Особенно памятной осталась у меня встреча с ингушами на станции Назрань, откуда еще совсем недавно отступали мы в мрачные и темные горные ущелья.
Ингуши встречали нас на перроне. Почтенные белобородые старики обнимали Серго и Кирова, называя их спасителями, и радостные слезы текли по их смуглым щекам.
Партизанские отряды выехали с гор нам навстречу. Впереди развевались красные знамена. Лица у ингушей были взволнованные и счастливые.
Старики рассказывали о том, как летом 1919 года подняли они в тылу у Деникина знамя борьбы с белогвардейцами, как несколько дней подряд «добровольцы» не могли сломить упорство красных партизан. Но на помощь белым пришли свежие войска; их было много, они стеной шли в атаку на ингушские селения. В воздухе парили деникинские аэропланы, поливая партизан свинцовым дождем.
— Враг громил наши селения, — рассказывали старики, — враг убивал наших детей и женщин, но все же он не покорил нас. По-прежнему в горах Ингушетии жила, как живет и сейчас, великая Советская власть…
Старики просили Серго и Кирова поехать к ним в горы.
Им подали верховых лошадей, и они отправились в сожженные деникинцами аулы Экажево и Сурхохи…
Жизнь в горных селениях, как и на всей территории Северного Кавказа, постепенно входила в нормальную колею.
А. И. ТодорскийКИРОВ И БОЙЦЫ
Память о Сергее Мироновиче Кирове особенно глубоко связана у меня с незабываемыми людьми — бойцами XI Красной Армии времен укрепления Советской власти в Закавказье. Это вполне понятно, так как Сергея Мироновича вообще невозможно представить без окружения людей, без масс. Товарищ Киров с особенной теплотой любил людей своей партии, рабочего класса, трудящихся, красноармейцев.
XI Красную Армию того времени составляли бойцы большой революционной закалки. Начав свой победоносный марш от Царицына и Астрахани, они сокрушили наиболее свирепую контрреволюцию Дона и Кубани и по дагестанскому берегу Каспийского моря, через Петровск и Дербент, пришли на помощь героическому бакинскому пролетариату. Сапоги и ботинки бойцов были истоптаны, обмундирование обветшало, от боевых трудов и лишений вытянулись загорелые лица, но глаза их искрились задорным огнем победителей, раскрепостивших угнетенный Восток.
Для характеристики этих бойцов, воспитанных Сергеем Мироновичем Кировым, вспомню один эпизод.
…Несколькими конными партиями мы отправились в разведку на склоны Кавказского хребта — искать остатки белогвардейщины.
Высоко в горах нас застала ночь и настигла гроза. Порывисто метался ветер, ярко сверкала молния, и оглушительно гремело. И когда в горах гроза дошла до исступления, красноармеец — курсант политшколы, обычно тихий и молчаливый, — вскочил на большой камень, поднял руку к небу и звонко крикнул: «Бог! Вот я, красноармеец, попираю ногами облака и, если ты есть, вызываю тебя на бой…»
…Я помню товарища Кирова среди тысячи таких красноармейцев в зале бакинской оперы. Они пришли слушать его очередной доклад о международном и внутреннем положении.
Не на трибуну, а на широкий помост сцены выходит невысокий человек в темной русской рубашке, с открытым грубоватым лицом и с шевелюрой темно-русых волос над широким лбом.
С первых же слов рабочая и красноармейская аудитория уже прикована к этому скромному, простому и как-то широко доступному докладчику. На чистейшем русском языке, отнюдь не употребляя иностранных выражений, он пока спокойно повествует о положении Советской федерации.
Тысяча красноармейцев настораживается, почти вздрагивает и как бы физически ощущает, когда он эту федерацию, усиливая голос, называет «огромной 150-миллионной восточной частью земного шара».
С каждым новым положением он вырастает, становится все заметнее на широком помосте сцепы и в то же время просто и спокойно разъясняет, что «мы теперь имеем во всей Советской федерации четверть всей продукции промышленности довоенного времени, что это безусловно мало, но кто помнит 1918–1919 годы, тот знает, что у нас было не то что 25 процентов, а, пожалуй, минус 125».
Он призывает «собирать каждое зернышко нашего хозяйства, заниматься кропотливой работой для того, чтобы продолжать начатое дело, помнить, что каждый камень, который мы кладем на это величайшее здание социализма, будет служить лучшей агитацией».
Перед глазами напряженно застывшей аудитории Киров, используя все богатство красок своей речи, рисует картину отсталой, полуазиатской, варварской нашей страны, которая сейчас вырастает в оазис на фоне стонущей, угнетенной Европы.
И когда невысокий человек в темной русской рубашке, широким жестом подняв руку, в полный голос говорит: «Пусть еще темно для западноевропейских рабочих сегодня, но они скоро увидят лучи великого солнца социализма, которое озаряет нашу Советскую страну», — тысяча красноармейцев порывисто встает, как один человек, и кончает доклад Кирова могучим победным «Интернационалом».
Р. РубеновПОСОЛ СОВЕТСКОЙ РОССИИ
Впервые я встретил Кирова в 1919 году в Астрахани проездом на нелегальную работу в Закавказье. Астрахань была центром обороны большой важности стратегического участка. В Астрахани был также и оперативный центр связи с большевистской организацией в Баку, откуда нелегально доставлялись нефтепродукты для нужд Советской страны.
Киров был организатором обороны на этом ответственном участке. Через его руки проходили и все те, кто ехал нелегально в Закавказье.
Киров производил впечатление сильного, волевого и умного человека. Он был талантлив и прост, энергичен и обаятелен.
Он встретил нас тепло и со знанием мельчайших деталей дела дал нам практические указания, как лучше и с меньшим риском добраться до Баку. Он провожал нас с присущей ему улыбкой.
Второй раз я встретил Кирова в Тифлисе в 1920 году, в период легализации нашей партии при господстве меньшевиков в Грузии. Меньшевистская Грузия, этот плацдарм международного империализма, доживала последние дни своего существования. Между Советской Россией и меньшевистской Грузией был заключен договор, который, в частности, раскрыл двери всех тюрем Грузии. Киров был назначен советским послом в Грузии. Мы, освобожденные из тюрьмы, с нетерпением ждали приезда Кирова. С не меньшим нетерпением ждали его революционные рабочие Тифлиса. Со страхом и трепетом ожидали его приезда все те, кто в продолжение трех лет рисовал Советскую власть как режим нищеты, «социализации женщин» и т. п. И не случайно первое слово, которое услышали трудящиеся Тифлиса от советского посла Кирова, было посвящено правде о Советской России, разоблачению клеветы, которая велась против большевиков и Советов. Перед зданием советского посольства собралась большая толпа. На балконе появился Киров. Этот коренастый, полный энергии и воли, с обаятельной улыбкой человек олицетворял в себе энергию, волю и мощь Советской страны. Киров с балкона произнес блестящую речь. Это была огненная речь страстного большевика, речь, полная сарказма против меньшевистской клеветы.
— Вот перед вами большевики из Советской страны. Похожи ли мы на то чудовище, о котором здесь в продолжение трех лет неустанно писали и рассказывали?
Нарушив все правила дипломатического этикета, наш посол передал пламенный привет пролетариев Советской страны пролетариям и трудящимся Грузии, с которыми русский революционный рабочий был десятилетиями связан братскими узами в борьбе с царизмом. Речь его была первой ласточкой, предвещавшей скорое восстановление братской связи между трудящимися России и Грузии, связи, которую так преступно разорвали агенты империализма — грузинские меньшевики.
Мастер слова, талантливый пролетарский трибун кратко и ясно говорил собравшейся толпе о том, кто такие большевики и за что борется Советская страна. Толпа несколько раз устраивала овации Кирову. Каждое его слово, как острие иглы, пронзало дряблое тело меньшевизма. Попытка меньшевистских охранников рассеять толпу не увенчалась успехом.
Весть о речи Кирова быстро облетела Тифлис. Меньшевистские власти были встревожены. Печать на следующий день писала злобные статьи о после-демагоге. Зато среди трудящихся имя Кирова произносилось с любовью, с надеждой на скорую победу. Речь Кирова предвещала революционную бурю, пламя его речи внушало уверенность в борьбе. Скоро настанет конец меньшевистской реакции! Победа наступила скоро…
В третий раз я встретил Кирова во Владикавказе в 1920 году.
Здесь мне и другим руководящим работникам владикавказской организации пришлось под непосредственным руководством С. М. Кирова работать в трудных условиях многонациональной Терской области. Гражданская война подходила к концу, враги были разгромлены, осталась лишь армия Врангеля в Крыму. Терская область все еще была наводнена контрреволюционерами всех мастей, в горных местах орудовали банды, не разрешены были еще противоречия между горцами (осетины, ингуши, чеченцы, кабардинцы и др.), иногородними и казаками (борьба за землю), нужна была упорная работа по организации Советской власти на местах, работа по снабжению рабочих и армии.
Что характерно было в Кирове в тот период?
Прекрасный организатор, талантливый трибун, вожак, знающий простой трудовой народ таким, каков он есть, Киров хорошо изучил нравы, обычаи, психологию горцев. Он их знал, и они хорошо понимали его. Нельзя было конкретно руководить на Северном Кавказе, не зная горцев, не зная особенностей многих национальностей этого края. Каждый раз, когда в порядке дня стоял тот или иной горский вопрос, Киров решал его с учетом особенностей той или иной национальности. Если нужно было подавлять восстание, он разрешал этот вопрос не механически, — он пускал в ход весь сложный механизм связи, влияний, агитации, проявляя исключительную прозорливость, и все это позволяло без больших издержек нанести меткий и жестокий удар по организаторам контрреволюции. Когда нужно организовать поход боевого отряда через непроходимый снежный перевал, Киров не только блестя