные… — Прижалась к нему на ходу и засмеялась:-А завтра я на целый день одна пойду, без тебя, все прилавки обшарю!
Теперь она осмелела, потому что Норайр крепко сдавил ее палец, украшенный дешевым колечком. Потом мягко улыбнулся — не в силах, видно, больше злиться. Теперь его хоть снова целый день таскай по очередям!
Но все же с утра она дала ему свободу.
Ночевали они в доме у профессора, где Дуся несколько лет назад жила домработницей. Старик ученый и его жена обрадовались. Дусю поместили с хозяйкой, а Норайра — на балконе.
Проснувшись утром, он узнал, что Дуся уже убежала. И сразу все стало ему неинтересно. Впереди был пустой день. Хоть и снова по магазинам, лишь бы вместе с Дусей…
Хозяйка уговаривала его побольше кушать, даже поговорку привела: «Завтракай за двоих, обед дели с другом, ужин отдавай врагу». «Впрочем, — оговорилась она, — это предписание для стариков, а молодым важно одно — есть побольше!»
Но он стеснялся без Дуси в чужом доме и взял только кусочек сыра. Зато на бульваре купил десяток мясных пирожков.
Сначала он пошел на ту улицу, где находилось здание университета. Его университета. Постоял, посмотрел. Кое-что ему понравилось, кое-что нет. Затем направился к Дусиному медицинскому институту и самодовольно решил, что университет лучше. После этого долго ходил по магазинам, лез в самую толкучку — в надежде где-нибудь случайно встретить Дусю.
Потом он вспомнил, что должен выполнить поручение Бурунца.
Два часа спустя он, запыхавшись, прибежал домой. Попросил хозяйку передать Дусе, что ждать ее не может. Срочное дело. Должен немедленно вернуться в Урулик. И Дуся, как придет, тоже пусть собирается, хватит ей таскаться по магазинам…
Уже на лестнице он вспомнил, что не поблагодарил хозяев. Стукнул в дверь кулаком, крикнул: «Спасибо, спасибо!» — и побежал, прыгая через три ступеньки.
На улице ждал его пожилой человек в соломенной шляпе с бамбуковой удочкой в руках.
— Я не хотел ехать сюда, — сказал Согомон Меграбян, приятно улыбаясь и обмахиваясь соломенной шляпой, — но молодой человек убедил, что здесь ловится форель. А я сейчас на пенсии, времени много.
Бурунц тоже приятно улыбался. Впрочем, у него это не очень получалось. Он был взволнован подозрением, которое пять минут назад шепотом высказал Норайр. Не терпелось поскорее все выяснить.
— Да-да, форель, — подтвердил он, — как же! У нас такие места… Давно вы ушли на пенсию?
— Около года. — Меграбян смотрел на Норайра, развалившегося на тахте. — А у вас тут, так сказать, я слышал, — события?
— Да-да… — Бурунц подвинул гостю папиросы. Сам он курил только махорку, а папиросы держал для гостей. — Вы, думается, могли бы кое в чем помочь…
Гость снова кинул взгляд на Норайра.
— Собственно, я ведь только насчет форели… — нерешительно проговорил он.
Бурунц неторопливо выпустил дым, покашлял.
— Норайр, выйди, — миролюбиво предложил он.
Мальчишка возмутился. Он привез этого человека из
Еревана. Он почти выведал тайну. Теперь его выгоняют?
— Выйди, — сухо повторил Бурунц.
Поджав губы, вызывающе шаркая тапочками, Норайр пошел из комнаты.
— Парень все у меня допытывался — как да что? — глядя ему вслед, улыбался гость. — А разве я могу рассказывать первому встречному? — Он придвинулся к Бурунцу и зашептал: — Форель, конечно, дело второе. Не за тем приехал. Вон куда наш Воронцов-то метнулся! Как узнал я об этом от вашего паренька, так и подумал, что придется мне давать разъяснение. Кроме меня, вряд ли кто сумеет… — Он поморщился и прижал рукой щеку, как будто заболел зуб. — Беда в том, что и я тут несколько виноват.
Бурунц попытался подвести его ближе к делу:
— Как все-таки вы умудрились потерять эти десять тысяч?
Согомон Меграбян недовольно махнул соломенной шляпой.
— Не с этого надо начинать, товарищ капитан! Ведь мы с Воронцовым давно знакомы, задолго до этого случая…
Во время войны, на фронте, в окопе, подружились два солдата. Одного ранило осколком, другой притащил его в медсанбат. Снова встретились только после войны. Тот, который был ранен, работал теперь в городе кассиром в инвалидной артели, другой жил в деревне. Он был очень недоволен своей жизнью. Хотелось побольше достатка, больше почета, а односельчане не выделяли его. И вот за кружкой пива он попросил своего фронтового приятеля…
— В общем, он сказал мне, — неохотно заканчивал
Меграбян, — чтобы я помог ему приобрести авторитет. Попросил, одним словом… Ну, я не смог отказать…
— Да о чем попросил? — Бурунц все уже понял. Подозрения Норайра подтверждались. Но вещи должны быть названы своими именами!
Меграбян виновато вытер лицо платком:
— Дело уже прошлое… Никаких подлых целей я у него не углядел. Отчего, думаю, не помочь? Ну, чтобы колхозники больше уважали. Невинно ведь это… Еще чтобы его в колхозе пригласили работать счетоводом. Очень он этого хотел.
— Говорил об этом?
— Да, высказывался. Не сомневался, что после заметки в газете его позовут в колхоз. «Председательница, — говорит, — не утерпит». И в этом тоже я не разгадал ничего плохого. Кто же мог знать… Словом, признаюсь, дал я ему из казенного портфеля десять тысяч. Рассудил, что никому не будет убытка. К тому же считал себя как бы должником — он меня, раненного, из боя вынес. Таким путем он и принес в артель эти деньги — будто свою находку. И потом уже в газете про него, и все такое… «Благородный поступок»…