Премьерша со сцены улыбнулась адъютанту.
Но нет, никогда он не видел, конечно, этого лица. Просто-напросто группа разодетых в фантастические костюмы женщин и мужчин, резвившихся на самодельной сцене, напомнила что-то очень далекое и совсем почти позабытое, что-то находящееся по ту сторону памяти юность, быть может. И против своей воли адъютант от этих воспоминаний ощутил даже как будто бы некую сладкую боль, родившуюся независимо от того, что он в свое время раз и навсегда похоронил воспоминания о своей скучной юности.
Спектакль был окончен, публика вставала, шумно отодвигая стулья. Ворча, Кучмий протирал глаза; у адъютанта слегка кружилась голова.
Командир полка был явно не в духе, он попросил у бургомистра экипаж, чтобы ехать в гостиницу от участия в базаре он отказался. Адъютант остался, но предварительно спустился к подъезду проводить командира. Подмяв тяжелым туловищем пружинное сиденье, обитое добротным синим сукном, Кучмий продолжительной витиевато выругался, покрыв замысловатой бранью и город, и бургомистра, и спектакль.
— Ну ладно, иди попрыгай на балу, козел, — сказал он угрюмо на прощанье адъютанту, — смотри, как бы тебя только эти толстобрюхие по дружбе не связали!
Экипаж тронулся, один из ординарцев связи молча вскочил в седло и последовал за командиром, другой остался.
Глубоко задумавшись, адъютант поднялся обратно по широкой, отделанной под белый мрамор лестнице. Бронзовые львы на аляповатых тумбах ехидно скалили зубы.
В просторном зале, тяжелый воздух которого, казалось, пропитан был пылью столетий, городской «бомонд» приготовился веселиться. По стенам расставлены были склеенные из пестрой бумаги киоски, в которых солидные матроны и хорошенькие девушки продавали в пользу русского Красного Креста прохладительные напитки, какие-то рукоделия и разные безделушки. Оркестр, размещенный на хорах, грянул вальс, завертелись пары.
Адъютант стал к стене в углу, подперев спиной вычурную и совершенно неуместную здесь колонну. Он не особенно жалел, что остался, интересно было поглядеть на бал; все было таким нереальным, что казалось своеобразным продолжением спектакля.
Распахнулись боковые дубовые двустворчатые двери, открылся вид на буфет. Колыхая толстым задом, обтянутым светло-сиреневым шелком, подошла бургомистерша и попросила разрешения в виде исключения открыть продажу шампанского шампанское продается по утроенной цене и может сильно повысить доход благотворительного базара. Адъютант пить раз-решил черт с ним! Он думал о другом.
Бургомистр представил ему премьершу недавнего спектакля. Она была худенькой австриячкой с молодым маловыразительным лицом, но необычайно живыми глазами. Льняного цвета кудри, нагроможденные над ее высоким лбом бесчисленным количеством маленьких золотистых штопоров, делали ее похожей на куклу. Австриячка говорила по-русски.
Адъютант тут же ухватился за нее, как за якорь спасения. В ней он находил странное моральное оправдание праздному любопытству, которое заставило его пойти на спектакль и остаться на балу. Они пошли к буфету.
Адъютант залпом выпил бокал шампанского — у него пересохло горло. Оркестр играл танец за танцем, публика веселилась. Танцевать адъютант отказался наотрез, да он, наверное, уж и разучился танцевать на паркете. Подходили знакомиться какие-то люди врач в золотом пенсне, владелец мельницы, отрекомендовавший себя почему-то бывшим социал-демократом, местный учитель, он же — корреспондент какой-то львовской газеты, ничем себя не отрекомендовавший, но, безусловно, являющийся польским шпиком, какие-то дамы. Адъютант выпил второй бокал шампанского, и зал с золотыми канделябрами сладко закружился у него перед глазами. Он поблагодарил хозяев и откланялся.
Внизу у подъезда в тусклом свете газовых фонарей отсвечивал черный лак бургомистровского экипажа. Премьерша труппы легко сбежала за адъютантом по лестнице и попросила ее подвезти она жила в той же гостинице. Невозмутимый ординарец подмигнул адъютанту и поехал размашистой рысью впереди экипажа. Адъютанту было все равно — он устал.
V
В вестибюле гостиницы на свернутых шинелях в полном вооружении дремали ординарцы; в коридоре второго этажа, где жила артистка и помещался штаб, двое часовых замерли с обнаженными шашками на плечах. Часовые дружелюбно улыбнулись адъютанту. С треском распахнулась дверь номера, показалась взлохмаченная голова Кучмия; командир полка был в одном исподнем. Глянув заспанными глазами на адъютанта и его спутницу, Кучмий плюнул в коридор и хлопнул дверью так, что на площадке задребезжали стекла. Последующие события показались адъютанту как бы идущими сами собой, без участия его воли он устал смертельно, от шампанского слегка кружилась голова.
В комнате актрисы пахло духами. Заперев за собой дверь, она раскрыла настежь окно и зажгла люстру над трельяжем. На подоконнике, на диване, на креслах было разбросано пестрое шелковое тряпье; трельяж был уставлен замысловатыми баночками с косметикой. Осторожно отодвинув какой-то кружевной ком, адъютант тяжело плюхнулся в низенькое кресло, сжав коленями шашку никогда в жизни он не чувствовал себя так глупо.
— Можете курить, — сказала актриса, увидев, что адъютант, неловким движением хлопнув себя по карману, в котором обычно хранился кисет, быстро отдернул руку. — Вы меня извините, я буду раздеваться…
Адъютант подошел к окну и лег грудью на подоконник. Ночь была теплая, в черном небе мерцали мириады звезд. Один за другим гасли огни города. Откуда-то пахнуло запахом свежескошенного сена. Где-то веселой трелью заливались колотушки сторожей. Звеня шпорами, прошел пеший патруль котовцев. На перекрестке у освещенной аптеки, трусливо подняв плечи и заложив руки за спину, прогуливался взад и вперед толстый полицейский.
Когда адъютант отошел от окна, женщина уже лежала на раскрытой постели, укутавшись в голубой пушистый халат. Она улыбнулась ему, сладко потянувшись.
— Снимите сапоги, — сказала женщина, — а то вы своими шпорами всю гостиницу перебудите.
После этого она повернулась к нему спиной.
Как Ео сне, молча и послушно адъютант снял сапоги. Потом он на цыпочках подошел к зеркалу.
Там, за тонкой стеной, раскинув богатырское тело на непривычно мягкой кровати, в длинных кальсонах с оборванными по обыкновению тесемками, спал милый, старый Кучмий. На диване, окружив себя махорочными окурками, храпел с открытым ртом комиссар полка. И для адъютанта была тоже внесена добавочная постель; там, в соседней комнате, среди сваленных в кучу портупей, полевых сумок, револьверов и шашек шла обычная военная ночь — в несколько необычной только обстановке.
Здесь, у освещенного канделябром зеркала, стояли причудливые склянки с цветной жидкостью, и на раскрытой кровати лежала какая-то чужая женщина в небесно-голубом халате. Стека разделяла два мира здесь пахло духами, а не войной.
Адъютант невольно глянул на себя в зеркало. Он забыл снять оружие и стоял босой перед склянками косметики, подпоясанный, в портупее, с шашкой у бедра. Это было смешно и нелепо. Но маленькая деталь в костюме босого кавалериста с бледным лицом, глядевшего на него из зеркала, заставила адъютанта вздрогнуть всем телом; по синей диагонали бриджей беззаботно и весело ползли гуськом две большие упитанные вши…
В одну десятую долю секунды адъютант обернулся. Женщина лежала недвижно — она, очевидно, спала. Тогда, опустившись в низкое кресло, спиной к кровати, он снял брюки и украдкой, ежеминутно воровато оглядываясь, занялся делом, которое в годы гражданской войны для армии, раскиданной по необъятным просторам шестой части мира, было обыденным…
Еще утром адъютант сменил белье, но брюк запасных у него не было, все оставалось в обозе. Встревоженные чистым бельем, они буквально лезли со всех сторон, жизнерадостно выползая из каждого шва.
Когда кропотливая операция истребления была закончена, над зданием винокуренного завода уже поднялся ослепительный диск солнца.
Застегнув брюки, адъютант встал и потянулся так, что у него хрустнули кости. Он снова подошел к зеркалу и нечаянно зацепил какую-то склянку. Склянка упала и разбилась; глубоко вздохнув, женщина повернулась навзничь и проснулась. Голубой халат у нее на груди распахнулся, она раскрыла глаза и весело улыбнулась.
— Ну что же вы, — протянула женщина капризно, — ах, смотрите… уже утро…
Адъютант сделал шаг к дивану. Как раз в эту минуту высоко над ратушей с певучим визгом разорвалась шрапнель. Тогда, стиснув зубы, адъютант стал натягивать сапоги у него тряслись руки.
Подойдя к двери, он оглянулся в последний раз. Женщина сидела на постели, широко раскрыв глаза. Адъютант окинул взглядом комнату. В углу на круглом столике под грубой копией Рубенса стояла фарфоровая ваза со свежим жасмином. Шагнув к столу, адъютант вырвал охапку истекающих водой белых цветов и, жадно вдохнув их аромат, не глядя, бросил их на постель. Потом, круто, по-военному повернувшись, большими шагами вышел в коридор.
В вестибюле гостиницы, громыхая шпорами и оружием, просыпались кавалеристы. Командир полка и комиссар спокойно и не спеша одевались антракт закончился, мираж исчез, снова начиналась боевая жизнь. Перекликаясь, ординарцы уже подводили к подъезду гостиницы оседланных командирских коней. Дежурный по бригаде доложил, что он снимает заставы и выводит полк к винокуренному заводу передовые отряды польской армии вступили в соприко-сновение с партизанскими дозорами. Выполняя приказ дивизии, нужно было отходить.
Над городом с пронзительным свистом рвалась шрапнель за шрапнелью; где-то звенели разбитые окна. Рысцой, сжавшись в комочек, бежали вдоль стен какие-то обыватели с узлами. Застоявшийся вороной конь упруго перебирал ногами.
В последний раз адъютант оглянулся на гостиницу. Женщина в голубом халате, окаменев, как восковая кукла в витрине парикмахерской, выглядывала из окна. Левая рука ее, унизанная кольцами, прижимала к груди пучок изломанных цветов…
Из города вышли шагом.