Но дальше задумал скульптор показать и сами эти басни. Точнее, их героев. Требовалось для этого вылепить множество зверей, птиц, даже змею и лягушку. С лошадьми скульптор был знаком преотлично, а вот нарисовать других животных, разместить их на пьедестале памятника пригласил помочь художника Александра Алексеевича Агина, известного иллюстратора книжек Н. В. Гоголя.
Сели они вместе, стали составлять список животных, встречающихся в баснях Крылова:
Проказница Мартышка,
Осел, Козел Да косолапый Мишка…
И так далее.
Вот тут-то и пришел черед упрямому клодтовскому ослу тоже стать натурщиком. Он-то у скульптора был!
А косолапого мишки пока не было. И мартышки тоже.
И Зоологического сада, такого, как сейчас, в ту пору в Петербурге тоже не было.
Тут нам придется даже чуть-чуть отступить от крыловских басен и немножечко рассказать о том, когда же над Невою появились первые заморские звери.
Первый «зверовой двор» был учрежден царем Петром I еще в 1711 году. «Двор» этот был обыкновенной избой, что стояла невдалеке от почтового дома, почти напротив казарм лейб-гвардии Павловского полка. Жили в нем львы.
В 1714 году притопал в Санкт-Петербург слон. Своим ходом пришел из Астрахани в столицу. Зимой, чтобы у слона не замерзли ноги, ему из соломы плели даже некое подобие валенок. Слона подарил персидский шах. Вскоре слонов прибавилось, и жили они невдалеке от Летнего сада. Для них и для быков аурокосов был построен специальный слоновник. На том месте, где находится сейчас Ленинградский цирк. Потом слонов перевели подальше — в конец тогдашнего Невского проспекта, и именно поэтому нынешний Суворовский проспект раньше именовался Слоновой улицей. Наконец царские зверинцы вообще из столицы выдворили — в Царское село и в Петергоф.
Но тут стали приезжать в Россию охочие до больших денег иностранцы. Со своими частными зверинцами. В 1769 году прибыл некий Антонио Шозе, у которого можно было видеть «одного африканского верблюда, трех обезьян и двух ежей». В 20-х годах XIX века славился в столице зверинец Лемана, в 30—50-х — сразу два зверинца: Зама (на углу реки Мойки и Кирпичного переулка) и Турнера (у Почтового мостика).
А тот Зоологический сад, что находится сейчас на Петроградской стороне, просто и не существовал еще во времена И. А. Крылова. Открылся он только лишь 1 августа 1865 года.
Поэтому и не мог скульптор Клодт пойти в Зоосад и рисовать там зверей.
Но и лепить зверей просто с картинок скульптор не мог. Ему обязательно нужна была «натура» — живые звери. Что же делать? Пришлось свой домашний зоосад создавать.
Один из очевидцев этого зоосада, В. Толбин, писал в 1859 году в журнале «Семейный круг»: «Барон Клодт принялся лепить, и мастерская его мгновенно превратилась в настоящий зверинец. Там мычал ленивый осел и сосал лапу неуклюжий медведь, там кувыркалась обезьяна и важно расхаживали флегматичная цапля и длинноногий журавль, квакали лягушки, куковала в клетке рябая кукушка, щелкал соловей, хлопал крыльями петух — словом, все животные… были в деле, позировали перед скульптором, не желавшим ничего делать без натуры, ничего не производить по собственному вымыслу и фантазии».
На склоне своих лет, вспоминая об этих днях работы отца, Михаил Петрович Клодт тоже рассказал Маргарите Владимировне Ямщиковой: «Из царской охоты прислали волка; из новгородской губернии от дяди — медведя с двумя медвежатами; художник Боголюбов подарил маленькую забавную макаку с острова Мадеры. Отец добавил эти персонажи журавлем, ослом, лисицей и овцой с ягнятами. Все это разношерстное общество жило бок о бок не только в клетках; многие свободно расхаживали по мастерской и по комнатам и были дружны между собой, кроме волка, который не мог удержаться, чтобы не охотиться за кошками».
Разумеется! Должен же волк доказать, что собаке он близкий родственник. В остальном же он был нрава тихого. Целыми днями лежал он у лесенки, ведшей в мастерскую, и охранял покой своего хозяина. За время пребывания у Клодта Воля, как назвали волка, ни разу не попытался убежать, никого не укусил, а лаять волки просто не умеют. Если же к хозяину шел какой-то посторонний человек, Воля поднимался во весь свой немалый рост и встречал посетителя громким протяжным воем. Этого было вполне достаточно, чтобы у пришельца по спине мурашки побежали. Впрочем, грозился Воля или приветствовал посетителя — понять было трудно. Он ведь и хозяина встречал тем же воем. Хвостом вилять он тоже не умел — вот ему и оставалось только выть и тереться о ноги уважаемого им человека.
А кота Ваську Воля презирал еще, возможно, и потому, что кот был единственным обитателем клодтовского зверинца, который имел право жить в комнатах. Пыталась, правда, проникнуть туда еще и огненно-рыжая лисица. Она и впрямь была красавицей, но — увы! — пахло от нее отнюдь не духами, и по этой причине вход в комнаты был ей запрещен. Гордая и обиженная, она не признавала никакого общества, и если по ночам Воля уходил спать к собакам, то лиса всегда была одна, на ночь отыскивала укромный уголок и, завернувшись в собственный пушистый хвост, чутко ждала рассвета.
Наиболее общительным в зверинце был медведь Мишук. Смешно косолапя, семенил он за Петром Карловичем, не отставая ни на шаг, охотно играл с ребятами и был неравнодушен к сладостям. Чуть увидит у кого-нибудь в руках коврижку — сразу на задние лапы встает и давай танцевать! Особенно любили его танцы помогавшие скульптору в отливке рабочие. Однажды они Мишука даже водочкой угостили. Принял он чарочку, закусил кашей-размазней — и ну реветь, кувыркаться через голову, танцевать! Вскоре, правда, устал, грохнулся на землю и уснул.
И если Воля был упрямым домоседом, то Мишука всегда тянуло куда-то в неведомое. Сколько раз он убегал из мастерской! В книге «Памятные встречи» М. В. Ямщикова, печатавшаяся под псевдонимом Ал. Алтаев, рассказывает о том, как однажды, нагулявшись по мастерской, Мишук залез за ящики, стоявшие у стены в углу, и притаился. Дождался часа, когда все ушли, когда верный помощник Петра Карловича Арсений запер снаружи дверь на замок. Тогда Мишук вылез из засады, забрался на стол, открыл широкую форточку и вылез на улицу. Ночь была звездная, а Нева искрилась серебром. На снегу реки чернели вехи — крошечные досочки мостков. В синем свете морозной ночи черной глыбой на просторе Невы выделялся Мишук. В это время по мосткам шел, возвращаясь с работы, один, из маляров, живших недалеко от Академии. Он издалека принял медведя за собаку и ласково к себе поманил. Но когда мишка поднялся на задние лапы и доверчиво пошел за парнем, тот ясно разглядел медведя… Дрожа всем телом, он рванулся и пустился бежать от страшного зверя. А мишка, думая, что маляр с ним играет, весело побежал сзади… Маляр стремглав влетел в квартиру артели; бледный, дрожащий, с выпученными глазами, бросился он на лавку и закричал, задыхаясь: «Ребята… за мной… медведь…» Вслед за ним мохнатым комом ввалился мишка, весь в снегу, с веселым радостным ревом… Маляры, часто работавшие в Академии, хорошо знали клодтовский зверинец и, увидев Топтыгина, расхохотались: «Да ведь это же клодтовский Михайло Иваныч!»
Наутро его вернули в зверинец. Пробовал Мишук совершить и второй побег через форточку, но на этот раз застрял, и пришлось его вынимать из окна, сломав рамы.
Пришлось посадить Мишука на цепь.
Зато натурщиком он был великолепным! Петр Карлович решил изобразить его героем басни «Медведь у пчел», и стоило только приказать, Мишук мигом забирался на дерево и сидел там не шевелясь.
Не меньше хлопот было и с Макаркой — так назвали пронырливую, юркую и безмерно любопытную макаку. Все ему было интересно. То раскидает по комнате карандаши, то развернет, растеребит тряпки, которыми обычно укутывают только что вылепленную скульптуру, то запустит яблоком в волка, то вцепится петуху в хвост! Понадобилось и для Макарки заказывать ошейник с цепью.
Но грозою домашнего зверинца был все-таки не волк, не медведь, не Макарка, а, как это ни странно, журавль Журя. Расхаживает он на своих длиннущих ногах по двору и все норовит кого-нибудь длинным клювом тюкнуть. И Воле от него доставалось, и Мишуку, но чаще всего огненно-красному красавцу петуху. Тот и сам был весьма задирист, но, лишь издали приметив Журю, мгновенно давал такого стрекача, что и не догонишь! Журя позировал скульптору для рельефов к басне «Волк и Журавль», а петух — сразу для двух басен: «Петух и жемчужное зерно» и «Кукушка и Петух».
Журя был еще и героем барельефа к басне «Лягушки, просящие царя». Лягушек в своем зверинце Петр Карлович не держал. Когда надо, их приносили мальчишки целыми корзинками. Только попроси — сразу набегут, лишь бы разрешили посмотреть зверей!
Для басен «Вороненок» и «Ворона и Лисица» требовались, разумеется, вороны. Их было вокруг предостаточно, а одного вороненка поймали скульптору плотники. Вот он в зверинце не прижился: так надоедливо кричал, что, едва вылепив его из глины, Петр Карлович поспешил избавиться от шумного вороненка.
«Приходящим» был и козел. Его приводила скульптору некая старушка, жившая поблизости. Было ей самой, видимо, лестно увидеть своего любимого козлика отлитым в бронзе. Козлик же, который «жил-был у бабушки», имел на этот счет свое мнение. Подходя к воротам клодтовского зверинца, он гневно тряс бородой и упирался всеми копытами, чтобы только не заходить во двор. Да его и можно понять: ведь волком пахнет, медведем! Все же, несмотря на упорное сопротивление, стал он бронзовым героем крыловского «Квартета».
Не держал Петр Карлович в своем зверинце и свиней. Их вокруг было предостаточно. И дубов тоже. Так что и барельеф к басне «Свинья под Дубом» был создан с натуры. Вола же скульптор лепил на своей даче Халола в Финляндии.
Чтобы вылепить слона, скульптору пришлось просить разрешения посещать царский слоновник. Там доживал свой век тот самый, подаренный шахом, слон. Натурщиком он был образцовым, часами мог стоять неподвижно, лениво покачив