двадцать. Они были на лучших лошадях, не оказав никакого сопротивления, сразу же обратились в бегство, проскочив заградительный огонь пулеметов. Сам он, растерявшись, спрятался в Подыскляе, остальные помчались через деревню в лес…
Вернулась в Кобыленку и тачанка, отвозившая на станцию Котовского. Ездовой привез приказ комбрига полкам возвращаться в Медное, на марше колонну вести Попову, на месте бригаду принять Криворучко. Поставить только круговое сторожевое охранение, никаких активных действий против бандитов пока не предпринимать. Все новые наганы немедленно сдать оружейным мастерам для проверки. Гажалову с Ектовым и другими пленными, если они будут, срочно выехать в Тамбов.
Приказ был написан незнакомым почерком. Вместо подписи Котовского — какие-то каракули, вместо росчерка — клякса комбриг подписался левой рукой…
10. «Уж голова слетела с плеч…»
В тамбовской городской больнице Котовскому поставили диагноз ударом пули, прошедшей через мякоть груди навылет, продольно расщеплена кость правого предплечья. Комбригу они ничего не сказали, а Ольгу Петровну предупредили правой рукой он уже Никогда владеть не сможет! Вообще врачи лечили Котовского с опаской, очень неохотно вдруг что-нибудь случится, пропадешь!
Поэтому они рекомендовали отправить его в Москву, показать там светилам хирургической науки.
Григорий Иванович вернулся на квартиру, не пожелав ложиться в больницу. Он стал лечиться сам привязал к локтю пудовую гирю, считая, что сила ее тяжести выпрямит кость и она срастется нормально.
Целыми днями Ольга Петровна не отходила от него, читала ему книги, в том числе одну из любимых его книг — «Овод».
Однажды неожиданно пришла шифровка из Москвы Котовского вызывали в Реввоенсовет республики. Тамбовские врачи обрадовались, будто гора у них свалилась с плеч. Только предупредили ехать не раньше, чем через неделю, пока же соблюдать полный покой. О гире им ничего не было известно…
Комбриг в эти дни спал очень мало, гиря, вытягивая кость, причиняла ему нестерпимую боль. Он не ложился, круглые сутки проводил в кресле или ходил по комнате. Дремал сидя, гири не снимал ни днем, ни ночью.
Страдал Григорий Иванович недаром через полгода он уже рубил правой рукой. По мнению специалистов, спасла его только гиря…
Как-то раз, уже перед самым его отъездом в Москву, фельдъегерь на мотоцикле привез пакет. Ольга Петровна вскрыла его, Котовский дремал в соседней, комнате на своем обычном месте. Председатель Тамбовского губчека Антонов писал, что через полчаса у него начнется важное совещание. Зная о состоянии комбрига, он просил прислать хотя бы его представителя.
Котовская попросила Леньку, который жил в Тамбове, в одной квартире с комбригом:
— Поезжайте, бога ради… Я Грише сейчас ничего не скажу, ему очень вредно волноваться. Поезжайте, а потом ему доложите!
У Григория Ивановича был очень тонкий слух. Он тотчас же покинул кресло, вошел в столовую и прочел записку. Сказал Ольге Петровне:
— Мы поедем вместе с ним. Если это пустяки, я сейчас же вернусь, а он останется заседать. Не беспокойся, я чувствую себя прекрасно!
И, видя, что жена собирается возражать, добавил:
— Все равно ведь в Москву ехать! Ты что же думаешь, мне в поезде меньше беспокойства будет? Вызывай машину!..
Заседание происходило в кабинете председателя губчека.
В ту пору в деловых сношениях местных властей между собой часто упоминалось три однофамильца Антоновых, что иногда вызывало недоразумения. Поэтому условились так Антонов-главный — это Овсеенко, Антонов-длинный — это председатель губчека, он действительно был очень высок ростом, Антонов-маленький — бандит.
Когда Котовский прибыл на место, в кабинете уже находились Антонов-главный, Антонов-длинный, уполномоченный ВЧК Левин, от штаба войск — начальник оперативного управления Андронов.
Осведомившись о здоровье Григория Ивановича председатель губчека сказал:
— Об операции в Кобыленке можете ничего не рассказывать здесь находится Гажалов, мы уже знаем все подробности…
— Гажалов — удивился комбриг. — Что же он ко мне не зашел?
— Он приехал поздно вечером вчера, мы сразу же на всю ночь усадили его работать. Сейчас отдыхает…
— Труп Матюхина нашли — прежде всего поинтересовался Котовский.
Антонов-длинный и Левин переглянулись.
— Видите ли, — ответил председатель губчека, — все трупы бандитских командиров сгорели в доме мельника, труп Матюхина, очевидно, тоже… После того как вас увезли на станцию, в доме возник пожар, случайно, от взрыва гранаты. Из всей этой компании уцелел только матюхинский начальник штаба — Муравьев. Его взяли живым, привезли сюда, допрашивали…
— Что это за тип?
Ответил Левин:
— Я ночью долго е ним беседовал… Ну, что я могу сказать… Сын попа, эсер… Написал заявление Михаилу Ивановичу Калинину просит распространить на него амнистию, да вдобавок направить его учиться в одну из наших кавалерийских школ командного состава.
— Губа не дура у этого молодого человека, — усмехнулся Котовский, — ну, и что же вы решили?
— Думаем пока, — ответил Левин неопределенно, — ведь у него два пути либо расстрел, либо полное доверие к нему. А в Москве или в Петрограде он, пожалуй, не опасен.
Потом Андронов прочитал последние оперативные и разведывательные сводки. В районе Тамбовского леса после кобыленской операции было все спокойно. Никаких сведений о бандитах численностью более пятнадцати-двадцати человек ниоткуда не поступало. Антонов-маленький окружен в недосягаемом районе у реки Вороны там множество рукавов, болота. Местные крестьяне отказываются служить проводниками, отговариваются незнанием этих мест. Нужны резиновые лодки, их нет. С Антоновым-маленьким осталось всего около пятидесяти человек…
Антонов-Овсеенко познакомил присутствующих с текстом уже давно отпечатанного обращения к населению. Амнистия распространялась на всех, независимо от роли, которую они играли в мятеже, лишь бы добровольно явились с оружием.
Котовский остался содержанием этого документа недоволен.
— Кроме всех хороших слов, которые здесь написаны, — заметил он, — пора поставить точки над «и» подчеркнуть, что мятеж потерпел полное военное поражение, что Антонов-маленький практически выбыл из игры, что Матюхин разгромлен. Призвать рядовых бандитов вязать своих «вождей», продолжающих упорствовать, и сдавать властям. Нужно оповестить, что уже сдались на милость советской власти такие «тузы», как Ектов и Муравьев…
— Все это очень правильно, — согласился Антонов-Овсеенко, — но нужно, выходит, отпечатать заново обращение Когда мы успеем все это сделать?
— Когда — удивился комбриг. — А вот сейчас! Андронов тут же при вас напишет строк двадцать, а ночью отпечатают.
Ленька уяе достал полевую книжку и строчил, освободив правую руку от перевязи и придерживая ее левой.
Прочтя то, что написал порученец, Котовский заметил:
— У тебя тут — «Антонов», а нужно — «предавший вас, трус и негодяй Антонов», ты пишешь — «Матюхин», а нужно — «лесной разбойник, головорез Матюхин…». Эх ты, писатель!
Год тому назад в армейской газете Ленька напечатал за своей подписью небольшую заметку. С тех пор комбриг при каждом удобном случае подтрунивал над ним.
Прочтя то, что написали Андронов и порученец комбрига, Антонов-Овсеенко сказал:
— Добре! Ночью напечатаем, с утра будем разбрасывать с самолетов. Теперь остается самое главное… Товарищ Левин!
Уполномоченный ВЧК изложил свой план создать передвижной пункт добровольной явки. Посетить самые бандитские села, созывать сходы, на которых будут выступать Ектов и другие сдавшиеся бандиты. Но это ядро необходимо все же надежно охранять. Для этого Котовскому придется выделить эскадрон.
Так и договорились…
Андронов спешил. Сделав свое дело, он откланялся и ушел. Лишь только за ним закрылась дверь, комбриг с упреком в голосе обратился к Антонову-длинному:
— Черт знает, что у них в штабе творится…
— Это вы насчет карт Штаб здесь виноват лишь косвенно не мог он не снабжать картами губвоенкомат, а оттуда, как оказалось, один типчик переправлял их Матюхину. То же и с наганами. Во-первых, не один, а два ящика стащили один до сих пор в земле закопан под Моршанском, другой получил в свое время Матюхин. Опять-таки работа губвоенкомата…
— А мой наган почему не стрелял?
— Полковые оружейники моментом разобрались заводские пробы — правильные, а перед выдачей вам спусковые механизмы этих револьверов разрегулированы были так, чтобы бойки не доходили до капсюля. Вы ведь в Моршанске наганы получали?
— Ну да…
— Так вот там орудовал уездный военрук. Тот самый, что вашим коням в овес битого стекла подсыпал.
— Что же дальше — поинтересовался Котовский.
— Дальше — ответил председатель губчека спокойно. — Сегодня или завтра возьмем этих молодчиков. Группка небольшая, надеемся, последняя!
Когда возвращались домой, комбриг сказал Леньке:
— Дадим второй эскадрон второго полка, четыре пулемета. Эскадронный Костыря — коммунист, агитатор, пусть и он выступает на сходах. И тебе придется с ними ехать…
— А мне зачем?
Котовский замялся:
— Видишь ли… Я боюсь, задергают они Костыря, им ведь что — лошадь ли, или автомобиль — безразлично! Коней загоняют… А ты будешь служить как бы буфером… Антонов-длинный будет иметь дело только с тобой, а ты уже — с эскадроном…
На другое утро на двух машинах «Передвижной центральный пункт добровольной явки» выехал в расположение отдельной бригады Котовского, где к нему должны были присоединиться эскадрон Костыря и Ектов с обычным конвоем.
К первому митингу тщательно готовились; никто не знал, как приступить к делу. Решили так выступают Антонов-длинный, представитель комиссии ВЦИК, Костыря от Красной Армии, Ектов от добровольно явившихся.
Павел Тимофеевич был в прекрасном настроении накануне ему устроили свидание с женой и дочерью — все они были уже на свободе.