— Правильно, — одобрил Котовский, — береженого бог бережет! Все?
— Нет, еще не все, Григорий Иванович, — возразил комиссар бригады, — мне кажется, что со стороны бойцов могут возникнуть естественные вопросы к командирам или к политсоставу… Как быть в таких случаях?
— А вы что предлагаете?
— Сейчас же, немедленно созвать по полкам партийные собрания. Рассказать все коммунистам. А уже им поручить провести подготовительную разъяснительную работу…
— Дело говорите! — согласился Котовский. — Только давайте так товарищи командиры и комиссары, даы — Борисов, Гажалов и я — сейчас знаем больше, чем рассказали вам. Бойцы, политруки и командиры должны знать об этой операции меньше, чем вы. Значит, так разъяснить только в общих чертах, намеками…
Все разошлись, Котовский остался один. Он устало потянулся и пошел в комнату, где отсиживался Ектов. Тот играл с конвоирами в подкидного дурака. Все встали. Комбриг взглядом показал латышам, что они могут удалиться. Те сразу без слов вышли из комнаты и встали за дверью, держа руку на деревянных кобурах маузеров. Так они простояли, как изваяния, все время, пока длился разговор Котовского с Ектовым с глазу на глаз.
Некоторое время Котовский и Ектов сидели молча. Потом комбриг положил своему собеседнику руку на колено.
— Павел Тимофеевич, — заговорил он медленно, проникновенно, — вы на меня только не обижайтесь…, Мы выходим на рассвете, к вечеру окажемся лицом к лицу с вашими вчерашними соратниками…
У Ектова задрожали губы.
— Давайте, — продолжал комбриг, — поговорим как мужчина с мужчиной, Если вы чувствуете, что не в силах выполнить то, что вам поручено, если вы допускаете, что в последнюю минуту у вас не выдержат нервы, скажите сейчас. Это лучше, чем потом… Потом будет поздно.
Ектов продолжал молчать, только губы у него прыгали все сильней и сильней.
Котовский подергивал себя за нос.
— Подумайте, Павел Тимофеевич… Отсюда, из Медного, у вас есть еще путь к отступлению. Если сомневаетесь в себе — оставайтесь здесь. Я вывернусь Я совру Матюхйну, что вы заболели, что вы едете следом — словом, я найду, как объяснить ваше отсутствие… Решайте. Из Кобыленки для вас пути отступления уже не будет…
Ектов внезапно встал, широким жестом трижды перекрестился на икону. Повернулся к комбригу:
— Григорий Иванович, я клянусь! Я клянусь жизнью и счастьем жены и детей, своей жизнью и будущим своим клянусь! Я — верующий…
Котовский одобрительно похлопал его по плечу, близко заглянул в глаза.
— Бога вашего я не признаю, но верующим иногда верю… Не думайте, ведь и у меня есть своя вера, и я не изменял ей никогда в жизни. И не изменю до последнего вздоха!
Так они расстались до ночи.
От Ектова комбриг направился в аппаратную. Телеграфисты эскадрона связи играли в шашки. Обе сводки, оперативная и разведывательная, были уже переданы, делать операторам было нечего. При виде Котовского они встали. Григорий Иванович молча махнул рукой — «да ну, какие там церемонии!» — и сел за свободный стол, устало подперев голову рукой. В последнюю минуту, перед тем как вызывать Тамбов, его вдруг охватило раздумье «Может быть, вообще ничего не сообщать Тухачевскому, пока все не будет кончено… Нет, нельзя! И так он слишком многое мне доверил!»
Комбригу повезло, командующий оказался у себя в аппаратной. Григорий Иванович, откашлявшись, стараясь не заикаться, начал диктовать.
Телеграфист застучал ключом.
«Михаил Николаевич, у аппарата Гриша. Докладываю на рассвете пойду прогуляться, как с вами условились. Дядю Павла беру с собой».
Тихо шуршала, вращаясь, катушка, бежала немая лента очевидно, Тухачевский старался вникнуть в смысл переданных ему слов. Наконец замелькали точки и тире. Напряженно вглядываясь в них, телеграфист читал вслух:
— Понял вас, точка. Это все, что хотите доложить, вопросительный знак.
Котовский снова заговорил:
— Это все, что пока могу доложить.
Снова пауза. Потом опять замелькали на ленте точки, тире.
— Назовите контрольный срок, по истечении его буду считать, что вы в затруднении, и помогу вам, точка. Сам приеду к вам, восклицательный знак.
Комбриг думал недолго.
— Уверен, что до этого дело не дойдет. Сегодня пятница, не позже вторника доложу, что весь сорняк выполот.
Снова побежала немая лента. И опять точки и тире:
— Будь по-вашему, точка.
Тут Котовского внезапно осенило:
— Нужна ваша помощь. Хотелось бы, чтобы наши ребята на железной дороге, от станции Сампур до самого Тамбова, шумели бы раза три в сутки хотя бы по часу. И консервные коробки пусть в эти дни катаются и тоже шумят. Чем больше будет шуму, тем легче мне!
Долго бежала на этот раз пустая лента не сразу, очевидно, дошел до сознания командующего тайный смысл загадочной просьбы комбрига. Наконец телеграф заговорил:
— Будет сделано, сейчас отдам распоряжение, точка. Влетит мне в копеечку ваша затея, восклицательный знак. Желаю удачи, восклицательный знак. Жду с нетерпением вашего донесения, восклицательный знак. Смотрите только не простужайтесь, ведь вы подвержены простуде, многоточие. Все, считаю разговор законченным, точка.
Комбриг был удовлетворен. Рейд разрешен! И если даже где-нибудь секретный маяк бандитов подключен к телеграфному проводу, вряд ли кто-либо поймет, что он берет с собой в операцию Ектова, что просит наши гарнизоны, расположенные вдоль железной дороги, а также бронепоезд ежедневно стрелять в воздух. Точно так же, как никто не поймет, что командующий еще раз просил его не рисковать собою…
Он встал и приказал телеграфистам:
— Всю эту ленту собрать, за ней зайдет товарищ Гажалов.
Вернувшись в свою комнату, Котовский приказал дежурному никого к нему не пускать, разбудить в полночь.
В последнюю минуту Григорий Иванович вспомнил что-то. Быстро набросал еще одну телеграмму в Тамбов, позвал порученца Леньку и приказал ему:
— Иди в аппаратную. Пусть передадут при тебе. К проводу вызови кого-нибудь постарше…
Тамбов тотчас же откликнулся. Порученец комбрига продиктовал телеграфисту:
— Еще просьба, Михаил Николаевич пусть наши ребята, что по грибы в лес ходят, в эти дни отдохнут и другим не мешают грибы собирать. Гриша.
Это означало Котовский просит дать команду оцеплению леса, пока идет секретная операция, не принимать активных действий. Если они заметят движение в лесу и из лесу — никому не препятствовать!
Тамбов ответил «Вас понял».
У комбрига слипались глаза, когда Ленька вернулся. Григорий Иванович вопросительно глянул на него.
— Передал! — доложил порученец.
— Кто был у аппарата?
— Какурин, начальника штаба…
— Добро!
Опустившись на необъятную купеческую кровать, натянув на голову простыню, Котовский пробормотал вслух, он любил иногда цитировать классиков:
— Ну, вот и все корабли сожжены, жребий брошен!
5. Во вражеском окружении
Будить Котовского не пришлось. Он сам проснулся около полуночи и отправился проведать своего заместителя, стоявшего в соседнем доме. Двое ординарцев связи молча проследовали за комбригом один вошел вслед за ним в ограду, обошел дом и встал с заднего фасада, поглядывая на огород, другой остался на улице у калитки.
Заместитель Котовского Николай Николаевич Криворучко был ранен недели две тому назад в жестокой схватке с антоновцами. В банде, которую он в этом бою ликвидировал, насчитывалось не более полутораста сабель, но банда была особенная только командный и эсеровский «политический» состав. Это были отъявленные враги ни один из них не сдался в плен, они убивали своих коней, а потом стрелялись сами.
Рана Криворучко была не особенно серьезной пуля раздробила ключицу. Но он сам усложнял излечение, не разрешая эвакуировать себя даже в Тамбов. Так и таскался за бригадой, обложенный подушками, полулежа на тачанке. В результате такого режима рана начала гноиться. Врач второго полка, пленный поляк Кульчицкий, настаивал на общем наркозе, так как операция должна была быть очень болезненной. Криворучко об этом и слушать не хотел. Уговаривать его отправились Котовский, Борисов и Гажалов.
— Он меня спать заставит, — говорил, волнуясь, Николай Николаевич, — а сам натворит делов с моим плечом… Черт его знает, что у него на уме пленный ведь!
— Не беспокойтесь, я сам буду присутствовать при операции, — пытался утихомирить его начальник особого отдела, — я уж прослежу!
— Ты что, врач — огрызнулся Криворучко. — Я буду спать, он на глазах у тебя какую-нибудь гадость сделает, а ты будешь только ушами хлопать! Режьте так, раз надо…
Операция состоялась без наркоза. Николай Николаевич морщился от боли, но не издал ни единого стона. Был момент, когда он вдруг дернулся и закричал истошным голосом:
— Стой, куда тащишь Це же кость! Ложи обратно на место, застрелю!
Преодолевая сопротивление больного, врач исполнил свой долг удалил мелкие осколки кости, промыл и зашил рану…
Котовский застал своего помощника в хорошем состоянии. Операция прошла удачно, температуры не было, боли не ощущались. Присев у изголовья ра-неного, комбриг посвятил его в план предстоящего боя.
Тут Николай Николаевич не выдержал, сел на постели и решительно заговорил:
— Н-нет, без меня дело не обойдется! Сяду на пулеметную тачанку и поеду с вами. Может быть, как-нибудь пригожусь… Я же здоров!
Комбриг насильно уложил его на подушки и сказал очень веско:
— Если будете настаивать, я прикажу вас связать и отправить в Тамбов, в санчасть. Вы знаете, со мной шутки коротки!
Криворучко подчинился. Только закусил губу и бешено вращал зрачками…
Было еще темно, только на западе горизонт начинал бледнеть. За оградой двухэтажного кирпичного дома собрались Котовский, Борисов, Гажалов, Ленька, ординарцы связи, коноводы командиров, штаб-трубач; штабные рассаживались по коням. Застоявшиеся лошади играли. И под Ектовым — тоже.
Еще накануне после совещания Котовский задержал командира первого полка.