— Знакомьтесь, — представил командующий незнакомца, — это Павел Тимофеевич Ектов, начальник штаба антоновских войск… А это Котовский…
Командир советской кавалерийской бригады и один из руководителей бандитской армии некоторое время молча рассматривали друг друга. Ектов глядел исподлобья, взгляд у него был тяжелый.
Тухачевский встал с места, прошелся несколько раз по салону, мягко ступая по ковровой дорожке. Потом он остановился против Ектова.
— Ну вот, Павел Тимофеевич, — проговорил он веско, — приступайте к своей реабилитации. Отныне вы в полном распоряжении командира Отдельной кавалерийской бригады Григория Ивановича Котовского. Что он вам прикажет, то и выполняйте. Жизнью придется рискнуть И Котовский ежедневно рискует жизнью, хоть и не совершал никогда ника-ких преступлений против советской власти… Напротив!..
Ектов стоял навытяжку перед командующим. Некоторую мешковатость, которую ему придавал штатский костюм, как рукой сняло сейчас не могло быть сомнений, что это кадровый военный.
— Что же касается всего прочего, — продолжал Тухачевский, — то можете не сомневаться слово советской власти крепкое! Заслужите помилования — помилуем. Все зависит теперь от вас… ну, и в какой-то степени от Котовского, конечно… А он, поверьте, вас не обидит!
После этого напутственного слова Ектова увели. Командующий рассказал его историю…
Что же представлял собою Ектов Крестьянин Тамбовской губернии, по собственным описаниям его хозяйства — подкулачник, если не кулак, он был призван перед японской войной в армию и за храбрость дослужился до офицерского чина. Главнокомандующий царской армией в Маньчжурии, злополучный генерал Куропаткин, которому почему-то очень полюбился расторопный фельдфебель Ектов, чтобы произвести его в офицеры, предварительно наградил орденом Владимира «с мечами и бантом», дававшим по царским законам право на личное дворянство.
После первой мировой войны Павел Тимофеевич ушел в запас в чине штабс-капитана. В годы гражданской войны воевать не захотел ни на стороне красных, ни на стороне белых. Уклонившись от регистрации, которой подлежали все царские офицеры, удалился на родной хутор и занялся сельским хозяйством.
Когда началось кулацкое восстание, в избу Ектова заехал Антонов. Он и его приближенные хорошо знали прошлое штабс-капитана. Они стали его уговаривать, звать с собой.
— Все равно тебе не сносить головы, Павел Тимофеевич, — говорил Антонов, — узнают про твое офицерство красные, худо будет! Я уже в уездной милиции не начальник, покрывать тебя некому! А пойдешь с нами, свергнем советскую власть, того и гляди в генералы выскочишь! Собирайся…
Ектов не стал напоминать Антонову, что его укрывательство обошлось в свое время недешево — и деньгами и продуктами, — и наотрез отказался. Он говорил, что ему надоела война, что он обзавелся семьей и мечтает только о спокойной крестьянской жизни. Антонов уехал ни с чем.
После первых же серьезных столкновений с красными войсками Антонов убедился, что у него в штабе не хватает грамотного военного человека сам он в тактических вопросах разбирался слабо, его атаманы, в лучшем случае, были унтер-офицерами царской армии. Он опять вспомнил про Ектова и, проезжая как-то мимо хутора, в котором тот жил, снова зашел к нему. На этот раз он разговаривал уже совершенна другим тоном.
— Ну, Павел Тимофеевич, — сказал он сквозь зубы, вынув револьвер из кобуры, — собирайся быстро, поедешь с нами. Даю тебе десять минут на размышление и, если откажешься, расстреляю как собаку! Хозяйство спалю, семью пущу по миру… Так я поступаю со всеми изменниками народному делу!
Ектов знал, с кем он имеет дело этот шутить не станет, у него и так уж руки были по локоть в крови! Что ему еще одна человеческая жизнь, еще одна разоренная семья!.
Так бывший штабс-капитан Ектов под угрозой смерти стал правой рукой Антонова и начальником штаба бандитских войск на Тамбовщине. Не лежала у него душа к этому делу, но герой двух империалистических войн после минутного размышления под дулом пистолета решил, что другого выхода у него нет…
В штабе антоновской армии, с того момента как кулацкое восстание приняло широкие размеры, находился бесстрашный разведчик ВЧК Алексеенко. Он прибыл из Москвы с мандатом от военного бюро подпольного ЦК правых эсеров в качестве уполномоченного при антоновских войсках. Мандат был подлинный и подписи на нем подлинные, только пресловутое «военное бюро» московские чекисты через несколько дней после отъезда Алексеенко ликвидировали.
Алексеенко был настолько тщательно законспирирован, что о присутствии в штабе Антонова нашего верного человека никто не знал в Тамбове — ни губчека, ни командующий. Очень сложным путем по мере необходимости Алексеенко сносился только непосредственно с Москвой.
Однажды он вручил Антонову полученное им из Москвы письмо, подложное конечно, от подпольного ЦК эсеров. Руководителю тамбовского контрреволюционного восстания предлагалось выслать двух делегатов на намеченное в ближайшее время совещание всех действующих на территории молодой Советской республики и на Украине антисоветских сил. На это совещание, созываемое в Звенигороде, под Москвой, где предполагалось объединение всех вооруженных отрядов внутренней контрреволюции, должен был прибыть из-за рубежа «сам» Борис Савинков. Такая приманка была придумана специально для тщеславного Антонова. Безопасное путешествие делегатов туда и обратно, пользуясь нелегальными линиями связи подпольного военного бюро эсеров, должен был, по смыслу московской «директивы», обеспечить Алексеенко.
Антонов поддался на удочку и собрался ехать в Москву. Хвастун и честолюбец, он увлекся мыслью о том, как, связавшись с «великим» Савинковым, выйдет, быть может, и на международную политическую арену! Но в последний момент перед отъездом Антонов скрепя сердце вынужден был изменить свои планы. Генеральное сражение с красной конницей становилось неизбежным (и оно действительно вскоре началось под Бакурамн). Беспечный опти-мист, впрочем легко поддающийся панике после первой же неудачи, Антонов рассчитывал на легкую победу. Он мог бросить в решительную, как ему казалось, схватку с большевиками пять тысяч конников. По его расчетам, даже если в этой операции к пятистам саблям Котовского присоединятся семьсот сабель Дмитриенко, все равно огромный численный перевес останется на его стороне.
Бандитские атаманы, хотя и действовали совместно, постоянно враждовали друг с другом в борьбе за власть и славу. Ну хорошо, он, Антонов, поедет в Звенигород, а тем временем состоится генеральное сражение, красная конница будет разгромлена, и всю честь этой победы припишет себе командующий первой бандитской «армией», выскочка, подпрапорщик царской армии эсер Богуславский А можег быть, командир «дивизии» громила Матюхин Или, чего доброго, командир «бригады» воришка Васька Карась Тогда Антонов приедет из Москвы к разбитому корыту. За время отсутствия победители спихнут его. Уедет главнокомандующим, а вернется никем. Нет, не бывать этому! И Антонов решил не ехать на звенигородское совещание, а направил туда начальника штаба Ектова и политического комиссара своих «войск», матерого врага советской власти, старого эсера Ершова, который когда-то знавал Савинкова лично.
Бесстрашный Алексеенко прекрасно справился со своей задачей он благополучно доставил обоих делегатов в Москву, а там прямехонько в комендатуру ВЧК.
Ершов держал себя вызывающе, непримиримо и не пошел ни на какие уступки, не пожелал раскаяться. Этого матерого врага советской власти коллегия ВЧК приговорила к расстрелу.
Иначе повел себя Ектов. Побеседовав несколько раз с Дзержинским, Ектов чистосердечно рассказал всю правду о своей жизни и предложил искупить совершенные им преступления любой ценой. Для себя он ничего не просил он согласен был на все, лишь бы освободили его жену и трех взрослых дочерей, которые, как ему стало известно, находились под охраной губчека в Тамбове. Ему поверили. И теперь он поступал в распоряжение Котовского.
Закончив свой рассказ, Тухачевский вопросительно глянул на командира кавалерийской бригады. Потом спросил:
— Ну, как, Григорий Иванович Надумали что-нибудь… Учтите, Ектов приговорен к расстрелу… условно, конечно… Дальнейшая его судьба — длительное заключение или полная свобода — будет зависеть от того, как он сумеет искупить свою вину. Что касается семьи, то, как ему и обещал Дзержинский, она будет скоро освобождена, но на всякий случай вывезена из Тамбовской губернии…
Котовский молчал, то и дело подергивая себя за нос.
Наконец Котовский медленно заговорил, заметно заикаясь, как всегда, когда он бывал взволнован.
— Видите ли, Михаил Николаевич, есть у меня, признаюсь, одна идейка… Только я сейчас, сию минуту ничего вам о ней не скажу. Как говорят у нас на Украине, «це треба разжувати».
Командующий внимательно слушал. Котовский продолжал:
— Идейка неплохая, только тип этот уж больно ненадежен. Взяли его будто насильно, под дулом пистолета, а после этого он почти год оставался добровольно правой рукой Антонова… Что же, сбежать не сумел от этого трепача Герой двух войн! Нет, тряпка он, баба, а не штабс-капитан! Я бы на месте Куропаткина дворянином его не делал…
Тухачевский прервал Котовского:
— Ектовская версия такая он долго не знал, что его семья взята под стражу органами губчека… Их ведь забрали в Тамбове, у дальних родственников, где они скрывались. Ектов боялся мести Антонова по отношению к семье, если он сбежит. А вообще, по его словам, он находился у Антонова как бы под домашним арестом, за ним следили. И Ершов по пути в Москву ему признался, что Антонов приказал не спускать с него глаз и в случае малейшего подозрения пристрелить без лишних разговоров.
— Это он вам сам рассказал — поинтересовался Котовский.
Командующий отрицательно покачал головой.
— Нет, на эту тему я с ним не беседовал. Да и вообще я потолковал с ним с полчаса, не больше, незадолго до того, как вам его представить. Предупредил, что он поступает в ваше распоряжение, рассказал о вас, чтобы знал, с кем отныне будет иметь дело. Впрочем, он и до этого был о вас наслышан. Вы что же думаете, о Котовском знают только в Бессарабии или на Украине?