Улыбаясь, адъютант разъяснил, что красноармейцы публичных домов не посещают, почему мероприятия бургомистра являются совершенно излишними.
На вопрос о том, сколько времени котовцы предполагают оставаться в городе, адъютант ответить отказался, после чего депутация отцов города удалилась, раскланиваясь и пятясь задом.
Вскоре город принял непривычный для котовцев вид поднялись железные шторы магазинов, тускло в солнечных Лучах замелькали лампочки над вывеской кино, на тротуарах появились густые толпы народа. Как диковинные чудовища, двигались в толпе чубастые кавалеристы, позванивая шпорами. Они не привыкли к такой необычайной обстановке и чувствовали себя очень неловко.
Полк шел без обоза, кое-кто из кавалеристов занялся мелкими хозяйственными покупками кожу на подошвы, отрез на рубаху, пару белья, мыло, ваксу, щетку. Необходимые средства для этого имелись во время последней операции кавалеристы захватили денежный ящик польской дивизии, так что денег было вдоволь, и комиссар приказал раздать их бойцам.
Под вечер над городом появился советский аэроплан. Дежурный по бригаде с ординарцами связи поскакал на луг к винокуренному заводу и спешно разложил там посадочные сигналы. Но самолет садиться не стал, а только сбросил вымпел. В вымпеле был приказ командира дивизии и разведывательная сводка. Командир сообщал, что белополяки приняли занятие города за серьезную стратегическую операцию, имеющую целью отрезать Львов с тыла. Поэтому на город двинута пехотная дивизия и штурмовая кавалерийская бригада полковника Руммеля. Котовцам предписывалось, войдя в соприкосновение с противником, отступать к Милятинскому монастырю и заманить противника в ловушку, которую готовил Котовский. Что касается взаимоотношений с местными властями, то политотдел дивизии предлагал ограничиться расклейкой на улицах воззваний галицийского ревкома и воздержаться от каких бы то ни было организационных мероприятий.
Когда Кучмий, комиссар и адъютант сели обедать, нарядная горничная в накрахмаленной наколке доложила им о прибытии новой депутации. Состав этой депутации и цель ее прихода были совершенно неожиданными. Городские дамы-патронессы пришли пригласить командиров на спектакль, который вечером должна была дать часть труппы львовской оперетты, случайно застрявшая в городе. Дамы-патронессы добавили, что после спектакля в парадных залах ратуши организуется благотворительный базар в пользу русского Красного Креста и что на этот базар при-глашается весь офицерский состав полка.
Несколько растерявшись, адъютант ответил, что в Красной Армии офицеров не существует и во внеслужебное время все равны. Однако тут же добавил, что человек десять котовцев все же, вероятно, посетят и спектакль и базар.
Пощебетав на разные пустяковые темы, дамы-патронессы удалились.
Шумно вздохнув, комиссар полка лег на постель и зевнул:
— Ну и задал же нам Котовский задачу. Я бы лучше сто лет дрался, чем таким мудрым делом заниматься!
Кучмий и адъютант сочувственно рассмеялись.
IV
Незаметно пришел вечер, на улицах зажглись газовые рожки. Широкие асфальтированные тротуары наполнились гуляющей толпой. Теплый ветерок нежно колыхал верхушки тополей на бульваре. В раскрытые окна гостиницы из соседнего кабака доносились звуки румынского оркестра. Дробно стуча шипами по асфальту, прошел шагом конный патруль котовцев.
Адъютант прилег на подоконник и глянул на улицу. Толпа была — нарядной пестрые женские зонтики, неизвестно для какой цели раскрытые, поскольку солнце скрылось за зданием ратуши, белоснежные брюки и соломенные шляпы мужчин. Все это было до того не похоже на действительность, на молчаливую пустоту украинских городов, борющихся с тифом и голодом в пламени гражданской войны, что адъютант даже провел ладонью по глазам не сон ли все это?
Но это был не сон. На кровати, сняв сапоги, храпел комиссар. За день он сильно намаялся. В гостиницу все время приходили какие-то подозрительные типы, говорили, что они рабочие то винокуренного завода, то мельницы, то типографии, и сообщали самые фантастические данные о якобы спрятанных в городе сокровищах. Нужно было иметь в виду, что по крайней мере двое из трех посетителей являлись резидентами польской разведки. Отсюда и все трудности беседы с этими добровольцами-ищейками. Одно из предложений показалось даже комиссару соблазни-тельным речь шла о том, что владелец типографии, узнав о приходе красных, спрятал почти весь шрифт, один линотип и американскую плоскопечатную машину. Для дивизии такое «богатое» типографское оборудование было по тем временам сказочным подарком. Но адъютант и Кучмий быстро охладили пыл комиссара, напомнив ему, что обоза нет и трофеи таскать все равно не на чем, хотя бы это было золото, а не шрифт.
Собственно говоря, комиссар устал больше от вынужденной бездеятельности, чем от назойливых приставаний подозрительных посетителей. В селах, где комиссару прежде приходилось бывать с полком, он всегда деятельно организовывал советскую власть, выявлял бандитских сообщников, устраивал митинги, раздавал литературу, расследовал заявления на не-правильные действия сельсоветчиков. Тут же с этими замысловатыми инструкциями дивизии он чувствовал себя связанным по рукам и ро ногам. С высоты своего полка комиссару, конечно, были непонятны те события в жизни Западной Украины, которые заставляли дивизию так осторожно относиться к вопросу о вмешательстве в дела гражданского управления. Так, ни до чего не додумавшись, — комиссар был неплохим массовиком, рабочим Путиловского завода, мобилизованным партией на фронт, — комиссар приказал ординарцам связи, стоявшим на часах у подъезда гостиницы, никого к нему не пропускать. Затем, приняв ежедневный рапорт эскадронных политруков, комиссар, мрачно выругавшись, завалился спать.
У второго окна командир полка пришивал пуговицу к брюкам. Короткие и толстые пальцы его, прокопченные махоркой, покрытые не кожей, а какой-то коричневой шкурой, неловко справлялись с иголкой. Воинственное лицо командира в круглых железных очках становилось совершенно бабьим, и на него тогда невозможно было глядеть без улыбки. Очки же Кучмий надевал всякий раз, как ему приходилось заниматься каким-нибудь рукоделием; откуда он взял эти очки — никто не знал, и вряд ли они ему чем-нибудь помогали.
Адъютант зевнул и потянулся скука смертная!
— Пойдем в оперетту, Кучмий, черт с ними, с толстобрюхими. Пойдем, дурака поваляем, а то «от скуки, говорят, и мухи дохнут…
— Дай вот только дошью, — ответил командир полка.
Проснулся комиссар. Он долго кряхтел, натягивая сапоги. Потом позвонил горничной; принесли пиво.
Бургомистр заехал в восемь часов. Его сверкающая лаком коляска остановилась у подъезда гостиницы под самыми «окнами номера. Кланяясь и приседая, бургомистр размахивал блестящим цилиндром и приглашал ехать в оперетту. Комиссар отказался наотрез, командир полка и адъютант, надев оружие, присоединились к отцу города.
Когда садились в коляску, двое ординарцев связи молча вскочили в седла и последовали за командирами. Они сидели на конях прямо и сосредоточенно, с серьезными лицами, как в бою. Оба они были партизанами из-под Ананьева. В последний раз большой город — Одессу — они видели лет пять тому назад, городам они не доверяли точно так же, как не доверяли они шелковому цилиндру бургомистра и пестрым зонтикам городских дам. У ратуши они снова спешились и стали в нише подъезда как часовые. Кони с любопытством обнюхивали серую краску чугунного фонарного столба.
Когда котовцы, предшествуемые бургомистром, вошли в парадный зал ратуши, почти все места были заняты. Публика устроила вновь прибывшим овацию. Город и на самом деле относился к котовцам вполне дружелюбно. Горожане привыкли, что постой воинской части неизбежно связан с грабежами, контрибуциями и пожарами, а тут все обстояло тихо и мирно. Так что овация, устроенная командирам, была даже до известной степени искренней.
Под сотнями любопытных взглядов Кучмий зябко поводил богатырскими плечами. Под выцветшим хаки гимнастерки чудовищными шарами ходили его стальные мышцы. Он зацепил портупеей за чей-то стул, оцарапал себе шпорой сапог и чуть не вытряхнул из сиденья какую-то даму с лорнеткой. Адъютант тоже чувствовал себя неважно, но решил выдержать испытание до конца сказавши «а» — нельзя не сказать «б». Раз приказано оставить в городе, даже у буржуазии, хорошее впечатление от Красной Армии — нужно быть вежливым во что бы то ни стало.
Командиры уселись в первом ряду. Вскоре погас свет. Адъютант вспомнил, что он последний раз был в театре около пяти лет тому назад, и мысли о предстоящем зрелище как-то странно щекотали нервы. Сцена была оборудована на помосте, где обычно заседал совет муниципалитета. Здание ратуши было старинным, с готическими окнами и цветной мозаикой стекол. В пролетах между оконными нишами стояли величественные рыцари, закованные в бронзовые латы. Потолок был высокий, сводчатый. Каждый звук, даже самый незначительный, немедленно отражался гулким эхом.
Самодельный занавес раздвинулся. Труппа львовской «оперетты показывала третий акт «Сильвы».
Адъютант снова провел ладонью по лицу, от лба до подбородка не сон ли это Вчера, позавчера и десятки, сотни дней, уходящих назад в памяти, были конская грива, равномерный скрип седельной крыши, выкрики обозных, мускулистый затылок Котовского. Потом огонь в воздухе и на земле, знакомый, привычный свист многих тысяч невидимых пуль, пьяный угар кавалерийской атаки, знакомый, даже любимый какой-то каждодневный риск жизнью. И потом все сразу, как внезапная смена декорации, — этот нелепый город, оставшийся в стороне от войны, город, в котором даже классовая борьба была незаметной на первый взгляд, в особенности для постороннего наблюдателя. И, наконец, этот уже совершенно бессмысленный спектакль; да, и задал же задачу Котовский, черт бы его побрал совсем!
Сильва закончила арию, публика, аплодировала. Адъютант впервые сознательным взглядом окинул сцену. Нищенская мишура реквизита показалась ему несказанно роскошной. Лицо премьерши тоже как будто бы было знакомо, она как раз с нескрываемым любопытством разглядывала первый ряд, в котором нелепо и неожиданно, как татуированные дикари на улицах какой-нибудь европейской столицы, восседали вооруженные до зубов котовцы.