В этом отношении интересно познакомиться с протоколами заседаний секретариата и бюро горкома или обкома. Заседания начинались в два часа дня. Товарищ Киров просматривал и утверждал порядок дня. Он же всегда и председательствовал на этих заседаниях, внимательно вслушиваясь в каждое слово докладчика или выступающего в прениях. По распоряжению Сергея Мироновича все материалы к заседанию рассылались накануне, чтобы с ними можно было ознакомиться заблаговременно. Однако следует сказать, что многие работники позволили себе знакомиться со стоящими на повестке дня вопросами тут же, на самом заседании. Киров же всегда являлся на заседание, прекрасно представляя себе существо разбираемых вопросов. Потом Сергей Миронович возвращал свои материалы секретарю. Стоит только бегло взглянуть на эти материалы, чтобы увидеть, что Киров не просто читал их, а очень внимательно и глубоко изучал. Они испещрены его замечаниями, вопросами, пометками, исправлениями. Характерно, что Сергей Миронович не мог равнодушно пройти мимо опечатки: обязательно исправлял ее. Когда кончалось заседание, Сергей Миронович требовал, чтобы в тот же день решения давались ему на подпись.
Людям, встречавшимся с товарищем Кировым, хорошо знакома добрая кировская улыбка, его мягкость, чуткость, простота. Киров был исключительно мягким и отзывчивым, улыбка его была неповторима. Но когда требовало дело, Киров бывал и другим — суровым, взыскательным. Он умел задавать такой «разнос» лодырям и головотяпам, после которого они вылетали из его кабинета как ошпаренные.
Однажды на секретариате стоял вопрос о снабжении Ленинграда овощами. Обычно докладчикам сообщалось за два-три дня об их выступлении. На этот раз по каким-то причинам докладчик был предупрежден только накануне вечером. Воспользовавшись этим, он ответил, что выступать не будет, так как ему осталось чересчур мало времени для подготовки. В заключение докладчик пригрозил, что он пожалуется лично товарищу Кирову на небрежную работу аппарата горкома.
И вот началось заседание.
Оглашается порядок дня. Встает докладчик по «овощному» вопросу и заявляет:
— Аппарат горкома плохо работает, Сергей Миронович. Я только вчера вечером получил извещение. Не было времени продумать этот вопрос.
Сказал и сел. Тогда встал Сергей Миронович. Сразу же воцарилось напряженное молчание. Киров оперся о стол. Те, кто знали Сергея Мироновича, сразу поняли, что разразится гром. И действительно, Сергей Миронович не признавал подобных отговорок:
— Вы знали о докладе вчера вечером и не успели подготовиться?! К чему вы не успели подготовиться? Вы что же думали, что нам нужны от вас какие-то философские изыскания? Мы желаем знать, что вы сделали, чтобы обеспечить трудящихся Ленинграда овощами! Что вы для этого сделали? Каковы результаты работы организации, которой вы руководите? К таким вопросам хорошему и добросовестному работнику готовиться не нужно. Этот материал вы обязаны знать так, чтобы рассказать о нем даже в том случае, если разбудить вас и спросить о нем среди ночи. А вы осмеливаетесь говорить нам здесь, что вам суток не хватило на подготовку. Это безобразие. Вам надо за это записать выговор!
Вспоминается, как однажды, возвратившись из какой-то поездки по городу, Сергей Миронович позвонил одному из руководителей Ленсовета:
— Скажи, пожалуйста, ты знаешь на Петроградской стороне Дункин переулок?
— Нет, не знаю.
— Ах, не знаешь! Ну, так вот, я тебе советую взять машину и проехаться по этому переулку. И если ты не сломаешь себе шеи, тогда позвони мне.
Разумеется, вскоре Дункин переулок был вымощен.
Сергей Миронович органически не мог выносить болтунов. Одного ленинградского работника Киров частенько ругал за плохую работу. Тогда тот начал ходить к Кирову чуть ли не каждую неделю и все рассказывал ему о своих планах. Придя как-то к себе в кабинет, Сергей Миронович вызвал Платонову и спросил, кто его ожидает. Услышав фамилию этого работника, Киров махнул рукой и распорядился:
— Скажите ему, что я не желаю слышать больше никаких его планов. Разговаривать с ним буду только тогда, когда он придет сообщить, что порученная ему работа выполнена.
Вообще надо отметить, что Сергей Миронович очень не любил докладных записок о работе. Бывало, в ответ на какое-нибудь его задание работник отвечал: «Хорошо, я вам напишу отчет». Сергей Миронович в таких случаях заявлял всем одно и то же: «Нет, вы уж зря бумаги и времени не тратьте. А просто, когда выполните работу, тогда приходите и расскажите, что вы сделали. А на бумаге-то писать все можно».
Товарищ Киров не терпел, когда кто-нибудь входил в кабинет во время заседания. Однажды во время очередного пленума понадобилось срочно вызвать секретаря одного из райкомов. В кабинет вошла Дубровская. Не успела она пройти несколько шагов, как кто-то дернул ее за рукав. Оказывается, Сергей Миронович делал ей весьма недвусмысленные знаки, чтобы она немедленно же вышла из кабинета.
Через час, во время перерыва, Сергей Миронович подошел к Дубровской и весело спросил:
— Ну как, товарищ Дубровская, всех успели сегодня зарегистрировать?
Дубровская сразу даже и не поняла, почему Сергей Миронович интересуется регистрацией. И только потом ей сказали, что Киров беспокоился, не обиделась ли она, что он выпроводил ее при всех из кабинета, и поэтому подошел к ней в перерыве поговорить.
Если Сергей Миронович давал нам какое-нибудь задание, он требовал, чтобы оно было немедленно выполнено. Вызовет он работника в кабинет и скажет:
— Найдите мне такую-то бумагу.
Иной раз не так-то скоро находили нужную справку. А Киров через несколько минут вызывает к себе снова:
— Нашли?
— Нет…
— Черт знает что такое! Если вы не можете найти нужной бумаги, значит, вы не умеете работать.
И это нетерпение Сергея Мироновича не только не мешало нам в работе, а, наоборот, приучало нас к аккуратности и быстроте. Всегда хотелось, чтобы всякая справка, любая бумага, которая может понадобиться Сергею Мироновичу, лежала на своем месте.
Сергей Миронович требовал, чтобы на все телефонные звонки сотрудники отвечали немедленно. Как-то во время дежурства Суомалайнен-Тюнккюнен вышла в буфет выпить воды. В это время Киров позвонил в свой кабинет. Никто, конечно, не подошел; тогда он позвонил в секретариат, в особый сектор и, наконец, в комендатуру. Когда Суомалайнен возвращалась из буфета, в коридоре ее нагнал красноармеец и сообщил о звонках Кирова.
— Сергей Миронович недоволен, что дежурной нет на месте, меня послали разыскать вас.
Суомалайнен немедленно позвонила Сергею Мироновичу. Услышав ее голос, Киров сразу же начал с выговора:
— Почему вас нет на месте? Разве вы не знаете обязанностей дежурного? Где вы пропадали?
Суомалайнен объяснила причину своего отсутствия. Киров тем же недовольным тоном попросил, чтобы Суомалайнен сообщила ему о силе ветра и подъеме воды на Неве.
Когда через две минуты Суомалайнен подошла к телефону, Сергей Миронович уже «остыл». Как всегда, он поблагодарил за справку, спросил, не было ли каких-нибудь звонков из Москвы, и, попрощавшись, повесил трубку.
Бывало, Сергей Миронович «разнесет» кого-нибудь в пух и прах, а на другой день улыбнется и спросит:
— Ну что, попало вам вчера от меня?
Вообще надо сказать, что вспыльчивость Сергея Мироновича объяснялась исключительно чувством огромной ответственности и беззаветной любви к делу, которое доверил ему народ нашей великой страны. Требовательный к себе и к другим, если только вопрос касался дела, Киров был исключительно скромен, приветлив и чуток в своих отношениях с окружающими.
Сергей Миронович знал всех работников Смольного; проходя по коридору или входя в комнату, он запросто здоровался с нами. Характерная деталь: встретив товарища, к которому у него не было вопросов, Сергей Миронович здоровался с ним, а потом вступал в разговор. Если же у Кирова было дело к встреченному товарищу, он обычно сначала задавал вопрос, а потом уже здоровался. Так бывало и тогда, когда он звонил в Смольный по телефону. Киров сначала спрашивал о том, что его интересовало (иногда это были три-четыре фразы), а потом говорил «здравствуйте». И мы отвечали ему точно так же: сперва излагали то, о чем он спрашивал, а заканчивали свои слова приветствием «здравствуйте».
Хочется отметить еще одну черту в работе Сергея Мироновича. Оп не терпел, чтобы окружающие его сотрудники делали какую-нибудь работу механически, не понимая ее сути… Кажется, глубокой осенью 1934 года Ленинграду грозила опасность наводнения. У нас в обкоме был специальный аппарат, показывающий силу ветра и уровень подъема воды. Когда Сергей Миронович уехал в один из этих тревожных дней поздно вечером домой, он приказал, чтобы дежурные звонили ему каждые 5—10 минут и сообщали показатели аппарата. Утром Киров вызвал к себе дежурных и потребовал, чтобы они объяснили ему устройство аппарата и значение каждой стрелки. Мы, конечно, ничего толком не знали. Тогда Сергей Миронович сам рассказал нам об этом аппарате и научил разбираться во всех обозначениях.
Как-то Платонова сообщала Сергею Мироновичу по телефону сводку о выпуске «бьюиков». Выслушав сводку, Киров вдруг задает вопрос:
— А вы знаете, что такое «бьюик»?
— Автомобиль, — отвечает Платонова.
— Это всякий знает, а вы скажите, какой вид у этого автомобиля?
И когда Платонова описала этот тип машины, Киров был явно доволен.
Однажды дежурная Дубровская составляла какой-то запрос в Эпрон[20]. Когда запрос был отпечатан, Дубровская подала его на подпись Кирову. Сергей Миронович говорит Дубровской:
— Расшифруйте, что такое «Эпрон».
Дубровская расшифровала.
— Вы уверены, что правильно расшифровали? — спросил Сергей Миронович.
Дубровская была не совсем уверена в этом. Тогда Киров отложил бумажку в сторону и заметил:
— Подожду, пока вы придете ко мне и с полной ответственностью скажете: «Эпрон» расшифровывается так-то и так-то.