И тогда 3 января 1905 года 13 тысяч путиловцев прекратили работу. Случай из ряда вон выходящий! Во время войны остановился завод, выпускающий для русской армии всю легкую артиллерию и сотни других военных заказов!
Вот уж никак не ждал градоначальник, что из-за четырех уволенных такой пожар разгорится! А дело-то было не только в них. Требовали стачечники 8-часового рабочего дня, отмены сверхурочных, повышения заработной платы, установления расценок с участием представителей от рабочих, обуздания мастеров. Требования путиловцев и обуховцам понятны были и рабочим Франко-Русского завода. Присоединились и они к стачке. Поддержали их рабочие Металлического завода, Невского судостроительного, железнодорожных мастерских Александровского вагоностроительного, Екатерингофской бумагопрядильни, Резиновой мануфактуры… К концу дня 5 января бастовало уже 26 тысяч человек.
Задуматься бы градоначальнику! Да больно он на попа Гапона надеялся. Министру внутренних дел писал, что, дескать, может тот «рассчитывать на спокойное течение стачки только при условии оставления священника Гапона и общества рабочих на свободе, так как через них воздержит рабочую массу от беспорядков». Градоначальник знал то, чего не знали рабочие. Был Гапон не только священником Петербургской пересыльной тюрьмы, но был еще и провокатором, платным агентом полиции.
Уже не первое десятилетие боролись жандармы с нарастающей революцией. Поначалу просто ловили борцов за лучшую долю народную, казнили их, по тюрьмам морили, на каторгу ссылали. Не помогло. Тогда хитрее способы придумали: стали засылать на заводы своих тайных агентов, а то и открывать с их помощью всякие «общества», которые отвлекали бы пролетариев от борьбы за свои права. Вот и Гапон такое общество открыл: «Собрание русских фабрично-заводских рабочих окраин Петербурга».
Вовсю старался Гапон отвлечь рабочих от «политики», от борьбы с царской властью, уговаривал требовать только повышения заработков, уменьшения рабочего дня. Из кожи лез вон, убеждая, что не равенства, не свободы добиваться надо, а бесплатного лечения, улучшения санитарных условий.
Большевики-ленинцы понимали, куда гнет Гапон, как могли разъясняли это рабочим. 5 января Петербургский комитет РСДРП в листовке «Ко всем рабочим Путиловского завода» писал: «Нам нужна политическая свобода, нам нужна свобода стачек, союзов, собраний; нам необходимы свободные рабочие газеты. Нам необходимо народное самоуправление (демократическая республика)». Стоило появиться этой листовке — воэлютовал Гапон! По данным департамента полиции, он «просил рабочих листков этих не читать, а уничтожать, разбрасывателей же гнать и никаких политических вопросов не затрагивать».
— Мирным, праздничным шествием с церковным пением да хоругвиями пойдем мы к государю нашему, — уговаривал поп-провокатор. — Скажем ему о горькой нашей доле, и велит он хозяевам не притеснять, не обижать работный люд. Петицию напишем, в собственные руки государю императору передадим.
«Такой дешевой ценой, как одна петиция, хотя бы и поданная попом, свободы не покупают, — писали большевики в обращении „Ко всем петербургским рабочим“. — Свобода покупается кровью. Свобода завоевывается с оружием в руках и в жестоких боях. Не просить царя и даже не требовать от него, не унижаться перед нашим заклятым врагом, а сбросить его с престола и выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку — только таким путем можно завоевать свободу…»
…Матвей Генрихович Манизер захлопнул книгу. Да! Конечно! Центральной фигурой памятника должен быть рабочий-борец! Левой рукой он будет прижимать к сердцу урну с прахом павших товарищей, а правой, высоко взметнув ее вверх, будет призывать к борьбе. У ног должен стоять молот, а с наковальни свисать разбитые цепи.
Но очевидно, одной фигуры мало… Нужно сделать еще несколько бронзовых рельефов и на них рассказать о событиях 9 января.
Гапону тогда поверили десятки тысяч рабочих. Решили идти с ним к «царю-батюшке».
Гладились праздничные платья и платки, чистились полушубки и сапоги. К шествию готовились, как к празднику.
Царь тоже готовился. 8 тысяч солдат получили со складов боевые патроны. 3 тысячи кавалеристов проверяли свои шашки и нагайки. Уже с утра 8 января все мосты через Неву, вокзалы, трамвайные парки, электрическая и телефонная станции были заняты войсками.
И вот пришло в город хмурое утро 9 января. Протяжное пение церковных псалмов — молитв разбудило чиновников, купцов, обывателей. Кинулись они к окнам, продули на заиндевевших стеклах круглые «глазки», увидели: тихо, мирно идут по улицам колонны празднично одетых рабочих.
Самая большая колонна шла с Нарвской заставы. Впереди ее, неся в руках подписанную десятками тысяч рабочих петицию, шагал Гапон. До Нарвских ворот оставалось шагов двести, когда в толпу врезался эскадрон конногренадеров. Толпа сжалась, дала проход, пропустила сквозь себя конников, снова сомкнулась и пошла дальше, вперед.
Нарвские ворота были уже совсем рядом, когда в морозном воздухе пропела труба и грянул залп. За ним прогремел второй, третий… Упали шедшие впереди, падали бегущие, падали те, кто успел забежать в ближайший двор. Стреляли и по дворам. Снег на площади побурел. Темные тела убитых лежали в лужах крови, кричали раненые, валялись брошенные хоругви и царские портреты.
В суматохе, никем не замеченный, Гапон удрал с площади.
В тот день выстрелы гремели на Выборгской стороне и за Невской заставой, у Троицкого моста и на Васильевском острове. И все-таки, группами и в одиночку, десятки тысяч рабочих пробрались к Дворцовой площади. Около Александровского сада колыхалось море голов. Мальчишки, чтобы увидеть, чтобы не прозевать выхода монарха к народу, облепили решетку сада, забрались на деревья. Глупые любопытные мальчишки! По ним-то и хлестнул в первую очередь ружейный залп…
Расстрелом мирных людей у Дворцовой площади командовал будущий палач Московского вооруженного восстания полковник Риман. Снова пропел рожок и загрохотали залпы.
…Скульптор Манизер отложил карандаш. Перед ним на листе альбома была картина расстрела. Огромная толпа и направленные в нее винтовки. Возле стволов — дымки от выстрелов.
Матвей Генрихович долго вглядывался в рисунок и наконец решительно перелистнул страницу, снова взялся за карандаш. Нет! Не так! То, что хорошо для картины, не годится для металлического рельефа памятника. Слишком много мелких фигур! Не видно лиц! И нельзя, нельзя над могилой погибших показывать их убийц! Куда как важнее показать революцию, происшедшую в сознании людей за один только день — с утра до вечера. Поутру шли к царю с просьбой — в полдень взялись за оружие!
Карандаш снова забегал по белоснежному полю альбомного листа. Появились знакомые улицы и переулки, окружающие Академию художеств. Скульптор тоже был петербуржцем. В день восстания ему было почти четырнадцать, потом он учился в Академии и хорошо помнит старый Васильевский остров.
«…Ha-ва-лись! Е-ще раз!» — разносилось над 5-й линией.
Со скрипом затрещали ворота. Несколько десятков рабочих ворвались в типографию Гаевского, встали к наборным кассам, к тискальным станкам. Вскоре они уже выходили из типографии с пачками прокламаций, остро пахнущими свежей краской. Одну прокламацию приклеили прямо на стену здания, и она забелела на темной штукатурке призывными строчками:
«К оружию, товарищи! Захватывайте арсеналы, оружейные склады и оружейные магазины… Свергнем царское правительство, поставим свое. Да здравствует революция!..»
А около дома № 35 по 4-й линии уже сооружалась баррикада. Сюда отступили те, кто не мог прорваться к Зимнему дворцу. Возле Академии художеств их встретили залпы солдат Финляндского полка. Конные атаки лейб-уланов и казаков довершили избиение. Но и отступая василеостровцы не считали себя побежденными. Они взломали оружейную мастерскую Шаффа и вооружились (к сожалению, только холодным оружием), повалили поперек улицы телеграфные и телефонные столбы, уложили на них афишные тумбы, бочки, доски, снятые с домов ворота. Перед баррикадой в несколько рядов натянули телеграфную проволоку. Алым пламенем восстания вспыхнул над баррикадой красный флаг.
Встала баррикада и на Невском проспекте. Разогнанные с Дворцовой площади рабочие собрали скамейки у Казанского собора и перегородили проспект. По словам командира роты Преображенского полка, атаковавшего баррикаду, он и его солдаты «подвергались непрерывной брани и ругани, осыпались льдинами, камнями, палками». Лишь получив подкрепление, «доблестные» гвардейцы-преображенцы смогли овладеть баррикадой и растащить ее.
Тем временем на Васильевском острове рабочие громили полицейский участок. Гремели залпы на Малом проспекте.
Спустившаяся ночь не принесла тишины. До утра скакали по улицам казачьи разъезды. На площадях дымили походные солдатские кухни. Усиленные караулы охраняли мосты, правительственные здания, вокзалы, телеграф, почту.
Не спали царские войска.
Не спали и рабочие заставы.
Утром пришла на окраины листовка Петербургского комитета РСДРП «Ко всем!».
«Товарищи! — говорилось в ней. — Кровь пролилась, она льется потоками. Рабочие еще раз узнали царскую ласку и царскую милость… Вы видите, что значит просить царя, что значит надеяться на него. Так научитесь же брать силой то, что надо, научитесь надеяться только на себя. Вас сотни, но что вы сделаете голыми руками? Вооружайтесь, где только можно, чем только можно… Оружие — во что бы то ни стало! Только силой и кровью добывается свобода и справедливость!»
Началась первая русская революция. Всколыхнула страну, гулким эхом прокатилась по государствам Европы.
Месяц спустя министр финансов Коковцев докладывал Николаю Кровавому: в стране бастуют 2792 предприятия! 463 297 рабочих! Бастуют в Петербурге и в Москве, в Варшавской, Лифляндской, Екатеринославской и Владимирской губерниях! Митинги протеста проходят в Брюсселе, Риме, Стокгольме, Вене, Праге, Кракове. В Париже в зале Тиволи на митинге 5 тысяч рабочих выступали Жорес и писатель Анатоль Франс. Союз синдикатов Сены прислал обращение к русским рабочим, в котором говорится: «