Через далекую Сибирь, к полям Маньчжурии, тянулись в те дни эшелоны царского воинства. Прокламация сибирских большевиков имела большой успех не только среди этих солдат, не только среди сибирских рабочих, — она с огромной быстротой разошлась по всей стране:
«Вокзал, свистит паровоз, грохочут вагоны. Жандармы и офицеры с силой отрывают жен от мужей. Женщины плачут, голосят. У бородатых людей и у тех текут слезы. Несчастных людей вталкивают в вагоны, и поезд отходит. Женщины пытаются цепляться за буфера, без памяти падают на платформу. Поезд уходит, а их отрывают. За платья женщин, плача, цепляются дети. Война — так царь захотел.
Сорок человек — восемь лошадей.
Тихо и уныло в деревне, кормильцев угнали, работы стоят. Кто справится с пашней? Из-за заброшенного поля, из-за околицы грозно выглядывает голод. Плачут дети. Печь не топлена. На последний гривен-пик жена нанимает писаря написать письмо. Но красные вагоны далеко угнали хозяина, и, пока идет письмо, тело его, наверное, успеет уже сгнить в чужом, далеком краю. Жди, жена. Ожидайте, дети. Война — так царь захотел…
Сорок человек — восемь лошадей».
Прокламация эта, часть которой мы сейчас привели, была замечательным документом в свое время, была образцом той простоты и вместе с тем глубокой принципиальности, с какой уже в те далекие годы вели революционную борьбу сибирские большевики.
Осенью 1905 года автор этих строк приехал к Сергею Кострикову в Томск и привез так называемую красноярскую программу железнодорожного союза. В те годы существовало несколько союзных уставов. В Иркутске эсерами и меньшевиками был выдвинут цеховой принцип объединения. Мы противопоставили этому принципу создание отраслевых союзов. Устав союза надо было согласовать с сибирским социал-демократическим центром, и над выработкой различных профессиональных уставов и программ много работал в то время Сергей Миронович.
Мы встретились с ним на квартире у доктора Грацианова, и сразу же после первых слов меня охватило ощущение, что мы с ним друзья и близкие люди.
В тот вечер Сергей Костриков должен был отвести меня, не знакомого с городом, на ночлег к одному из революционных товарищей.
Надо было идти на Исток (так называлось предместье города, расположенное за ручьем). Однако в квартире, которая предназначалась для ночлега, на сказанный мною пароль ответили недоумением, и мне пришлось вернуться к Сергею Кострикову, ожидавшему меня на улице.
— Ну что ж, — сказал Костриков, — завтра выясним, в чем тут дело, а сейчас пойдем искать другое место.
Мы пошли через весь город мимо низеньких деревянных домиков, закрытых, как крепости, заборами с огромными воротами. Во многих домах за воротами бегали цепные псы. На улицах было пустынно, и псы лаем провожали одиночных прохожих.
Мы шли и перебрасывались отрывочными фразами. В одном из домов сквозь ставни чей-то голос напевал сибирскую песню: «Эх, темная ноченька, мне не спится, сам не знаю почему».
Сергей Миронович остановился. Мы с удовольствием слушали глубокий грудной голос неизвестного певца. И когда песня окончилась и мы зашагали дальше, Сергей Миронович сам запел ту же песню о темной ноченьке. Голос у него был приятный, но в отличие от незнакомого певца пел он эту песню в очень бодром темпе.
Отвечая каким-то своим мыслям, Сергей Миронович сказал мне:
— Эх, и здорово же у нас будет!
— Когда? — спросил я, думая о другом.
— А после революции, — просто и уверенно ответил Костриков, словно он уже видел своими глазами эту чудесную жизнь, словно слушал собственное свое выступление через двадцать восемь лет на XVII съезде партии о хорошей жизни, о том, как хочется жить.
Г. Д. ПотепинНА ДЕМОНСТРАЦИИ
В конце 1904 года, когда я начал свою партийную деятельность в городе Томске, мне было восемнадцать лет, и я работал тогда в Управлении Сибирской железной дороги, а вечерами учился на общеобразовательных курсах при политехническом институте.
На этих курсах училось много передовой рабочей молодежи, стремившейся получить среднее образование. Там я встретился и познакомился с Сережей Костриковым (Сергеем Мироновичем Кировым).
Знакомство с С. М. Кировым и другими большевиками имело для меня решающее значение — и я начал принимать активное участие в подпольной партийной работе.
Я состоял в группе по распространению прокламаций в городе. Мне и другим товарищам поручалось в ночное время расклеивать листовки на витринах и заборах, опускать их в почтовые и газетные ящики, оставлять на уличных скамьях, подсовывать в закрытые ставни.
В то время это было серьезным поручением, так как в случае провала участники распространения листовок, помимо ареста, подвергались избиениям в полицейских участках, а затем предавались суду, высылались в политическую ссылку или подвергались тюремному заключению.
В январе 1905 года Томский комитет РСДРП готовил вооруженную демонстрацию, которая состоялась 18 января.
В вооруженной демонстрации участвовало до трехсот человек — членов партии, революционных рабочих, служащих, студентов. Демонстрантов охраняла боевая дружина Томского комитета РСДРП, руководил которой Сергей Миронович Киров. Все мы, дружинники, были разбиты на десятки во главе с десятником и вооружены револьверами.
Участники демонстрации собрались против здания почтамта, на бывшей Почтамтской улице, развернули красное знамя с лозунгом «Долой самодержавие!» и с пением революционных песен направились к центру города.
Впереди колонны демонстрантов, рядом со знаменосцем Иосифом Кононовым, шел Сергей Миронович Киров.
Вскоре появился усиленный наряд полиции и жандармов, а за ними прибыла до зубов вооруженная сотня казаков, которые врезались в колонну демонстрантов.
Дружинники, охранявшие демонстрацию, дали вверх залп из револьверов. От неожиданности ряды казаков дрогнули, но после минутного замешательства они вместе с полицейскими и жандармами начали избивать нас саблями и нагайками.
Силы оказались слишком неравными. Сопротивление было бесполезным, демонстранты рассеялись по ближайшим улицам. Многие из нас были зверски избиты нагайками, ранены пулями и сабельными ударами и заключены в тюрьму.
Сергею Мироновичу Кирову ареста удалось избежать.
Обливаясь кровью, пал смертельно раненный знаменосец Иосиф Кононов, успевший при первом же столкновении сорвать с древка знамя и спрятать его у себя на груди. Сергей Миронович Киров принял меры к спасению знамени. В ту же ночь он пробрался в покойницкую больницы, отыскал труп Кононова и снял с его груди окровавленное знамя.
Это знамя через несколько дней развевалось на новой демонстрации, организованной Томским комитетом РСДРП на похоронах Иосифа Кононова.
Томская вооруженная демонстрация явилась для нас, молодежи, боевым крещением…
Через две недели после январской демонстрации, 2 февраля, состоялось подпольное партийное собрание, на котором обсуждался вопрос о новой демонстрации.
Собрание уже заканчивалось, и мы по два-три человека начинали расходиться, как вдруг неожиданно для всех нагрянула полиция и жандармы. Дом был оцеплен со всех сторон, и скрыться было уже невозможно. Все мы были арестованы и посажены в тюрьму. Среди нас был и Сергей Миронович Киров, который призвал нас к спокойствию и предупредил, чтобы на допросах у жандармов мы отказывались от каких-либо показаний, так как по неопытности некоторые товарищи могли сказать лишнее, что принесло бы партийной организации непоправимый вред.
На допросах жандармы ничего не могли от нас добиться, все сорок семь арестованных держались стойко и категорически отказались от показаний. Жандармы бесились, угрожали, вызывали нас на ночные допросы, но благодаря единодушному отказу от показаний судебного дела им так и не удалось создать. Продержав нас два с половиной месяца в тюрьме, они вынуждены были освободить всех арестованных.
Выйдя из тюрьмы, многие из нас немедленно же принялись за революционную работу. Революционное движение все нарастало.
Летом проходили забастовки железнодорожников, печатников и других рабочих города. В этот период Томский комитет РСДРП поручил мне хранение и раздачу по районам города напечатанных в подпольной типографии прокламаций и различных листовок. Мне предоставили конспиративную квартиру, куда двумя товарищами доставлялась литература и прокламации непосредственно из подпольной типографии. Одним из них был Сергей Миронович Киров, руководивший тогда томской подпольной типографией. Он проявлял много выдумки и инициативы для налаживания печатной агитации.
С. М. Киров приходил на конспиративную квартиру всегда нагруженный до отказа. Он ухитрялся прикреплять прокламации шпагатом к спине и животу, обертывал ими ноги и руки, а чтобы скрыть образовавшуюся «полноту», надевал внакидку широкий плащ. Иногда С. М. Кирову приходилось подолгу кружить с прокламациями по улицам города, чтобы скрыться от шпиков. Приходя ко мне, он весело рассказывал об этом. С. М. Киров давал указания, как распределить принесенную литературу и прокламации, говорил, кто придет за ними, сообщал пароль и предупреждал об осторожности.
Наши прокламации распространялись не только в Томске, а расходились и по другим городам Сибири, проникали в солдатские эшелоны, попадали на далекие поля Маньчжурии, где царское самодержавие вело войну с Японией.
В течение лета было организовано несколько крупных массовок, происходивших в лесу, в окрестности города. На эти массовки участники собирались, соблюдая большую конспирацию. От окраины города до места массовки были расставлены пикетчики, которым сообщался пароль. Такая предосторожность вызывалась опасностью провала, угрозой избиения и ареста ее участников, так как с нарастанием революционного движения полиция и жандармерия всегда держали наготове вооруженные отряды.
К осени 1905 года еще выше поднялась волна революционного движения. В октябрьские дни развернулась во всю ширь всеобщая политическая забастовка, охватившая почти всю страну.