семь вечера полиция разобралась, в чем дело, и городовые бросились по городу ловить мальчуганов-газетчиков. Машину остановили, и номер опять переделали, но уже без меня. Сергей Миронович предупредил меня:
— Домой не ходи!
На другой день меня вызвали в полицию для объяснения. Просидел я в участке с девяти часов утра до четырех-пяти часов дня. Объяснение началось с того, что я получил пощечину. Но я твердил одно: что просто спутал материал. Так же я объяснил дело и Спичкину: торопился, мол, бежать домой и спутал, поэтому так получилось. Но редактор понял, что это дело Кирова, и напечатал против него статью «Человек без шляпы». Мироныч тогда один только ходил во Владикавказе без головного убора. Статья редактора была просто гнусным доносом. В тот же вечер Кирова арестовали в городском саду. Через месяц Мироныч появился рано утром в типографии. Мы его все обступили, спрашиваем:
— Ну как, Мироныч, что-то будто изменился?
Мироныч ответил нам:
— Нет, друзья, не изменился. Для нас тюрьма — привычное место. Там нас было много, и мы хорошо провели этот месяц.
Однажды владелец типографии и газеты Назаров праздновал двадцатилетие типографии. Сотрудники редакции и конторы гуляли у него на квартире, а нас, рабочих, часов в восемь вечера, после выпуска номера, он послал в дешевый ресторан. Но, смотрим, Мироныч явился к нам. Стад провозглашать тосты.
— Приятно рабочему человеку после работы погулять на свои деньги, — так начал он.
Тут некоторые говорят Миронычу, что мы, мол, гуляем сегодня на хозяйские деньги, но Мироныч убедительно объяснил, что все эти деньги, все богатство Назарова созданы рабочим трудом и все, что мы сегодня здесь пьем и едим, — все это куплено на рабочие деньги, а не на хозяйские. Ночью, часов в одиннадцать-двенадцать, пошли мы все на квартиру к хозяину и там стали качать Кирова с возгласами:
— Ура нашему Миронычу! Ура!
А хозяин бесился, что в день его юбилея рабочие не ему воздают честь, а Кирову. На другой день мы по предложению Сергея Мироновича не явились на работу.
Можно много рассказать про нашего Мироныча. Рабочие его очень любили и уважали. Всюду он вносил оживление и организованность. Любимым его словечком было «братцы» да еще «поскорее, поскорее»: все любил по-боевому. Другие сотрудники редакции тогда с типографскими рабочими ничего общего не имели. Боялись за талер[6]взяться — руки запачкать. А Киров, как приехал во Владикавказ, стал устраивать маевки, вести пропаганду среди рабочих и т. д. Давал он газетным наборщикам и нелегальные книжки, только предупреждал: «Читайте, по так, чтобы какая-нибудь сволочь не заметила».
Был у нас метранпаж Турыгин, человек больной, туберкулезный. Мироныч его жалел, часто помогал ему, за него верстал под предлогом, что хочет подучиться этому делу. Киров умел набирать, хотя не очень быстро, а верстал хорошо. Заголовки сам набирал. С рабочими очень дружил, особенно с Перепелкиным. Перепелкин тоже участвовал в революционном движении. Был после 1905 года сослан в Сибирь. А вот с редактором и его заместителем Мироныч ругался, потому что они часто не помещали его материала. Рабочие звали Кирова просто Мироныч или Сибиряк: говорили, что он бежал из Сибири как политический.
Вскоре меня забрали на войну. Товарищи провожали меня. Сергей Миронович тоже пришел, стал по-большевистски разъяснять причины войны и какие ее последствия. Слушали мы долго его. На прощанье Мироныч сказал мне:
— Делай то, что я тебе говорил.
С. Л. МаркусПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
Впервые я услышала о Сергее Мироновиче Кирове в 1909 году от своей сестры Марии Львовны в один из моих приездов к ней во Владикавказ. Она характеризовала его мне как интересного, глубокого человека и прекрасного журналиста. В этот приезд мне не пришлось познакомиться с Сергеем Мироновичем.
Вскоре я снова приехала во Владикавказ. Помню, идем мы с Марией Львовной пешком с вокзала, и она вдруг говорит мне:
— Помнишь, я говорила тебе о Сергее Мироновиче, нашем новом сотруднике? Так вот, я сказала ему, что приезжает моя сестра и что она революционерка. Он просил, чтобы я познакомила его с тобой.
— Как же ты это говоришь? — взволновалась я. — А он меня не выдаст?
— Что ты, что ты! — успокоила меня Мария Львовна. — Ведь он тоже революционер.
В тот же вечер состоялось наше первое знакомство, оставившее в моей памяти неизгладимое впечатление. Всю ночь, сидя за столом в квартире Марии Львовны, мы оживленно беседовали втроем до утра. Особенно интересовался Сергей Миронович революционным движением в Петербурге, где я жила в то время, настроениями студенчества, состоянием партийной работы. Я рассказывала, а он внимательно слушал меня, задавал вопросы. Уже тогда мне удалось подметить характерную его черту: он обладал исключительным умением слушать собеседника, направлять беседу в нужное для него русло; при этом сам он много говорить не любил. Как хорошо смеялся Сергей Миронович, как остроумно и весело шутил! Его смех и шутки произвели на меня чарующее впечатление.
Уже светало, когда мы простились. Я отправилась на вокзал, а они — на работу.
В августе 1911 года я проездом из Дербента в Петербург заехала во Владикавказ, чтобы повидать Марию Львовну и Сергея Мироновича. Меня сильно удивило то обстоятельство, что на вокзале меня никто не встретил. Я поняла, что что-то случилось. И действительно, на полпути я встретила сильно расстроенную Марию Львовну. Оказалось, что Сергей Миронович был арестован по делу подпольной типографии в Томске, которую полиции удалось обнаружить только спустя четыре года и то лишь из-за обвала дома, где находилась типография.
После возвращения Сергея Мироновича из Томска я встречалась с ним и в 1912-м и в 1913 годах, приезжая во Владикавказ. В эти годы я имела возможность лично убедиться в том, насколько высок был авторитет Сергея Мироновича как журналиста. Умело обходя препоны царской цензуры, он использовал страницы легальной газеты «Терек», чтобы в острых обличительных статьях вскрывать язвы самодержавия, разоблачать национально-колониальный гнет и варварскую полуфеодальную и капиталистическую эксплуатацию, которая проявлялась на Тереке во всей своей отвратительной наготе. Благодаря статьям Сергея Мироновича газета «Терек» пользовалась большой популярностью по всему Кавказу. В Дербенте ее мигом раскупали, как только она появлялась. Иногда статьи Сергея Мироновича шли без подписи, но он писал так своеобразно, ярко и талантливо, что читатели тотчас же узнавали автора.
Развернув однажды страницы газеты «Терек», я прочла статью без подписи, но по стилю сразу же определила, что она написана Сергеем Мироновичем. Я спросила у Марии Львовны, верно ли мое предположение. Оказалось, что я не ошиблась — это действительно была его статья. Когда Сергея Мироновича арестовали, в Дербенте стали менее охотно покупать газету — она заметно побледнела, потеряла ту остроту, которую придавали ей статьи за подписями «Киров», «С. Миронов», «Сер-Ми».
В БОРЬБЕ ЗА ВЛАСТЬ СОВЕТОВ
М. Д. ОрахелатвилиВСЕГДА НА ВАЖНЕЙШИХ УЧАСТКАХ
В первый раз я увидел Кирова на трибуне. Это было в мае 1917 года во владикавказской объединенной организации социал-демократов, куда я приехал с германского фронта. Председатель организации меньшевик Скрынников произнес приветственную речь по поводу вхождения социал-демократов в министерство Временного правительства. От большевиков выступал Киров. Его встретили напряженным молчанием. Большинство организаций в то время шло за меньшевиками.
На трибуну вышел невысокого роста человек в черной рабочей куртке, человек спокойный и уверенный в себе. Он начал говорить грудным, низким голосом, спокойно, без лишних жестов, без аффектации, так, что я сам не заметил, когда именно его речь захватила внимание, приковала к себе, завладела всеми присутствующими.
По мере того, как он говорил, он все больше и больше жестикулировал. И это был не ораторский прием, это было выражение неисчерпаемой энергии и непоколебимой веры в свое дело. Нарастало чувство, которое шло из самого нутра. Он клеймил предательство соглашателей, он не оставлял камня на камне от сладеньких выступлений меньшевиков.
Когда собрание кончилось, я познакомился с Кировым. Передо мной был простой, скромный человек.
— Приехали работать с нами? Хорошо. Завтра большой митинг. Выступим вместе с балкона реального училища.
С первого же дня Киров захватил меня своей энергией, окунул меня в атмосферу напряженной борьбы. Надо вспомнить, что представлял собой в то время Владикавказ. Явные контрреволюционеры выжидали только удобного часа, чтобы вернуться к власти. Националисты и политиканы всех мастей. Меньшевики, пытающиеся завладеть доверием рабочих. Басни о коммунистах как о немецких шпионах…
Киров развивал бешеную энергию. Не было буквально пи одного дня без его выступлений, бесед, выездов к рабочим. Авторитет среди рабочих был у него огромный. Громадный опыт подпольной работы, обширный теоретический багаж, который он не переставал накапливать даже в самые тяжелые годы борьбы, беззаветная преданность партии и политическое чутье — вот что обеспечивало ему этот авторитет. Весь стиль работы Кирова был такой же простой и цельный, как стиль его выступлений. Ни одного лишнего жеста.
Расколоть или завоевать организацию? Это был основной вопрос, который в ту пору, летом 1917 года, надо было решить в нашей борьбе с меньшевиками. Киров стоял на той точке зрения, что организацию надо завоевать. Опираясь на мастерские и завод, развивая бешеную энергию, увлекая за собой остальных большевиков Владикавказского комитета, Киров добился того, что осенью 1917 года на городском собрании организации из пятисот человек только восемь остались на платформе меньшевизма.
Завоевав большинство в городах и рабочих поселках, мы еще были очень слабы в сельских местностях, в кавказской деревне. В этом вопросе Киров показал свое умение проявлять политическую гибкость. Нужно было найти приводной ремень к крестьянским массам. И этот ремень был найден. В Осетии организовалась крестьянская партия «керменистов», названная так по имени легендарного осетинского героя Кермена. Программа у этой партии была несколько путаной, но это не смущало Кирова